Еще раз Он оглянулся на поселок, когда машина уже была на пригорке, затормозил, посмотрел на плоские крыши, сливающиеся с мягким изгибами склона, и поехал вниз, в сторону "Четверки", ощетиненную старыми дотами, смотрящими в море. Повернул на юг - дорога на север петляла желтой полосой среди валунов и березок. Со стороны перешейка открылся поселок, - как черточка на боку сопки. Ему стало грустно, и Он подумал, что обязательно вернется сюда после того, как разберется с этими ракетами, не подозревая, что этому уже никогда не суждено сбыться. Он побродил среди мелкорослой копеечницы, вдыхая бодрящий, морской воздух. Начинался мелкий дождь. И больше уже не оглядывался, потому что с этого момента дорога, уводящая в гору, стала сложной, приходилось внимательно следить за ее складками и торчащими, как зубья, камнями - ремонт машину в самом начале пути был бы слишком непозволительной роскошью. И только на перевале понял, что плохо готов к такому путешествию - слишком трудна оказалась дорога: то заваленная булыжниками, то с промоинами и оврагами, которых не было ни в прошлом году, ни раньше, с мелкими острыми, как зубы акулы, камнями, на которых колеса плохо держали две с половиной тонны машины. Почва в этой местности даже не порастала мхом, и только лишайник тонкой корочкой покрывал валуны и покатые бока сопки. В том месте, где глазу открывались дали океана, ему пришлось выйти, чтобы обследовать язык ледника. Справа, на дне пропасти голубело озеро. Слева стена молочного льда делала проезд совершенно невозможным. Машину пришлось отогнать за поворот, а на то, чтобы взорвать преграду ему понадобилось две тротиловые шашки. Осколки водопадом пали вниз на изумрудные склоны пропасти. Потом Он еще час работал лопатой, стоя по щиколотку в ледяной крошке, и когда сел за руль (Африканец с удовольствие прыгнул на свое место), понял, что на сегодня с него хватит, но чтобы сделать здесь привал, и думать не хотелось - слишком неприветливым было место - с океана беспрестанно дул холодный ветер, неся то ли мелкие дождевые капли, то ли сдувая воду с ледника. В довершении ко всему налетел заряд. Мокрый снег лип к стеклам. Ветер со свистом обтекал джип. Он скинул потяжелевшую куртку, остался в свитере, завел двигатель и бросил под теплую струю кондиционера перчатки. Потом включил дворники, и пока они трудились, достал термос и выпил чая. Африканец уже спал на своем месте за спинкой сидения, свернувшись калачом. Заряд кончился так же внезапно, как и начался. Заметно похолодало: по краям лобового стекла выросли крохотные сосульки, а от капота валил пар. Он осторожно объехал ледник, прижимаясь к скалам. Под колесами предательски хрустела ледяная крошка. Взобрался по дуге серпантина еще метров на двести и оказался на гребне перевала. Видимость была нулевой. Ему пришлось еще раз выйти, чтобы определить верное направление, и Он продрог за пять минут. Спуск оказалась проще. Джип хорошо держал дорогу. Оставалось крутить руль, вытягивать газом, постепенно сбрасывая обороты и вовремя притормаживая, а ровные участки с лужами, больше похожими на озера, проезжать, не снижая скорости, гоня перед собой волну и боясь только одного, - чтобы не заглох двигатель. И лишь в развилке дороги на Титовку, под защитой леса и горы, с которой спустился, заглушил двигатель и вышел из машины. Шумела река, да гнулись верхушки деревьев, но это были родные, знакомые звуки, от которых Он никогда не уставал. И если бы не вспыхнувшая в небе очередная ракета, можно было подумать, что эта часть пути завершилась удачно.
Весь день Он гнал по скучной холмистой равнине, вдоль редких ельников и березняков. Иногда дорога вилась вдоль озера, и тогда они делали короткие остановки, чтобы размять кости. Он думал за все человечество - не следовало ему задерживаться здесь долго. Ему казалось, что его позвали. Но кто и зачем, Он не знал, словно увидел изнанку ветра и не понял, что это такое.
К вечеру они пересекли по мосту большой залив, оставив город слева, и попали на шоссе - прямое как стрела, и ровное как обеденный стол.
***
… холодно, и Он начал зябнуть, чувствуя, как вместе с рассветом, уходит тепло костра. Африканец поднялся, отбежал к ближайшему кусту, да так и замер с поднятой лапой, что-то высматривая и вдыхая ночной воздух.
Лемминг, что ли? подумал было Он.
В следующее мгновение что-то с хохотом и гулом побежало наискось тенью по верхушкам неподвижно темнеющих елей. От неожиданности Он присел, чувствуя, как дрожит от возбуждения, и пожалел, что не достал из машины Громобой.
Клонилось плоское небо, и чуть выше, сквозь пучки трав и розовые головки иван-чая, угадывалась насыпь большака, поросшая по краю никлыми березками.
Он понял, какие они беззащитные на этом открытом месте, такими, впрочем, они были и везде: и там, в лесу, когда ехали, и у залива, но здесь, сейчас - особенно. У него мелькнула мысль, что они зря покинули свой дом-крепость. Он потянул пса за холку и стал пятиться, не спуская глаз с леса и дороги. Африканец покорно давал себя увести, косясь на ели, и что-то булькало у него в горле - тихо, но зло.
Через насыпь потянуло холодным ветерком. Но это еще не была смерть. Не в том обличье, как Он ее представлял. Он поднялся на шоссе и присел. Впереди сквозь редкую жесткую траву, как кости, белели валуны, в низине угадывался город, а за ним - большое озеро. Между городом и дорогой колыхался холодный предрассветный туман в странном, как пожар, ореоле. Потом сбоку с хохотом и уханьем пролетел встревоженный лунь, и тогда Он понял, что это еще одна ракета, потому что вместе с шумом ломающихся деревьев в лицо ударила жаркая волна, сбила их с ног, и они покатились по дорожной насыпи вниз к палатке, костру и джипу, а сверху над головами пронесся огненный вихрь и опалил верхушки деревьев на сопке.
***
Старый человек сидел в углу у очага. В сумерках слабо тлел кусочек торфа.
- Кто ты? - спросил Он, осознавая, что ему с Африканцем нечего опасаться - слишком тщедушно выглядел человек.
- Такой же несчастный, как и ты, - ответил, поворачиваясь человек.
И Он узнал Андреа.
Это случилось на низинном берегу Мончи. С другой стороны озера, как спины китов, темнели Хибины. Даже здесь в северной, мрачной, темно-зеленой пустыне Он вовсе не чувствовал себя одиноким, словно они с Африканцем были частью некоего общего начала. По крайней мере, Он думал так. Рубиновый огонек на вечно немом фоне привлек его внимание, как явное исключение из этого мира. Но перед этим: там, за коробками домов, догорала ракета, и Он свернул с шоссе и, проехав по ухабистой дороге, обследовал развороченные, дымящиеся кварталы, даже не надеясь обнаружить ничего путного: остовы домов вперемешку с землей и камнями, котлован, на дне которого уже собиралась мутная вода. И только километрах в двух, на обочине, разглядел странный предмет, и уже знал, вылезая из кабины, (Африканца предусмотрительно оставил внутри), что это такое: рука, оторванная по локоть, с плотной темной чешуйчатой кожей и пальцами-присосками - в копоти и крови. "Тьфу… тьфу", поплевал через плечо, ощущая запахи собственных обгоревших волос на руках и лице и отбрасывая находку подальше в мох, еще не понимая, что это значит и надо ли этого бояться. Потом, брезгливо вытирая ладонь о штанину и вспоминая о странном огоньке, долго пробирался вдоль берега. Джип пришлось оставить перед первым же завалом. Деревья лежали вповалку, как бивни мамонтов. Он думал, что странный огонек - еще одна загадка, не связанная с ракетой, но почему-то даже не взял с собой ружья. Черная спина Африканца мелькала на фоне изумрудной зелени. Издали он походил на прыгающего через стволы олененка. Вдруг пес забеспокоился: вначале верхним чутьем, а потом и нижним вывел его к человеческому жилью и завилял хвостом.
- Я не знал, что ты здесь, - сказал Он, еще не понимая, что значит это встреча на берегу пустынного озера.
Африканец радостно лизал Андреа руки.
На этот раз он был одет в армейский бушлат, но шика в нем не поубавилось, словно шик был его неотъемлемым свойством. Очки все так же поблескивали золотом.
- Черт! Как тебе удалось обмануть время?! - воскликнул Андреа, и это было его единственным всплеском чувств, - даже я состарился…
Сидя в кресле, по-совиному выглядывал из него. Из-под парчовой обивки сиротливо торчала мешковина. В убогом очаге тлели угли. По бокам были развешены пучки трав, и запах этих трав смешивался с запахом норы и старости.
- Я просто жил, - чуть не ответил Он, невольно чувствуя превосходство над чужой немощью, над высохшими руками, одна из которых вовсе неуслужливо протянула ему настоящую роскошь - натуральную картошину, испеченную в углях. Он взглянул поверх этого дара - веки без ресниц, похожие на створки раковин, из которых выглядывает тело моллюска, старческие пятна на лбу, серебристая щетина на впалых скула - все было не в счет. Глаза. Молодыми остались лишь глаза - даже за толстыми стеклами очков, которые делали их немного беспомощными. Но и здесь Он ошибся - это была просто старческая влага.
- Спасибо, - произнес Он и сел. Скамья под ним жалобно запела.
- Я знал, что ты придешь, - произнес Андреа степенно, боясь уронить толику своей порции.
Крошка все-таки упала и он, не глядя, поискал ее на коленях.
- Да? - удивился Он.
- Ты не мог не прийти… - произнес голосом диакона, словно читая псалтырь - без пауз и ударений, или делая научное сообщение.
Ага, с иронией констатировал Он, все еще не доверяя Андреа. Яркий фонарь был выставлен в окне. Вряд ли это было случайностью.
- Но ты ведь не за этим сидишь здесь? - спросил Он, перекладывая горячую картошину из ладони в ладонь. Непонятно откуда взявшийся человек пытался поколебать его веру в самого себя. Потом решил, что не будет ничего зазорного, если Он съест картошину, и принялся снимать с нее кожицу.
Андреа даже не поморщился. В нем жила гордость сильного человека. Движением бровей он дал понять, что у него нет времени на глупые объяснения. Точно так же он вел себя когда-то в Крыму. Он все вспомнил и чуть не рассмеялся, глядя на его трясущиеся руки и жалкие попытки сохранить достоинство.
- Гмм… - Андреа прочистил горло и гневно сжал кулаки.
- Странно видеть тебя здесь - удивился Он, давая понять, что эта часть разговора закончена, а их прошлые личные отношения не в счет.
Теперь лицо человека, который с ним разговаривал, ничего не выражало - оно не было ни мудрым, ни глубоким, а просто очень старым, просто лицо человека, с которым Он когда-то общался и который однажды даже помог ему, но ничего не объяснил из-за глупого человеческого чванства. Лишь глаза обещали нечто большее, веру или знание, что ли. Это его и удержало от того, чтобы встать и уйти.
Потом Андреа сказал:
- На Земле началась новая эпоха. И ты будешь важным ее элементом.
Он произнес это так, словно его вовсе не интересовала реакция собеседника.
Африканец успокоился и лег между ними, уронив голову на лапы.
- Интересно, что это значит? - Он самозабвенно продолжал чистить картошину, от которой шел умопомрачительный запах.
Андреа отмахнулся, как от мухи:
- Похоже…
И голос его нисколько не изменился - так говорят только на смертном одре.
- …моя роль закончилась…
- Ты следил за мной? - удивился Он, отрываясь от картошки. Соли не полагалось. Ее заменял серовато-черный пепел.
Не зря у него осталось столько вопросов. А этот человек по-прежнему говорил одними загадками.
- Приглядывал… - В ответе прозвучала скрытая ирония. - Я не мог позволить тебе пропасть. Но ты все делал правильно… Тебе повезло больше, чем другим.
Его душила одышка. Сердце было ни к черту. Даже еда стоила ему больших усилий. Левой ладонью он безуспешно подхватывал крошки.
- А что, были и другие? - Он едва не подавился, лихорадочно вспоминая все те опасности, которые с ним приключились. Он уже не знал, верить или не верить. Только твердо был уверен в том, что сам Он все эти годы ни от кого не зависел. В этом крылась его гордость за самого себя. Но Он был повержен следующей фразой:
- Были… - Голос не просил верить, не призывал под свои знамена, скорее вещал азбучные истины. Только для кого? Он едва не оглянулся на дверь, словно там должен быть появиться еще кто-то. - Но теперь никого нет… Не в этом суть. - Твоя миссия подходит к финалу. Полагаю так… Не знаю, в чем она заключается. Но тебе надо вернуться к людям.
- Ха! - Он защищался, как умел. - Значит, это все-таки они! - И невольно посмотрел в низкое окно и подумал о странной руке с присосками на пальцах. Ему вдруг захотелось рассказать о находке. Но потом Он понял, что это не имеет смысла, не потому, что это могло оказаться частностью, а потому что Андреа, несомненно, знал больше, только ничего не говорил. И невольно проникся, почти проникся уважением к его словам.
- Ты одаришь их силой, которую они потеряли. Возможно, они забыли, какими должны быть люди…
- Я не уверен в этом… - сказал Он.
И еще Он подумал, что люди никогда не станут братьями, да и надо ли им это?
Взгляд Андреа стал брезгливым. Наверное, он думал о своей смерти, ведь люди склонны не договаривать главного, решил Он.
- Даже не буду тебя разубеждать. - Его душила злость за чужую беспечность, - а дам кое-что… - и надоел разговор с человеком, который ничего не понимает, - то, что поможет… Но у тебя, как в сказке, только три желания. Три раза он поможет, на большее не хватит энергии, - объяснил он, - это все… все, что я у меня осталось.
Андреа протянул ему цисфинит в виде треугольного гагата, плоский, удобный в ладони, отполированный человеческими руками.
- Стоит надавить на один из углов… - сказал Андреа, - и до вспышки тебя не будут. Ты можешь двигаться, но в настоящем времени тебя не будет. Помнишь, ту картину в Крыму?
Наверное, Андреа среагировал на его вопрошающий вид.
- Какую? - удивился Он, - ах, да, да…
- Это была одна из моих неуклюжих попыток, - он предался воспоминаниям, - вернуть прошлое. Одно время… - и глаза его наполнились влагой, - одно время я жил и здесь, и там… - в прошлом, никак не мог избавиться от него. Теперь меня это не волнует…
Должно быть, он действительно вспомнил свою семью, быть может, Маку и на какое-то мгновение забыл, о чем говорил.
- Ну? - подтолкнул Он его, с недоумением рассматривая кусочек черного янтаря. Он представил себя со стороны - глупо Он выглядел, поверив россказням. - Какой вспышки? - спросил Он.
- До тех пор, пока не встретишь самого себя. - И на его удивленный взгляд добавил. - Это почти то же самое, что обнуление пространства, вспышка, просто вспышка элементарных частиц… ведь не бывает двух ретроспекций.
Он не нашел больше слов. Все было лишним. Они поняли друг друга. Наверное, цисфинит, действительно, был самым дорогим подарком.
- В общем… - Андреа все еще был в прошлом, - в общем, проще говоря, я нашел, как просчитывать все предыстории событий, которые ты сам будешь заказывать силой желания в сложившихся обстоятельствах… научился всему, кроме изменения прошлого. Это и есть самое мучительное - невозможность остаться в нем.
- Спасибо, - поблагодарил Он, из вежливости опуская треугольный цисфинит в карман. Вряд ли он ему пригодится, ведь никто не может предвидеть будущее. Это выходило за рамки повседневного опыта. Его жизнь в последние годы была ясной и понятной, какой она бывает, когда с человеком ничего не происходит, а время в сознании отражено последовательно.
- Рано или поздно все истории кончаются, - заверил его Андреа. - Попадая в прошлое, мне приходилось избегать самого себя. Мне нравилась такая жизнь, пока я был молодым.
Он не знал, что ответить, преклоняясь перед его старостью, его знаниями, его убежденностью. Он заставил-таки уважать себя.
- Я хотел у тебя узнать… - вдруг неожиданно для себя начал Он. - Если ты все знаешь…
Андреа вскинул на него глаза. Глаза человека, который стоял уже одной ногой в могиле, но не выказывал слабостей.
- Я хотел у тебя узнать… - повторил Он и выдал себя с головой, свою неуверенность, свою браваду, - что ты думаешь обо всем этом? - Он невольно воздел руки к потолку хижины, подумав о пространстве вокруг, о небе, о застывшей тайге и обо всех тех городах, что лежали на юге и севере.
- Х-х-х! - легкомысленно, но с удовольствием хмыкнул Андреа. - И это спрашивает человек, переживший человечество.
- И все же?
Ему было стыдно. Ему действительно было стыдно, словно вопрос оказался глупым.
Но Андреа даже не дослушал его.
- Я думаю, что ты лишишься бессмертия, и с удовольствием пошел бы с тобой, чтобы посмотреть, какая она, эта новая жизнь. Но я болен и стар. Великой Тайны, о которой ты спрашиваешь, нет. Бессмысленно искать ее в том, что само по себе бессмысленно. Ты что-то узнаешь, и это становится нормой. Потом ты снова что-то узнаешь… Жизнь такова - какая она есть. Впрочем, мы сами ее такой делаем. Восхваляем, провозглашаем догмы и городим теории… Сам увидишь: чем дольше бедствие, тем люди лучше понимают, что Бога надо бояться. Не рискуй напрасно. Завтра похоронишь меня на мысу. Смерть не страшна, - продолжал он. - Если ты суетишься, ты увидишь демонов, если спокоен, - ангелов. Я увижу ангелов.
И радостно усмехнулся.
2
На вывеске было написано: "Дрынк", но говорили по-русски.
Проковылял человек. На спине красовалась изречение: "Лягните меня, я толстый!" Странный человек - вовсе не толстый, а просто какой-то неуклюжий, прямоугольный: "пять на пять и десять", в лапсердаке с длинными фалдами. Он даже сразу не разглядел, а затем понял - со ступнями, карикатурно вывернутыми наружу и в ботинках, как у Чарли Чаплина. Собственно, из-за этих ботинок на всякий случай Он и не стал его окликать, а вошел следом.
Гремела музыка - какая-то смесь Кренкенса и Тоя Вилкенса. На подиуме - брэйк, переходящий в линтон - сплошные "куклы" и верчение на голове. Толстяк уже пил, и в воздухе стоял крепкий, как дурман, запах пива.
- С собакой нельзя! - заявил бармен, но, чуть помедлив, потянулся за кружкой и, не сходя с места, налил светлого пива с шапкой пены.