- Что я могу знать - примерный служака…
- Смени пластинку!
- Я и говорю…
- Похоже, ты все подстроил?!
- Я ни при чем…
- Куда же он делся?
- От него остались только обгоревшие сапоги… Но это секретная информация. Еще счастье, что остались, вдове на память. Ха-ха… Весело. А? Дикая страна. Дикие нравы.
- Чего ты ждешь?! - почти кричала она.
Теперь она снова была Данутой или, вернее, той женщиной, которую Он знал или думал, что знал.
- Разделайся с ними!
- Я не могу, - сказал Он. - Просто не могу.
- Чего ты не можешь?!
- У них такие человеческие лица…
- Твой Карлос - дерьмо. Он даже не мог удержаться, чтобы не влезть в говно.
- Он спас тебе жизнь! Может, ты сам убежал от Стрелка со сломанной щиколоткой?
- Карлос - дерьмо! Ты же не хочешь, чтобы я доказывал тебе это?
- Рано или поздно Стрелка поймают, и тогда всему конец.
- Появится новый. Борьба с ними похожа на ветряные мельницы…
- Карлос не был наивным, он был героем!
- Я помню, все его штучки с тумбочками, когда мыльница должна лежать от края на толщину пальца, а скребок должен быть раскручен и разложен в определенной последовательности. А если обнаруживалось что-то иное, кроме Библии, - трое суток карцера и чистка клозетов. Презерватив или карты для него были святотатством. Он был трезвенником и кастратом. Он вообще ни на что не годился, кроме исполнения приказов, твой Карлос. Так что же теперь, памятник ему поставить - погиб при исполнении долга черт знает где и черт знает за что. А?
- Это не наше дело.
- А чье? - спросил жандарм.
- Все же он тебя спас… - вяло возразил другой.
- Он решил, что все лавры принадлежат ему одному, и только он может выследить Стрелка. Он насмотрелся боевиков больше, чем надо. Но супермена из него не вышло. Стрелок слишком опасен, чтобы ломать голову в одиночку.
- Ему просто нужен был отпуск, - возразил другой, - отпуск домой, и все.
- … под подол жене. Он был таким же маменькиным сынком, как и ты, и сукиным сыном к тому же.
- Нет, ему нужен был только отпуск, - упрямо произнес другой.
- В любом случае он устроился неплохо.
- Ну что же ты, ну что же?.. - скулила она у него за спиной.
- По-моему, мы не одни, - встревожился тот, который пошутил о мадере.
В этот момент Он положил палец на курок.
- Брось свои штучки, - зло произнес напарник, - это плохо кончится.
Курок был тугим - Он тянул изо всех сил.
- У меня плохое предчувствие… - сказал тот, первый, уже чуть-чуть уступчиво.
Он слился с ружьем, стал его продолжением, перстом, пулей.
- Думаешь, Стрелок? - ехидно спросил напарник.
Сложно было представить их мертвыми.
- Чихал я на Стрелка. Вот твоя мамочка…
Палец свело от боли.
- Вольф, - начал другой, - поцелуй меня в задницу, ты ведь знаешь, я ничего не боюсь… - и вдруг. - Мы попались!!!
- Молчи, дурак! - закричал жандарм и бросился вперед.
И тогда Он выстрелил - почти вслепую, потому что рубиновый зайчик пропал, и пришлось целиться вдоль ствола.
Выстрелил, и в стекле возникло оплавленное отверстие с вывернутыми наружу краями и разлетающимися каплями. А те двое снаружи застыли с разинутыми ртами и стали падать, как оловянные солдатики, - один на тротуар, другой - на витрину магазина. Потом фигуры странно исказились. Он сразу не понял - в чем. Потеряли объемность, сделались, словно вырезанными из бумаги, и стали втягиваться в то, что образовалось и крутилось между ними - в то, что Он всегда наблюдал издали, но никогда вблизи, - розовый, пульсирующий шар. Вначале втянулись туловища и головы, потом мелькнули краги с болтающимися шнурками. И шар словно выпустил воздух - сжался, сколлапсировался, стал рубиновой вспышкой - совершенно не в масштабе улицы и домов, и беззвучно пропал, растаял, испарился.
- Вот как это бывает, - произнесла она изумленно. - Я и не знала.
- Падамелон не зря сидел в подвале, - согласился Он и похлопал по стволу.
- Да, - сказала она, - теперь я понимаю…
- Нам здорово повезло, - облегченно сказал Он. - Могло быть и хуже.
***
Листья шуршали под ногами, как забытые желания. Он давно не помнил с собой никого рядом, и теперь ему было даже немного приятно.
- Не беги так быстро, - попросила она.
- Я и не бегу, я убегаю, - пошутил Он.
Вдали, под косогором, виднелись река и мост через нее.
- Я еще не была здесь, - сказала она и остановилась.
- Теперь недалеко, - сказал Он, беспокойно оглядываясь.
Место было открытое и просматривалось ото всюду.
- Куда мы спешим? - спросила она, повязывая лоб цветной лентой. Волосы на затылке собрались в полукольцо, и она стала напоминать подростка.
- Нам надо спрятаться, - пояснил Он, - хотя бы до завтрашнего дня.
Зачем Он лгал. Если бы Он мог понять.
- От кого? - спросила она.
- От самих себя, - сказал Он.
Он не мог ей ничего рассказывать. Она и так знала больше его.
Они миновали стадион, открытый бассейн, какие-то здания с высокими колоннами и снова попали в парк. Дорожки уже совсем заросли, и под ногами с сухим, пистолетным треском ломались узловатые ветки.
- Мне совсем не хочется прятаться, - призналась она.
- Мне тоже, - согласился Он.
Город теперь спасал. Он казался единственным, что осталось ему как отдушина, как надежда, как реальность. Это была зацепка - уцелевший якорь.
Надо успеть, думал Он, пока я не совсем спятил, пока они меня окончательно не сбили с толка, пока я не лишился ясности мышления.
- А вдруг это тоже иллюзия? - спросила она.
- Тогда я пас, - сказал Он, поправляя на плече тяжелый Громобой, - проиграл по всем статьям. Тогда мне придется убираться. - Он чувствовал, что она испытывает сожаление. - Но у меня есть еще пес, - добавил Он с облегчением.
- Не ве-рю, - по складам произнесла она.
- Почему? - удивился Он.
- Потому что ты не производишь впечатление неудачника. Ты наперед знаешь, что делать.
Она чего-то от него хотела… может быть, тайного признания в том, о чем сама имела туманное представление.
- Если только мне не мешают, - ответил Он.
- Значит, ты сильнее всех?
- Кого? - удивленно переспросил Он.
Она впервые спросила о Наемниках, и Он насторожился.
- Ну тех, пучеглазых…
- Нет, слабее, всегда слабее, - признался Он.
Это тебе не подземные заводы Мангун-Кале, подумал Он, где ты можешь обвести вокруг пальца дурака-пангина, это тебе вечность, а с нею тягаться не стоит, потому что она видела и не таких ушлых ребят и решала не такие заумные ребусы.
- Но ты увереннее.
- Нет, - покачал Он головой, - и не увереннее.
- Тогда как же? - спросила она.
- Не знаю, - ответил Он.
Он действительно ничего не знал. Он только предположил, что надо действовать так-то и так-то, и действовал, и все всегда сходило с рук, словно ты чувствуешь вину или должен был чувствовать - за весь мир, за то, что ты последний человек в нем, за то, что ты не оправдал надежд, которые сам же и возложил на себя, за то, что ты занимаешься всем чем угодно, но только не главным делом, за то, что уже осень, а ты до сих пор тянет резину, ходит вокруг да около, как кот за мышью, за то, что ты трусишь, наконец.
Конечно, трушу, подумал Он. Но если ты нервами, кожей чувствуешь опасность, если ты ежеминутно, ежесекундно окружен панцирем враждебности, если ты не находишь конкретного врага, трудно решиться на что-то реальное просто так, ни с того ни с сего, потому что ты уже привык, потому что тебе даже нравится так жить, потому что иногда жертвой быть удобно, потому что, наконец, тебя просто приучают к подачке под названием жизнь.
Собственно, ведь для чего-то я здесь. Не сон, не явь, не прошлогодний снег - последний рубикон, через который кто-то не может перепрыгнуть и мается этими хромыми, одноглазыми, ловкими, красивыми, прозрачными и железными. Все-все подталкивают куда-то, вроде бы ненароком, бочком-бочком к пропасти, к преисподней, к утилизации; и все решают только свои проблемы - как бы набить желудок или переспать с женщиной, или сыграть в пинг-понг, и при этом не обжечься на промашке, без ответственности, без последствий, по наименьшему сопротивлению, думая при этом, что они самые правильные и безупречные.
Где-то сзади загрохотало:
"Бух-х-х!.. бух-х-х!.."
Но это всего-навсего рассыпался балкон на гостинице.
- Оказывается, я тебя совершенно не знаю, - произнесла она удивленно, когда они заскочили в магазин, чтобы найти что-нибудь съестное.
- Я тебя тоже, - сказал Он, открывая ящик с консервами.
- Я возьму кофе и шоколад, - сказала она, разглядывая его поверх прилавка с таким интересом, что ему стало немного не по себе.
- И захвати свечки, - попросил Он.
- Ты моя самая большая загадка, - призналась она.
- Почему? - удивился Он.
- Потому что это так и есть. - Кивнула она. - И больше объяснять не имеет смысла, потому что любое объяснение - это ложь, запутывание самой себя, создание иллюзии знания.
Она жалко улыбнулась. Они никогда не были душевно близки, лишь одно лето, короткое лето связывало их.
***
Потом они все время бежали вниз к реке - улочками, вдоль арок и монастырских стен, и сзади все наваливалось-наваливалось страхом, ужасом, потому что вот-вот должны были проснуться Сирены.
По странной закономерности этот район города не был затронут разрушениями, и Наемники появлялись здесь настолько редко, что Он не мог и припомнить, когда видел их последний раз.
- Дальние пещеры глубже, - торопливо сказал Он, когда открывал рассохшуюся дверь, и они проскользнули в молельню, похожую на ларек.
С минуты на минуту должно было загудеть.
- Зачем мы здесь? - спросила она. - Мне страшно.
- Сейчас закричат, - пояснил Он.
- Да, - вспомнила она, - ты не привык.
Вначале они быстро шли, потом бежали. Он наизусть помнил все повороты и ступени.
Он держал ее за руку.
Он знал, что она не существует, - почти не существует. Но теперь не придавал этому значения. Он вообще ничему не придавал значения. Он снова был тростником над галечной отмелью, и прозрачный холодный ручей убегал к соленому заливу. Может быть, это была уступка или сдача позиции на один редут. Но в любом случае Он чувствовал, что на большее не способен, что дальше его что-то не пускает, что Он слишком реалистичен, чтобы броситься, очертя голову, в неизвестность.
- Я знаю, в чем твой секрет, - сказала она, не замедляя шага.
- Разве это что-то значит? - спросил Он как можно равнодушнее и подумал, что она хорошо ориентируется в темноте, даже чересчур хорошо для женщины.
- У тебя хороший щит - ты все время думаешь о прошлом.
Она сама делала его опасным.
- Да, - сознался Он, - в этом мое спасение.
- … и проигрыш… - добавила она.
Он не стал спорить. Зачем спорить, когда и так все ясно. К тому же под землей Он чувствовал себя не так уверенно, как на поверхности.
Наверху загудело, и с потолка и стен посыпалась пыль.
- Тебе не больно? - спросила она.
- Нет, - ответил Он, зажигая свечи, - здесь не больно. Здесь не бывает больно.
Потом они откидывали тяжелые засовы, открывали одну за другой дубовые двери и входили.
Сирены наверху уже перешли на свистящий шепот. Они искали и никого не могли найти.
Сегодня они зря стараются, у них нет ни единого шанса, подумал Он.
***
- Знаешь, я ведь немного другая, - сказала она и шевельнулась у него на плече.
Ее волосы пахли, как у всех земных женщин.
- Я знаю, сейчас это неважно, - ответил Он и поморщился, потому что никогда не любил объяснений.
Они лежали в темноте, и тишина была, как в склепе.
- Я все время, как это? Ввожу тебя за нос.
- Ничего страшного, - великодушно согласился Он и невольно улыбнулся.
На столе догорал огарок, и сквозь прищуренные ресницы Он рассматривал желтоватый нимб вокруг пламени.
- Мне стыдно, - добавила она, - но я не нарочно.
Он чувствовал под шинелью ее ноги с горячей кожей.
- Разве тебе не все равно? - спросила она.
Почти, подумал Он и ответил:
- Не будем усложнять жизнь.
- Не будем, - согласилась она. - Это твоя любимая поговорка. Я знаю, - и шевельнулась, и коленки, острые и хрупкие, уперлись ему в бедро.
Теперь она действительно напомнила его давнишнюю знакомую, возможно, даже хорошую знакомую.
- Я думаю, ты мне не веришь, - сказала она после минутного молчания.
Он попытался пожать плечами, и у него ничего не вышло.
- Какая разница - верю, или не верю, - подумал Он вслух. - Главное, что я остаюсь.
- Я не обладаю избирательной волей, - вдруг призналась она, - и завидую тебе. Все зависит от степени свободы. Даже здесь я более свободна, чем… чем…
Она замолчала настороженно.
- … у меня тоже нет выбора, - Он поспешил избавить ее от лишних слов.
- И все-таки ты свободнее, - сказала она снова. - Я всегда хотела быть мужчиной.
- Да, я помню, - сказал Он и действительно вспомнил те песчаные острова, куда они с ней убегали из города. Вспомнил, но как-то почти равнодушно.
- Я даже специально одевалась, как мужчина.
- Не надо, - попросил Он, - ты по-прежнему выглядишь изумительно.
- Правда? - обрадовалась она.
- Правда, - подтвердил Он.
- Спасибо, - сказала она. - Не знал…ла, - она засмеялась.
- Пожалуйста, - ответил Он и подумал, что теперь окончательно запутался.
- Карлос был прав, - сказала она.
- Карлос? - переспросил Он.
- Мой муж. Он погиб. Давно.
- А… - разочарованно протянул Он и подумал, что не имеет к этому никакого отношения.
- Он считал, что если даже мы друг друга поймем, - это не будет чем-то новым для тебя и для других. Для людей точно не будет. Как жаль… - сказала она. - Так хотелось бы удивить.
- Об этом говорил еще Падамелон, - вспомнил Он.
- Кто такой Падамелон?
Она уже ничего не помнила, и Он подумал, что она, быть может, хитрее, чем кажется.
- Мне иногда трудно понять тебя, - сказала она немного обиженно.
- Я такой же, как и все.
- Нет, - сказала она, - тебе, должно быть, сильно повезло.
- Только тем, что еще жив, - пошутил Он.
- Я знаю, что тебе здесь лучше, - сказала она, - это что, твой дом?
- Мое убежище, - сказал Он.
- Ты из династии борцов?
- Я не борец, - возразил Он. - Я всего лишь защитник.
- Мне приятно знать, что ты не из тех расслабленных и не из одномоментных, которые никогда не держат слова и не имеют имени, что ты понимаешь меня точно так же, как и я тебя, что ты независим и упорен. Ты меня еще помнишь?
- Да, - Он почти не кривил душой, - последние годы я часто думал о тебе.
- Расскажи, какая я?
- Ты… стройная…
- А еще?
- У тебя приятные глаза с карими искринками.
- Еще?
- Ты умная, - сказал Он.
- Никогда не знала себя такой. Это не комплимент для женщины, - возразила она.
- Тогда как же? - спросил Он.
- Как тебе хочется, - сказала она. - Но это не комплимент. Для таких, как я, это вообще ничего не значит…
- Да, я знаю… - начал Он.
Он хотел рассказать, о чем давно домыслил сам. Он почти собрался с духом.
- Ничего ты не знаешь. Как ты можешь знать то, чего не видишь, или то, чего не слышишь, а если слышишь, то искаженно.
- Я знаю…
- С-с-с… - она приложила палец к губам. - Это все человеческие кривлянья!
- Я знаю, - повторил Он, не расслышав.
- Ты не можешь ничего знать, мой дорогой, ты можешь только догадываться.
- Но мне кажется…
- Ты оперируешь лишь допущениями. Я сама ничего не знаю, - призналась она, - по крайней мере, того, - что выходит за рамки выделенной целесообразности, и зависимость моя от невидимого еще жестче, чем у тебя, потому что я из другого теста, потому что знаю - Сирены - это спираль-ловушка, точно так же, как и твой Громобой. Как тебе удалось его достать? А бессмертные Полорогие - всего лишь дубликат жандармов. Ну и что? Это еще не значит, что надо боготворить их и сидеть сложа руки. Возможно, они тоже ошибка, правда, не твоя.
- Никто и не сидит, - обиженно возразил Он.
- Конечно, - миролюбиво согласилась она, - но вечно бегает, даже с Громобоем.
- Хорошо, что я человек, - сказал Он.
Она выжидательно молчала.
- Хорошо, что я не посвящен, - добавил Он, - хорошо, что я просто из костей, крови и мышц, хорошо, что мне можно наплевать на сомнения и не дрожать при этом от страха.
- У тебя нет шансов, - устало произнесла она, - и это неоспоримый факт - все только и ждут, когда ты ошибешься. И тогда ты действительно попадешь в один из лабиринтов, где нет времени.
Быть может, она его чуть-чуть жалела.
- Значит, вы не ошибаетесь? - спросил Он.
- Я не знаю понятия "ошибка", - ответила она и покривила губами. - У нас нет допущений.
А "совести"? чуть не спросил Он.
- Пусть будет так, - сказал Он, - но я ошибусь сам и по собственной воле.
- Как те двое? - спросила она.
- Как те двое, - согласился Он.
- Но это глупо!
- Я не умею по-другому, - сказал Он.
- Люди упрямы, - обреченно вздохнула она, - как… как…
- … как бараны… - добавил Он. - Не придавай этому большого значения. Какая разница по сути, если никто не знает истины, если сомнения посещают вас, так же, как и меня, если мучения различаются лишь степенью градации, - конечно, если все это не великая мистификация.
- Великая мистификация? - переспросила она. - А вдруг это правда…
- … которой тоже нет…
- … это может быть только тысячной долей правды, - поправилась она, - но не более. Ты зря мучаешься. Таков мир. Миры, - поправилась она.
- Я только анализирую, - сказал Он.
- Самое бесполезное занятие…
- Мне скучно без этого, - сказал Он, - надо же чем-то развлекаться, - и подумал, что все-таки обхитрил, пусть только ее, но обхитрил, что она сама его кое-чему научила - хотя бы тому, что его сознание слишком зависимая штука, чтобы полностью полагаться на него. И еще Он подумал, что наконец-то разобрался, что такое Громобой, - о чем только догадывался и думал, как о талисмане или о фетише, но в любом случае, - что игра в солдатики с ним приятная вещь, но слишком затянулась и пора выбираться из нее, потому что у тебя начинают выбивать опору из-под ног простыми, ясными объяснениями об устройстве мира, а это недопустимо, как недопустимо убивать ребенка или вытаптывать траву, или ковыряться палкой в небе - даже по своему незнанию или убожеству, потому что это выхолащивает из тебя человека и делает похожим на железоголовых.
***
Он словно бы и не спал. В темноте еще кто-то был.
Она рядом громко и явственно позвала: "Карлос… Карлос…"