- Капитан уже подписал приказ о технической учёбе, - сухо сказал Ларин. - А насчёт цыплят… Вы ведь тоже не сразу, наверное, стали петухом? Или не так?
Лёгкий смешок прошёл по рядам.
- Я повторяю, товарищи, - повысил голос Ларин. - На траулере каждый моряк в то же время и рыбак. На каждого ложится двойная нагрузка. Так что втягивайтесь в работу, не давайте покоя вашим шефам - старым морякам, изучайте технику, не ожидая толчков и тем более приказов. Если окажетесь в затруднительном положении, буду рад помочь вам советом. Конечно, технику вы должны знать в совершенстве. Каждый по своей специальности. Иначе у нас с вами работа не пойдёт. Но это не значит, что не надо интересоваться литературой, политикой, искусством. Мы как-нибудь ещё вернёмся к этому вопросу. Завтра начнётся техминимум по морскому рыболовству. Занятия обязательны для всех. Будем считать, что знакомство наше состоялось. А сейчас вы свободны, товарищи.
Едва успел выйти начальник экспедиции, как матросы повскакивали с мест и, перебивая друг друга, заговорили все сразу.
- Тише, товарищи, тише! Вы же не школьники, а моряки. - Вершинин поднял руку. - Надо по одному, а то не успеем договориться.
- О чём ещё договариваться? - недовольно спросил Новиков. Он сидел, развалясь на стуле, широко расставив ноги в ярко-жёлтых туфлях на толстой подошве.
- Не спеши, Новиков. Сейчас всё объясню. Газеты вы читаете и знаете, что в стране повсюду идет соревнование за звание коммунистических коллективов. Идея этого соревнования сформулирована сжато и ясно: жить и трудиться по-коммунистически. Это значит - работать с выдумкой, творчески, быть примером в быту, понимать музыку и живопись, заниматься спортом, постоянно учиться, отвечать за поступки товарища так же, как и за свои, быть верным моряцкой традиции - один за всех, все за одного…
- Это было бы здорово…
- Погоди, Соболев. - Вперёд вышел Щербань и окинул сидящих взглядом цыганских, с тёмной поволокой глаз. - По-моему, разбрасываться нам незачем, - сказал он. - Ты, Вершинин, знаешь, в какой век мы живём?
- Продолжай, - коротко бросил Вершинин. - Узнаем…
- Мы живём в век космоса, в эпоху великих научных открытий. Вы думаете, у инженеров, создавших искусственные спутники Земли, первый лунник, космическую станцию, есть время читать романы? Да зачем им литература, живопись, когда дело, которым они заняты, увлекательнее всех Шекспиров мира. Вот спорт - это я ещё понимаю. Соболев здорово боксирует. Это может пригодиться. Танцевать - тоже хорошо. Но мы - люди атомного века, и всякие там стихи, романсы, картины - не для нас. Пусть этим занимаются слезливые дамы. Я, например, знаю все современные типы двигателей. Я…
Саша в упор смотрела на Щербаня. Он стоял перед моряками горбоносый, с кокетливыми бакенбардами, весь какой-то диковатый. "Красивый", - подумала Саша. Он знал, что красив, и подчёркивал это всем своим поведением. "Смотрите, - будто говорили его глаза и жесты, - вот я весь перед вами - новый человек атомной эпохи". Он бросал слова небрежно - хотите, мол, слушайте, хотите нет, голосом насмешливым, временами едким; от этого сказанное казалось более убедительным, легче покоряло. А Сашу его слова будто били чем-то тупым по голове. Её пугала автоматизированная жизнь, которую с железной логикой рисовал Щербань, жизнь, в которой всю работу возьмут на себя автоматы. Всё, что было ей дорого, оказывалось ненужным: и музыка, которой она упивалась, и стихи Пушкина, которыми зачитывалась, и мягкие грустные пейзажи Левитана, перед которыми могла часами выстаивать. Но так ли, так ли это?
- По-вашему, - спросила она, - и Пушкин, и Блок, и Чайковский устарели, они больше не нужны?
- Видите, - прищурил глаза Щербань, - романы и романсы в наши дни нужны молоденьким девушкам, потому что им недоступна романтика машин.
- Выходит, совместить искусство и романтику машин невозможно? - поднялся Вершинин. - Знаете, Щербань, когда вы усиленно подчеркиваете, что нам нужны технически грамотные и образованные специалисты, я согласен. Это необходимо. Но вы неправы, когда, рассматривая советского человека только с узко понимаемых интересов дела, пытаетесь ограничить его духовный мир научно-техническими знаниями…
Но Щербаня нелегко было сбить.
- Кто полезнее в нашем обществе: певичка со своим тра-ля-ля или же деловой, технически грамотный человек, инженер? Совершенно ясно, что последний.
- О каком обществе вы ведёте речь, товарищ Щербань? - удивился Вершинин. - Но дело не только в этом. Как вы доказываете свои положения? "По-моему, совершенно ясно". И вы считаете, что это уже убедительно? А вот мне хочется спросить: почему это вам так ясно?
Новиков зевнул. Ну и сухарь этот Вершинин! Зачем осложнять жизнь?
- Конечно, ясно, как дважды два, - сказал он. - Без искусства можно прожить, а без хлеба, одежды, жилища - не проживёшь. И хватит об этом. У нас корабль, а не английский парламент.
Моряки зашумели.
- Товарищи, разбираем принципиальный вопрос, - сказал Вершинин. - Вы, Николай Петрович, прославляя человека дела, забываете о главном: а зачем нам "дело" и зачем, для чего нам нужны "люди дела". Разве "дело" - цель человеческих стремлений? Разве нашим идеалом является осмеянный ещё Горьким "один из королей республики", который делал деньги, чтобы делать ими ещё деньги? На нашем знамени ясно написано: целью развития является человек. А "дело" - лишь средство и условия для всестороннего развития и расцвета человеческой личности.
Философия была любимым коньком Вершинина. "Я, кажется, дал ему отповедь", - не без гордости подумал он и поправил мягкие волосы.
- Товарищи, вам всё ясно?
Опять поднялся Щербань.
- Не всё ясно, Вершинин, - насмешливо сказал он. - Я в философии не силён и спорить с вами не хочу. И мы с вами не на занятии кружка политграмоты. Ясно одно: нельзя представить себе нашу жизнь без машин. Скоро межпланетные ракеты проложат пути к новым мирам. Вы знаете, сколько уже есть добровольцев, желающих полететь на Луну? Двадцать тысяч! И пятым в списке - я. - Лёгкое движение прошло в рядах. Кто-то присвистнул. - Вы думаете, - всё так же насмешливо продолжал Щербань, - в полёт возьмут человека, то и дело восклицающего: "Ах, поэзия, ах, музыка!"? На Луну полетит человек, владеющий современной машиной. А что вы знаете о современной машине? Ничего!
- Не боги горшки лепят, - бросил реплику Соболев.
- Правильно, но…
Саша чувствовала, что Щербань неправ, но не знала, как это доказать. Топтать в грязь всё дорогое и святое. Какое кощунство!
- Вы флюс, Щербань, - не выдержал Соболев.
- Что? - качнулся вперёд Щербань.
- Я говорю, флюс вы, однобокий человек, - спокойно повторил Соболев.
- А вы кто? - презрительно спросил Щербань. - Вы никто. Наверное, тоже стишки пописываете, а?
- За нас не беспокойтесь. И машины будем знать, и стихи будем читать…
- И музыку любить! - воскликнула Саша.
Какая-то сила вдруг подняла её со стула. С пылающим лицом она подошла к пианино и взяла аккорд. Пальцы легко и быстро заскользили по клавишам, и Саша запела:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное веденье,
Как гений чистой красоты…
Она смотрела прямо перед собой и чувствовала, как светлеет у неё на душе. Моряки, слушая её, чему-то улыбались. Может быть, перед ними мелькали далёкие воспоминания, чудилось сверкание огней, слышался чей-то зов, и сердца стремились в неведомую высь…
Саша оборвала музыку, выпрямилась и в упор посмотрела на Щербаня.
- И вы хотите лишить нас этого? - звонко крикнула она. - Не выйдет! Никогда, слышите, никогда человек не расстанется с музыкой. Она будет сопровождать его и в космосе, и в океанских глубинах, и в девственных лесах…
Моряки хлопали в ладоши, кричали "бис". Саша одной рукой оперлась о пианино и слегка кивала головой, как делала это, выступая на школьных вечерах. Шум утихал, снова всплывал с неожиданной силой. Вершинин попытался восстановить тишину, потом махнул рукой и стал ждать, когда уляжется возбуждение.
- Как же договоримся, всё-таки? - удалось ему наконец вставить слово.
- А чего договариваться? Соревноваться - и баста!
Данилов, как и все, с восхищением смотрел на Сашу. Ну и дивчина! Вот бы подружиться с ней! Но он не питал на этот счёт особых надежд. Куда ему, с рыжей шевелюрой, когда рядом с ней столько красивых парней! Ему даже жарко стало, и он заёрзал на стуле.
- Чего вертишься? - тихо спросил Соболев. - Высказаться хочешь? Данилов просит слова, - сказал он, обращаясь к Вершинину.
- А ты что, его адвокат? - усмехнулся Вершинин. - Говори, Данилов.
- Я н-не зн-наю, - заикаясь от смущения, начал Данилов. - Товарищ Щербань говорил, что на Луну инженеров будут брать. Заявление и я писал, на Луну или на Марс, всё равно. А вот машин не знаю. Люблю столярничать.
- Тоже мне, космонавт нашёлся! - процедил Новиков. - На Луне ещё лес не вырос для твоего топора и рубанка.
- А что - топор? Топор - он всегда нужен. И песня нужна, - огрызнулся Данилов и вдруг озорно улыбнулся: - Может, я хочу боцманом на лунном Московском море поплавать…
Каюта дрогнула от смеха. Только Вершинин хмурил белесые брови. Такой важный разговор начали, а свели к топору и песне.
Данилов чуть приподнял рыжую голову:
- И ещё, Новиков, мы тебе не позволим драться. И Соболеву не позволим…
Новиков резко поднялся:
- Ты, доносчик, забыл про уговор? Я тебя… Да ты знаешь, что с тобой будет…
Снова поднялся гвалт.
- Да тише вы! - кричал Вершинин. - Тише! Давайте по порядку…
Но Данилов побледнел и трясся, как в лихорадке.
- Врёшь, не доносчик я, не доносчик! - с обидой кричал он.
- Я хочу узнать, - вмешалась Поленова и посмотрела на Соболева, - правда это? Дрались с Новиковым?
- Ничего не правда, - отрывисто бросил Новиков. - Мы с этим делом сами разберёмся.
- Конечно, правда, - сказал Соболев. - Но я не жалею, что проучил Новикова…
Вершинин кое-как установил тишину.
- Товарищи, - сказал он. - Советские моряки славятся своей дружбой. Наш лозунг: один за всех, все за одного. Решим так: Соболев и Новиков подумают о своём поступке и извинятся друг перед другом. А Данилова зря ты обидел, Новиков. Проси прощения.
- И не подумаю!
- Как хочешь, - нахмурился Вершинин. - Только это не по-товарищески.
В кают-компании пили чай. Ларин прислушался к беседе капитана и боцмана на противоположном конце стола. Веригин рассказывал о Данилове. Тётя Паша бесшумно убирала посуду. Старший механик и радист играли в шахматы.
- Золотые руки у парня, - гудел боцман. - Отпусти его на палубу, Иван.
- Говоришь, золотые? А третий механик Щербань считает твоего Данилова балластом на судне, - сердито сказал Усков.
- А на кой леший мне твой Щербань! Наговорит он… Хлопец добрый.
- Мне не хлопцы - матросы нужны. А то, чуть штормом запахло, шестерых укачало, шлюпку сломали. Матросы… Знаете, - капитан отпил глоток чая, - недавно прочитал про танцульки какие-то особенные западные, про стиляг. Разве фельетонами это искоренишь? От безделья всё идёт. От лёгкой жизни за спиной папы и мамы. Излишне опекаем молодёжь, портим. Заметьте - сами портим. А потом фельетончики. Будто проблема заключается в узких брючках да клетчатых рубашках. Если бы только в этом, о ней не стоило бы говорить…
Не докончив фразы, Усков махнул рукой. На некоторое время в кают-компании воцарилось молчание. Ларин отодвинул стакан.
- Вы, оказывается, пессимист, Иван Константинович, - сказал он. - Не так уж много этих самых стиляг. Вы не хуже меня знаете, что молодёжь у нас чудесная. Разве мало свершается героических дел молодыми людьми? Я глубоко убеждён, что вскоре, даже скорее, чем вы думаете, наш экипаж будет состоять из хороших моряков.
- В принципе Иван Константинович прав, - вдруг поддержал капитана старший механик. - Кустарщиной занимаемся. Почему бы не оборудовать специальное учебное судно и не организовать на нём своеобразные курсы морской практики для молодёжи? А если глубже заглянуть, то на Камчатке давно следовало бы открыть несколько средних школ с морским уклоном, и проблема кадров была бы решена…
- Разделяю вашу точку зрения, - сказал Ларин, думая о своём, и включил микрофон.
Чёрный круглый репродуктор над дверью кают-компании заговорил. Ларин досадливо поморщился. Вместо голоса вахтенного донеслись посторонние голоса. Спорили, очевидно, в красном уголке с включенным микрофоном. Постепенно голоса стихли. Теперь говорил один человек, говорил насмешливо, едко.
- Голос Щербаня, - заметил старший механик. - Помешался человек на машинах. Ишь ты, как отчитывает!
Ларин заинтересовался. С Щербанем ему довелось учиться в средней школе во Владивостоке. Это было давно. Но уже тогда Щербань увлекался машинами. С девятого класса он перевёлся в мореходную школу, и с того времени их пути разошлись. Друзьями они никогда не были, и когда неожиданно столкнулись на палубе "Урагана", даже не сразу узнали друг друга, а узнав, поздоровались, как будто только вчера расстались. Щербань насмешливо бросил: "Рассказывали о твоём электролове. А я вот дослужился (так и сказал - "дослужился") до третьего помощника стармеха". О том, что делал Щербань последние пять-шесть лет после окончания мореходной школы, неудобно было расспрашивать, а сам он не рассказывал. И сейчас, слушая Щербаня, Ларин всё больше хмурил брови.
"Миром должны править инженеры и техники", - вот основная идея, которую развивал Щербань. Идея эта была не новой и, по убеждению Ларина, ложной и вредной. Она стала модной среди некоторой части технической интеллигенции в середине двадцатого века. Споры по этому поводу возникали горячие. Спорили на страницах газет, в клубах, студенческих общежитиях. Конечно, не спорить люди не могли. Их куда сильней, чем все романы, картины и симфонии, потрясли искусственные спутники Земли и Солнца, первые шаги в освоении космоса. Но искусство-то будет жить всегда. Помимо работы, человеку нужны и общественные идеалы, и всестороннее познание мира, и близость к искусству, и высокая любовь…
Ларин мысленно спорил с Щербанем.
"Милый ты философ, - вдруг улыбнулся он, услыхав голос Вершинина. - Больше, больше страсти и огня, Алексей!" Ларин поднялся и, заложив руки за спину, стал ходить по кают-компании. Усков и старший механик сошлись, как два петуха, и тоже спорили… о машинах и об искусстве. И вдруг в репродукторе музыка заглушила людские голоса, потом кто-то запел. Знакомый и близкий сердцу романс. Сколько в нем тепла, искренних, больших чувств. Он волнует, возвышает иоблагораживает.
- Ну, что скажешь, любезный? - спросил Усков старшего механика. Седые усы у него воинственно топорщились. - Девчонка-то права.
- Ну, это из классики, - неопределённо ответил старший механик.
- То-то и оно, что из классики!..
ГЛАВА 10 "ХОЧУ БЫТЬ ШТУРВАЛЬНЫМ"
"Ураган" достиг района промысла. Но импульсы, посылаемые гидролокатором и эхолотом, назад не возвращались. Рыбы не было.
Команда усиленно тренировалась в постановке снастей, проверяла механизмы, готовила бочки для засолки рыбы, тёрла и мыла судно - "наводила глянец", по выражению Соболева.
А ему не хватало суток. Отстояв вахту, он в костюме подводного плавания спускался в испытательную башню, по вечерам слушал лекции Ларина или читал книги. И даже во сне ему виделись океанские глубины.
В лаборатории Соболев часто встречался с Поленовой. Когда он облачался в гидрокостюм, она не спускала с него глаз. Василий по-своему понял эти взгляды: он вообразил, что Поленова в него влюбилась. Прямолинейный характер Соболева не терпел неясности, и при первом же удобном случае он решил объясниться.
Саша сверкнула глазами, порывисто встала из-за стола, задев рукой склянку, и насмешливо сказала:
- Ещё один Цезарь. Пришёл, увидел, победил!
Соболев смутился.
- Море, что ли, на вас действует, - с издёвкой продолжала она. - Пятое объяснение в любви…
Народ, на траулере подобрался молодой, весёлый, и Сашу приняли, как равноправного члена коллектива. Она быстро освоилась. Моряки были предупредительны, вели себя корректно. Иногда слегка подтрунивали. Но она в долгу не оставалась и умела постоять за себя. Некоторые попытались было поухаживать, однако, получив отпор, быстро успокоились, а потом сами же посмеивались над собой. Только Юра Новиков, как тень, всё ещё ходил за ней.
- Пятое? - с неподдельным удивлением воскликнул Соболев.
Девушка улыбнулась. Потом сняла халат и собралась уходить.
- Подожди, Саша, - сказал Соболев. - Давай выясним сразу. Почему же ты смотришь на меня такими влюбленными глазами?
- Влюбленными? Я?
- Не я же, - начиная сердиться, ответил Соболев. - Не слепой, вижу, как таращишь на меня глаза.
Саша звонко засмеялась:
- Я тебе за-ви-дую, Вася. Завидую, когда ты спускаешься в камеру, понимаешь?
Соболев свистнул. В глазах заискрились весёлые огоньки.
- Убила! - Он тряхнул головой. - Завидуешь, значит? А я-то думал - влюбилась. Вот дурак! Но почему завидуешь? У тебя же спортивный разряд. Просись у Василия Михайловича в пловцы.
- Просилась, - вздохнула Саша. - Не берёт. Я решила стать штурвальным. Все совмещают по две профессии, а почему мне нельзя?
- Тоже дельно. А капитан как? Знаешь, пошли к Вершинину. Он в философии силён, послушаем, что он скажет на этот счёт!
Возле дверей лаборатории Саша тихонечко прикоснулась к локтю Соболева и сказала:
- Вася, давай будем друзьями. Хорошо?
- Ладно, - махнул Соболев рукой. - Да я и не собирался за тобой бегать. Просто, вроде затмения. Такие-то дела…
Саше даже немного обидно стало от этих слов. Всё-таки она была женщиной и любила, чтобы моряки оказывали ей внимание. А тут, на тебе - "не собирался".
Вершинина они застали в каюте. Третий помощник капитана с усердием писал что-то на разграфленном листе тетради. На столе лежала груда служебных книг, бумаг. Он обрадовался приходу ребят.
- С утра копаюсь. Одурел, - весело вскинул он голову. - Садитесь. Вы знаете, что сегодня будем ловить на свет?
- Знаем, - ответил Соболев.
- Василий Михайлович сказал, что надо доказать рентабельность лова рыбы на свет. На траулере больше половины команды комсомольцы. Вечером соберёмся. Поговорим. Предупреди наших, Вася.
- Ладно. Мы к тебе по другому делу. Слушай, Алексей, надо ей помочь, - Соболев кивнул на Поленову.
- Подожди, Вася. Я сама умею говорить. На траулере все имеют вторые профессии или овладевают ими. Одна я…
- Что же ты предлагаешь? - спросил Вершинин.
- Хочу стать штурвальным.
Вершинин взъерошил пятернёй волосы:
- Проблема! Боюсь, что ничего не выйдет. Капитан скомандует "полный назад". Но попробуем.
При появлении молодых моряков усы капитана дрогнули. Он снял очки и отложил книгу.
- Мы к вам, Иван Константинович, - деловито сказал Вершинин.
- Да? - насмешливо удивился Усков. - Что же вы от меня хотите?
- Поленова хочет учиться на штурвального.
- Вот времена пошли! Каждому, кто что захотел - выложи и подай! - вздохнул капитан. - Морская служба тяжёлая, Саша. Женщина в море - явление случайное. А вы ещё в штурвальные. Я бы лично замуж вас выдал. Женщина всё-таки должна украшать жизнь…