- Конечно, нет! - ответил я, хотя Олег, как говорится, попал в самую точку. - Я это в первый день заметил, когда расписание смотрел.
- И молчал? - проговорила Соня.
- Вы тоже молчали, - отпарировал я.
71
Снова стало тихо.
- Юра, твое мнение? - спросил Олег.
Тишина.
- Да нет у него никаких мнений, - сказала Соня. - Он их меняет по три раза на дню. Правде в глаза смотреть боится.
- Ладно, ладно… - пробурчал Юрка. - Мы не на допросе.
- Значит, аргументированных возражений нет, - подытожил Олег. - Ну, и какие будут конкретные предложения?
- Объявить забастовку, - сказал я. - И не прекращать, пока нам всё не расскажут.
- Забастовка - дело хорошее, - задумчиво ответил Олег, - но тут видишь ли как? Анонимы запрограммированы на наши реакции. И если ты наглухо отключишься - они тоже отключатся и будут так сидеть хоть десять лет. Из этого можно сделать грустный вывод…
- Какой? - спросил я.
Сердце у меня замерло. Хотя что еще хуже можно услышать?
- А такой, что, как только мы расхотим играть в их игру, вся эта система, - Олег сделал широкий жест рукой, - вся эта система перестанет работать.
- Ну и пускай перестает! - крикнул я. - И пускай убираются ко всем чертям. Мы же у себя дома, в России не пропадем!
- Нет, Лёха, - сказал Олег, - в том-то и дело, что мы не в России.
Я опешил:
- А где же еще?
- Да черт его знает.
Я посмотрел на Олега - он не шутил.
- Постойте, - растерянно сказал я. - Я прилетел сюда на нашем самолете и никаких границ не пересекал.
- Ты в этом уверен? - поинтересовался Олег.
- Ну как же! У меня и загранпаспорта нету.
- Загранпаспорт - это, конечно, аргумент, - сказала Соня. - А как ты себя чувствовал во время полета? Головка не кружилась?
Я похолодел.
- А что… у вас тоже? - спросил я после паузы.
- В том-то и дело, - ответила Соня.
И вновь наступила долгая-долгая тишина.
72
- Слушайте… - спохватившись, заговорил я. - Но если это так… если вы меня не дурачите, то как же можно… Как же можно паясничать, кувыркаться? В теннис играть? Говорящих стрекоз разводить? Гребешки себе отращивать?
- А что ты предлагаешь? - спокойно спросил Олег.
Меня взорвало:
- Ну, знаете ли! Если вы несколько месяцев только меня и дожидались, чтобы задать этот вопрос… то знаете, кто вы? Не люди, а божьи коровки!
Олег хмыкнул.
- Ну, вот и для Дениса с Леной кличка нашлась, - сказала Соня. - Они называют это "пассивным участием".
- Вопрос терминологии, - холодно возразил из-за стены белобрысый. - Можно назвать это оптимальным вариантом поведения в экстремальной ситуации. А за божью коровку кому-то придется ответить.
- Между прочим, - заметил Олег, - это относилось не только к тебе. Алексей имел в виду, что все мы здесь божьи коровки.
- Или попросту тр¦сы! - сказал я сердито. - Занюханные конспираторы! Не знаю, как вы, а я не собираюсь сидеть сложа руки.
- А что ты собираешься делать? - спросил Олег.
- Подойду завтра утром к Иванову и спрошу напрямик: "Вы российский гражданин или нет? Если нет, мы требуем немедленно вернуть нас на родину".
- Кто гражданин? - вскинулся Юрка. - Иванов гражданин? Во дебил. И этого дубаря еще кто-то сообразительным называл. Тебе же русским языком объяснили: не человек он, а инвентарь, оборудование. Вроде унитаза. "Гражданин унитаз, где производили вас? Если вы унитаз иностранный, лучше буду ходить я…"
- Ну ты, поэт, - остановил его Олег. - Не увлекайся.
- А что? - веселился Юрка. - Я ничего плохого не говорил. "Если вы унитаз ино-странный, лучше буду ходить я в ванной". Каждый понимает в меру своей испорченности.
Я мог бы объяснить наглецу, что сказал "гражданин" намеренно: мы ведь не обязаны раскрывать перед анонимами все наши карты.
Но решил промолчать: хочется человеку думать, что кругом дураки, - пускай думает.
- У меня тоже вопрос к предыдущему докладчику, - подал голос Денис. - Мне послы-шалось слово нас: "Требуем вернуть нас на родину". Кого это вас? Интересно узнать.
- Вас - это нас, - пояснил я. - Всех нас.
- А мы тебя в защитники не нанимали. Говори за себя.
- Тогда уж ты тоже.
- Что тоже? - не понял белобрысый.
- Ты тоже не говори слово мы.
- Хорошо, я скажу за себя. Лично я на родине ничего не потерял. У меня там больше никого нет. Возвращаться туда я не собираюсь. И думаю, что я такой не один.
Ну, что на это можно было сказать? Раньше Диня пел по-другому. Значит, хрупкая Леночка оказалась сильнее.
- А кстати, где Лена? - спросил я. - Почему она не подключается к нашему разговору?
- Она не хочет, - ответил Дмитриенко. - Ей всё это лилово.
73
И вновь над нами, как говорили в старину, пролетел тихий ангел.
Я буквально чувствовал толстую матово-белую полусферу, нависшую над крышей общежития, над темными пальмами, над моей головой.
Мама, газетный киоск у перекрестка, огни магазинных витрин, снежные кучи вдоль тротуаров - всё это было где-то далеко… или нигде, как мираж.
- Телевизор работает? - спросил я.
Откликнулась дистанционная Соня.
- Что? Телевизор? Сто лет не включала.
Олег протянул руку, не глядя нашарил тумблер. Раздался громкий щелчок.
Минуту мы с ним смотрели на темный экран, потом он засветился голубым… Пусто.
- Ну, так где же все-таки мы находимся? - спросил я как можно более беспечно, но голос меня подвел: я охрип и закашлялся.
- Трудно сказать, - проговорил Олег и выключил телевизор. - Нет внешних ориентиров. Во всяком случае, далеко: видишь, антенны брать перестали.
- Далеко - в каком смысле?
- В самом прямом, - ответил Олег и отвернулся к окну.
- Ну, а лес, озёра?
- Это всё, Алёша, кино, - сказала Соня. - Вот, самолетик тебе показывают.
В самом деле, по белому куполу плыли, мигая, красный и зеленый бортовые огни.
- Чернобурые лисицы - тоже кино? - спросил я.
- Какие лисицы? - не понял Олег.
- К черту подробности! - сказал я. - А письма?
- Письма приходят только с их марками, - ответил Олег. - Это проверено. В ящике они сгорают, письма твои. А адресат на Земле получает их копии.
74
"Адресат на Земле…".
На Земле…
Слово было сказано, и я замер с открытым ртом.
- Вот такие дела, Алёха, - сказал Олег и посмотрел на меня в упор. - Кстати, двигатели, если они здесь есть, были включены буквально в момент твоего прибытия.
Я это помнил.
"Вот так мы и живем", - сказал тогда Иванов.
Я обозлился:
- На что они рассчитывают, подонки? Ведь нас же хватятся!
- Навряд ли, - возразил Олег. - Они знали, кого выбирать. Мы дети Галактики, ничей-ный народ. До тебя только Денис переписывался с кузеном…
- Больше не переписываюсь, - сказал невидимый Денис. - Потерял интерес.
- Почему? - спросил я.
- Сволочи они все, - был ответ.
- Ну вот, - подытожил Олег. - Значит, ты, Лёха, один остался писатель. Бросай это дело, побереги свою маму, она ничем нам не может помочь. Вообще в нашем положении нельзя делать резкие движения. Последствия могут быть самые неожиданные.
- Например?
- Например, они прекратят эксперимент и отправятся набирать новую партию.
- А мы?
Олег пожал плечами.
- Они этого не допустят! - запальчиво сказал я.
- Ты же сам назвал их подонками, - напомнила Соня.
Я умолк.
- Возможно, они уверены, что творят нам добро, - сказал я, подумав. - Вся беда в том, что мы в запаянной колбе, и никаких каналов связи не предусмотрено. Что-то они недоучли.
- Хоть бы знать, - проговорила Соня, - где они прячутся!
- Почему прячутся? - возразил я. - По куполу, наверное, ползают.
- Господи, тихо-то как! - вздохнула Соня. - Слушайте, ребятки, а не пора ли спать? Всё равно ни до чего не договоримся.
- Намёк понят, - сказал Олег, вставая. - Всем пока. Иду подключать учительский домик.
Стоя у своей двери, я смотрел Олегу вслед: он шагал неторопливо, вразвалочку, по-хозяйски. Ни дать ни взять монтер или сантехник, совершающий обход ЖЭКа.
От него одного теперь зависело, поднимутся ли завтра анонимы, будет ли подан горячий обед в столовую, зашумят ли кондиционеры, имитирующие утренний ветерок…
75
Я вернулся к себе и, не раздеваясь, бросился ничком на постель.
Руки-ноги ломило, как будто я три дня разгружал мебель.
И в каждой клеточке тела зудел мелкий озноб.
Это, положим, во мне говорила лихоманка Леночки Кныш.
Нет, в таком состоянии не заснуть. Лучше и не стараться. Такая уж выдалась ночка.
Я поднялся, походил по комнате, распахнул настежь окно, сел на подоконник, взглянул на белое небо.
Замурованы наглухо, запаяны внутри наполненного теплым воздухом баллона, кото-рый, вращаясь, мчится в темноте и пустоте неизвестно куда…
А может быть, не мчится, висит себе на стационарной орбите далеко от Земли.
И весь купол снаружи облепили мохнатые веселые пауки.
Да, веселые, еще бы им не веселиться: это ж зрелище, космический зоопарк.
Таращатся на нас большими белыми глазами и скрипят жвалами:
"Спешите видеть! Слабоумные бесшёрстые зверьки с северного полушария третьей планеты Солнечной системы!"
"Видишь, деточка, там двое купаются, а остальные в норках сидят".
"Ой, смотрите-ка, этот на пальму полез!"
Глядят и переговариваются между собой, твари бессовестные, гадают, кто самец, кто самочка, кто за кем будет ухаживать, какие у нас брачные игры.
Собираются день и ночь за нами наблюдать: как растем, как целуемся, как делаем детей для других космических зоопарков.
И никогда больше я не увижу маму.
Никогда не появлюсь на пороге нашей комнаты, никогда не скажу:
"Здравствуй, мама. Вот, я вернулся".
В недобрый час я отлепил от столба то злосчастное объявление.
ПРЕКРАТИ, сказал я себе.
Прекрати немедленно.
Пусть всё именно так, как ты вообразил: всё равно много чести для них - проливать горючие слезы.
Давай рассуждать логически: если мы живые экспонаты, обитатели площадки молод-няка, - зачем они нас учат?
Зачем учат, говоришь? Да не учат, а изучают. Исследуют. Проверяют границы нашей сообразительности. Швыряют нам рыбку, мы встаем столбиком - и они аплодируют нам своими многочленными волосатыми лапками.
Ну, а математика экспонатам к чему? Мнемоника, эвристика, телепатия? На кой черт экспонатам единая теория поля?
Нет, не то.
Отдай им справедливость: они честно и настойчиво, вопреки сопротивлению наших вялых мозгов, день за днем передают нам всё, что знают и понимают сами.
Действуя при этом умело и целеустремленно.
Да, они доверили нас бездушным роботам (не таким уж, кстати, бездушным) - просто потому, что не спешат показаться нам на глаза.
"Аленький цветочек…"
Чудище в сказке тоже вело психологическую подготовку и не спешило предстать перед купеческой дочкой, как говорит белобрысый, о натюрель.
Есть, конечно, разница: чудище мечтало стать человеком и томилось в своем обличье, оно вовсе не желало, чтобы купеческая дочка превратилась в чудовище.
Эти - не томятся, они, напротив, твердо намерены поднять нас до себя.
Подмять нас под себя.
Значит, что же? Значит, нас готовят к какой-то важной миссии, выполнить которую сами они не могут.
Может быть, они мыслящие паучки, но паучки мелкие, слабенькие… Может быть, они надеются, что мы, семеро смелых, спасем их трудолюбивый народец от каких-нибудь алчных космических дроздов…
76
И тут в голове у меня всё связалось.
Нет, не паучки они, а как раз наоборот: птицы.
Это ясно, как Божий день.
Отсюда и название "Инкубатор". Можно было сразу догадаться. "Местные жители, местные жители…" Какие там местные жители? Наставник Иванов меня просто надул.
Мы попали в руки к стае внеземных злонамеренных птиц.
"В руки птиц" - это не слишком удачно сказано.
В когти, а не в руки.
Да и зачем им руки, когда всё, что надо, они способны создать из ничего?
Руки им нужны не больше, чем паркетные полы. К которым они, кстати, совершенно равнодушны: они же по полу не ходят.
И из нас они вознамерились сделать птиц.
"Это будет совсем не больно".
Ну, разумеется, они способны превратить нас в кого угодно.
Способны, но - не хотят.
Им надо, чтоб ты сам захотел стать мыслящей птицей.
Именно к этому они и ведут. Неторопливо, вкрадчиво, пользуясь всеми доступными средствами… за исключением подавления нашей воли.
Но чего ж они тогда сами себя стесняются? Показались бы нам на глаза.
Люди птичек любят.
Правильно, любят. Особенно в жареном виде - с гарниром, например, из брусники.
"К вам какой будет лучше гарнир?"
Недаром на собеседовании Иванов так интересовался, люблю ли я фазанов, куропаток, куриную печенку, умею ли я стрелять из рогатки и разорять птичьи гнёзда.
Пожиратели птиц, вот кто мы для них.
Юные каннибалы.
Ну, и плюнули бы на нас, на кровожадных бестий.
Но нет, они терпеливо возятся с нами.
Значит, мы им нужны.
Мы сейчас стажируемся перед долгосрочной командировкой неведомо куда.
И командировка должна быть именно долгосрочная, иначе не стали бы они набирать таких молодых.
Долгосрочной, но не пожизненной: иначе не стали бы они так аккуратно поддерживать мою переписку с мамой.
Значит, нас вернут на Землю из этой экспедиции. И вернут в обозримом будущем, чтобы мы успели застать своих близких в живых.
Так или иначе, мы вправе потребовать, чтобы нам объяснили, к чему нас готовят.
Может, мы согласимся, а может и нет.
Черт их побери, этих пернатых: как они не понимают, что разумному существу нужна осмысленная цель?
Неужели им в голову не приходит, что мы давным-давно поняли, куда попали?
Я-то понял только сегодня, но теперь мне казалось, что это произошло давным-давно.
Или мы должны подать им знак? Но каким образом? Объявить голодовку? Собраться в столовой и застучать стаканами по столу:
"Мы хотим знать всё! Мы хотим знать всё!"
Глупо. Это ж не пионерский лагерь.
Должен быть канал связи с ними, непременно должен быть. Наверняка они удивляются, что мы до сих пор не воспользовались этим каналом.
Может быть, они даже слегка презирают нас, безропотных божьих коровок, которым нравится всё, что с ними делают.
Но где он, где, этот чертов канал?
77
Все слабоумные, должно быть, устроены одинаково. Столкнувшись с неразрешимой проблемой, они зависают и начинают бессмысленно повторять то последнее слово, которое хоть что-нибудь означало в ходе их размышлений.
Так и я: меня зациклило на слове канал, и я стал обдумывать его на все лады, повора-чивая то одним, то другим боком. Так, наверно, кроманьонец высекал свою первую искру, колотя камнем о камень и ни на что, в сущности, не надеясь.
У меня не искрило, но я всем нутром своим чувствовал, что разгадка где-то здесь.
"Есть ли каналы на Марсе? Волго-Дон. Воды арыка бегут, как живые… Принимают ли в Ашхабаде первый канал телевидения? Канализация. Министерство связи. Телефон. У мамы теперь есть телефон. Да, но в школе нет никаких телефонов. Скорее уж тогда патефон…".
Телефон! А почему его, собственно, нет? Компьютеров тоже сперва не было, потому что нам они были без нужды, но вот Олегу он зачем-то понадобился - и Олег его измыслил.
Почему я не могу выдумать телефон? Здесь это так просто.
За спиной у меня что-то звякнуло, я обернулся - на стеклянном журнальном столике стоял новенький блестящий, цв¢та слоновой кости, телефонный аппарат с черным наборным диском. От него тянулся тонкий провод к стене, в которую была вделана розетка.
Я бросился к столику и, предчувствуя разочарование (старик Хоттабыч, как мне помнится, тоже устроил Вольке телефон - из цельного куска мрамора), поднял трубку.
Трубка была легкая, пластмассовая, с красивой решеточкой, из нее шел уверенный длинный гудок.
Этот гудок меня совершенно обескуражил.
Не знаю, на что я рассчитывал: может быть, на какой-то космический коммутатор:
"Барышня, соедините меня с Зимним дворцом!"
Или на каркающий голос Птицы Птиц:
"Вас слушают, молодой человек".
А тут - издевательское приглашение: звони, дурачок, куда хочешь.
Но куда?
Я для пробы набрал наш домашний номер - и чуть не заплакал, услышав мамин голос.
- Аллоу!
Неопытная абонентка, мама еще не приучилась правильно и непринужденно произ-носить "алло".
- Мама, это я, Алёша! - закричал я что было мочи. - С Новым годом, мамочка! Извини, если я тебя разбудил. У тебя всё в порядке?