ЖУК
1. Аппарат
Он не умел думать и мечтать. Он не знал прошлого и не видел будущего. Он не умел колебаться и сомневаться, потому что не был человеком. Но люди сделали его самым глазастым из всех лунников.
Каждый последующий аппарат проектируется с учетом ошибок предыдущего. Значит, одинаковых среди них нет. Но любое правило чревато исключениями.
Первые предшественники этого лунника были одинаковые. И имена у них были одинаковые, различались они номерами – от одного до девяти. И задача у них была точно такая же – рассмотреть поверхность Луны как можно более детально.
Этих несчастных звали "Рейнджеры ". Они славно погибли все. Но только трое из них – седьмой, восьмой и девятый – выполнили поставленную задачу.
Тогда, в шестьдесят четвертом, не было времени на доработки. Надо было в невероятные сроки выполнить лунную программу, и утереть, наконец, нос этим русским, которые со своим первым спутником и Гагариным здорово надрали американцам задницу.
Тогда никто не знал, какова она, лунная поверхность. Нет ли там многометрового слоя пыли, в котором утонет спускаемый модуль с людьми? Надо было рассмотреть Луну в упор. И одинаковые герои-"Рейнджеры", пикируя, подобно камикадзе, на поверхность нашей соседки, снимали ее вплоть до столкновения, и прислали тысячи кадров высокой четкости и большого разрешения.
Русские решили эту проблему по-русски. Их Главный взял лист бумаги и написал: "Приказ. Луна – твердая. С. Королев".
Говорят, с тех пор поверхность Луны годится для посадки…
Годы шли, лунная гонка закончилась, унеся с собой жизни трех героев-астронавтов и девяти героев-роботов. Людей помнят, а роботов забыли.
Нет справедливости, нет.
Луна, как тело космическое, вплоть до лета шестьдесят девятого , была собственностью астрономов. Потом астронавты ненадолго забрали ее себе. И передали во владение геологам. Может случиться так, что история сделает полный виток, и Луна снова попадет в руки астрономов, но уже не как предмет изучения, а как идеальная площадка для размещения астрономических инструментов. Особенно привлекателен для радиотелескопов SETI центр обратной стороны; в Солнечной системе нет места, столь же хорошо экранированного от искусственных излучений Земли.
Геологи – парни серьезные. Вопрос с поверхностью они решили закрыть раз и навсегда. Им подай ВСЮ Луну с максимальным разрешением. Чтобы ни один камешек не ушел от их профессионального взгляда. Они и заказали аппарат – лунный картограф.
А его карты должны быть "гладкими" по всей мозаике снимков, яркости, контрастности, и длине теней.
Там, где Солнце в зените, теней нет, а вблизи терминатора они максимальны, и скрывают от оптики часть поверхности; но радиолокатор не видит теней, и модуль обработки, совмещая картинки, добивается полноценного изображения.
Модуль первичной обработки усреднял яркость снимков, ведь освещенность поверхности при полете непрерывно меняется. Среднее значение яркости было введено в программу людьми, и рассчитано на их зрение. Обработка теней была наиболее сложной задачей: в программе люди указали, что длина теней должна быть не более двух процентов от истинной. Участки теней автоматически вырезались, на их место вставлялись соответствующие места радиолокационных изображений.
На Земле никто не подумал, что локатор и фотоаппарат видят разные вещи. Вернее, подумали, но не придали значения. С фотоаппаратом все ясно: он видит то же, что и глаз. А вот импульс локатора отражается частично от поверхности, частично от толщи пыли, и, уже окончательно, от каменного основания Луны. Таким образом, каждому излученному импульсу соответствуют несколько отраженных. Из-за этого абрисные линии становятся размытыми: они показывают наличие пыли.
Первые поступившие снимки понравились всем, кроме молодого программиста, Барни Беннинга. Он заметил, что в областях теней контурные линии толще. По его настоянию с аппарата запросили две необработанных картинки одного участка – фото- и радиоизображения. Сравнили. Да, все подтвердилось. Ну и что? Параметры готового изображения находились в заданном допуске; геологи претензий не предъявляли. Что еще надо? Но Барни не был бы Барни, если бы отступился. Он почему-то посчитал это своей личной ошибкой, хотя в программе ошибок не было, была небольшая неопределенность в исходных данных.
Барни пошел к шефу отдела и изложил проблему. Шеф не видел причин для отказа, и вскоре исправленная программа, за секунду преодолев расстояние до Луны, управляла радиолокатором. Теперь учитывались только самые мощные отражения. Все остальные игнорировались. Это было абсолютно логично. Значит, локатор пыли уже не видел, ведь самый мощный сигнал идет от скального основания. Контуры кратеров стали четкими, но они буквально на волосок не совпадали с оптикой. Разброс был втрое меньше допуска, и порадовал создателей аппарата.
– Если вы, ребята, – сказал Барни геологам, – уроните на Луну иголку, то не стесняйтесь попросить. Мы ее найдем!
Теперь все были довольны. Люди не учли одного: компьютер – не человек. И любая неопределенность должна быть упакована в точные цифровые рамки.
Когда аппарат вышел с ночной стороны в область терминатора, его блок первичной обработки, не найдя в своей памяти нужных данных, запросил их с Земли. Ему требовались два числа: максимальная и минимальная толщина лунной пыли. Только и всего.
Барни насторожился: он должен был предвидеть это!
"Черт меня дернул, – подумал он. – Ведь и так все было в допуске!"
Но делать нечего, назад крутить не будешь. И тут неожиданно выяснилось, что никто не знает, а какова она, толщина пыли. Заказчики-геологи пожимали плечами: их этот параметр не очень волнует.
Позвонили в лунную лабораторию НАСА, и получили неуверенный ответ: что-то от двух до четырех дюймов...
Подумали, и на всякий случай расширили допуск: от одного до пяти дюймов. Эти данные, взятые, в общем-то, с потолка, и получил аппарат. Он истолковал их по-своему. Тоже абсолютно логично. Поток готовых снимков возобновился.
Когда в модуль обработки поступил снимок центра обратной стороны, его ритмичная работа нарушилась. Фото- и радиоизображения одного крошечного кратера полностью совпали, а его окрестностей, наоборот, не совпали очень сильно. Получалось, что в кратере толщина пыли равна нулю, а вокруг него, в кольцеобразном валу, достигает двенадцати дюймов!
Но... по команде процессора несколько миллиардов нулей стали единицами, а несколько миллиардов единиц – нулями. И обработанный снимок стал выглядеть не хуже других, все в допуске. Пыль в кратере приобрела толщину один дюйм, а вокруг него – пять дюймов, крайние допустимые значения. Все абсолютно верно. Так составлена программа. То есть так хотят люди.
Обработка необычного снимка заняла на триста миллисекунд больше. Это заметил принимающий снимки наземный компьютер, отметил в распечатке за смену. А также сообщил ночному дежурному – инженеру Вэну Айверсу.
Утром Айверс, зевая, показал распечатку сменившему его Барни Беннингу.
Тот ввел "сырые" снимки в свой ПК, на рабочем столе, и обработал их там. Результат его поразил. В крошечном, пятидесяти метров, кратере, пыли не было вообще! Зато вокруг него, в кольцеобразном валу, эта самая пыль лежала невероятно толстым слоем – целых двенадцать дюймов!
"Ого, – подумал Барни, – там же ее по колено! Вот так номер!"
И помчался к шефу.
– Это интересно, – сказал шеф, – это чертовски интересно. Если нет ошибки. Не дышите так часто, Барни. Вы меня сдуете со стула. Но боюсь, в ближайшие годы этот природный феномен останется неизученным.
– Природный? Почему природный? Вы посмотрите, это же центр, самый центр! Прямо на экваторе! Пыль вокруг кратера явно из него! Она выдуна… выдута… – Барни разволновался, – ее выдули из кратера. Струей газа! И она осела вокруг. Возможно, при старте… Или при посадке…
– Стоп, мистер Беннинг, так мы докатимся до маленьких зеленых человечков… Мы с вами ученые, – польстил шеф, – и должны мыслить по правилам науки. Вы знаете, что было, когда открыли пульсары?
Шеф помолчал, и добавил:
– Бритва Оккама, друг мой, бритва Оккама… Сейчас ничего сказать нельзя. Если это не ошибка, то для каких-то выводов туда нужно добраться. И взять пробы. А вы молодец. Хвалю. Я всегда верил в молодежь.
Барни вышел из кабинета. Почесал в затылке.
"Поехать, что ли, с Вэном на рыбалку. И хочется, и колется".
2. Мигрень
Человечество делится на две части: огромное большинство счастливчиков и немногих мучеников, вроде меня. Счастливчики могут дальше не читать
Потому что они пожимают плечами:
– Подумаешь, мигрень! Голова у всех болит, плавали – знаем. Принял таблетку, и через полчаса как огурчик.
А вот и нет.
Во-первых, голова-то как раз и не болит. Болит одна точка в голове. Маленькая, с булавочную головку, точечка. Где она? Это как повезет. У меня, например, над левым глазом.
Во-вторых, привычные таблетки не действуют вообще. Потому что в голове завелся жук.
В-третьих, очень мешает свет.
И, в-четвертых, никто не знает, что такое мигрень и как с ней бороться. Ни один анализ ее не выявляет, потому что протекает она на уровне электросигналов в нейронах мозга.
Могу сказать и "в-пятых". Больные мигренью смотрят на мир несколько иначе, чем счастливчики. И не смейтесь.
Мигрень не заразна, угрозы для человечества не представляет, и денег на ее изучение выделяется мало. Потому что смертельна она лишь в редких случаях, от нее умирают, как правило, военные и полицейские. А в их среде смерть – дело, контрактом предусмотренное.
О чем я говорил? Ах, да, жук. Поскольку эскулапы не знают, приходится самому придумывать объяснение. Жук – первое, что приходит на ум. Он тихо сидит в дальнем закутке головы, ничем себя не проявляя. Но в один прекрасный, только ему ведомый день, ползет к облюбованному нервному окончанию, и начинает его грызть. По два часа в сутки. Каждый день в одно и то же время, целый месяц. А потом на год уползает обратно. Вот и все. Можете отдыхать.
Ничего особенного. Но эти два часа превращаются в ад. Мне, правда, повезло. Мой приступ виден. Левый глаз опухает, нос начинает хлюпать. Не надо быть врачом, чтобы понять: человеку плохо.
На других же несчастных, у кого болевая точка пришлась на висок, или в центр головы, коллеги смотрят с удивлением. Взрослый мужчина не может стерпеть какую-то головную боль! Стыдно! Выпей таблетку, посиди, но сегодня надо сделать вот это, это, и это. И неплохо бы еще закончить вон то. Счастливчикам невдомек, что человек находится в камере пыток.
Иногда жук приходит ночью. Ох, уж эти невидимые миру слезы…
Два часа ночью гораздо длиннее двух часов днем. Поэтому смерти от мигрени среди военных и полицейских чаще случаются по ночам.
Да-а-а… Военные и полицейские – люди решительные. И вооруженные. Они, бывает, стреляют в жука. Тут уж не до записок. Вот вам на тарелочке разгадка таинственных немотивированных самоубийств. Только все равно никто не верит. Пишут: "по неустановленным причинам…". Что тут устанавливать? Для больного все предельно ясно. Но пишут-то здоровые…
Своего жука я получил после зимней рыбалки на Эри, куда поехал, поддавшись на уговоры Вэна Айверса. Вэн несколько лет пытался затащить меня на это мероприятие, и я, в конце концов, решился. Я отказывался не потому, что не люблю рыбачить, а согласился совсем не для того, чтобы уважить Вэна. Просто хотел проверить одну вещь.
…Пальмы и солнце, отпуск с мамой и папой. Я – счастливый восьмилетний мальчишка. Море и фрукты. Яркие краски. В прибрежном отеле толпа веселых разноязычных туристов. Шведы, китайцы, русские… Приятные соседи из Старого Света. Их красивая дочка, смешно произносящая английские слова. Мы ходили с ней по берегу теплого океана, она поднимала камешек и спрашивала:
– Как это по-английски?
Я отвечал:
– Камешек.
Она пробегала, тряся бантиками, несколько шагов, поднимала что-то с белого песка:
– А это?
– Ракушка.
– А это?
– Травинка.
– А это?
– Веточка.
Нам обоим нравилась эта игра. Мы были детьми, а значит, жили одним мгновением. Нам было хорошо в этом райском уголке Земли с красивым названием Суматра. Приближалось рождество Христово две тысячи четвертого года.
Мама настояла, чтобы мы прослушали рождественскую мессу непременно в крохотном католическом монастыре, что прятался на вершине лесистой горы, в двух часах езды от отеля. Сам Господь говорил ее устами.
Месса закончилась поздно, и мы заночевали в одной из комнат, предоставляемых немногочисленным паломникам.
Земля задрожала в восемь утра. Люди выскочили на улицу, в нехорошую тишину. Птицы, насекомые и обезьяны молчали. Лишь на стоянке одиноко пищала автомобильная сигнализация.
А потом…
Цунами высотой с шестиэтажный дом обрушилось на побережье. С горы было ясно видно, как волна сносит игрушечные коробочки прибрежных бунгало, как серо-черная масса ломает карточные домики отелей, как она забрасывает прогулочные и рыболовные лодки на верхушки пальмовой рощи в ста метрах от берега. Я видел, как бегут люди-точки, и серая волна накрывает их, отныне и навсегда. В воздухе висел низкий рокот.
Паника родителей передалась и мне, но в гораздо большей степени. От страха я стал заикаться. Когда нас вывозили оттуда, пришлось проехать вдоль побережья, другой дороги не было. И я увидел… Их были десятки, нет, сотни. Они лежали повсюду, со сломанными конечностями, в каких-то вывернутых позах, вперемешку с песком и обломками домов, посиневшие, под тучами насекомых. И был запах, который я не забуду до конца дней. Я не знаю, выжила ли та девочка из Европы и ее родители, но я видел бантики, облепленные мухами…
Слава Богу, в родном Нэшвилле моря нет.
Потом меня водили к психологу, я прошел курс реабилитации; заикание прошло. Врач наблюдал меня еще около года. Время смывает все. Но страх больших волн остался.
Остался ли? Я хотел это проверить. Я, здоровый мужчина, боюсь волн? Ерунда какая! А вдруг? Виндсерфинг по телевизору я смотрел...
Что ж, предложение Вэна, может быть, как раз подходит. Даже Тина не знает о моей тайной фобии. Но старине Вэну можно довериться. И мы поехали на большое озеро.
Все прошло лучше, чем я ожидал. Страха почти не было, разве чуть-чуть, когда мы ушли далеко от берега на катере. На Эри было не очень холодно, но три дня влажного северного ветра вселили жука в мою бедную голову.
У каждого мигренщика бывает период бесполезной беготни по врачам.
Сначала меня лечили от какой-то невралгии. Врач уверил, что больше приступов не будет. Жаль только, что жук тогда спал и не знал об этом.
Другой назначил лекарство, желатиновые капсулы с порошком внутри. Оно помогало, но не очень. И я самовольно удвоил дозу. Боль становится мягче, но в глазах потом долго пляшут черные мушки.
Сходил и к третьему врачу. Тот выслушал, подумал, сказал:
– У тебя мигрень, парень. Как ее лечить – никто не знает. Я выпишу тебе несколько рецептов. Каждый из этих препаратов кому-то помог. Попробуй по очереди все. Может, найдешь подходящий. Он грустно улыбнулся и протянул визитку:
– Вот такая пока методика…
Когда я уже взялся за ручку двери, он сказал:
– Мистер Беннинг, я, как врач, не должен этого говорить, но нам важен результат, не так ли? Есть один старый индеец…
На обратном пути я заехал в аптеку, где набил карманы разноцветными коробочками.
Дома машинально свалил все это в жестяную банку из-под охотничьих патронов, заменяющую нам с женой аптечку. Там уже лежали всякие таблетки. А вот куда засунул рецепты – не помню, хоть убей.
Тина настояла на визите к индейцу. А-а-а, ничего интересного. Полумрак, развешенные по стенам фальшивые кипу, сделанные из бельевых веревок, коптящие на столе палочки, тяжелый воздух. Раскрашенное лицо колдуна вызывало скорее улыбку, чем священный трепет. Его жидкие седые волосы были стянуты узорчатой лентой, в которой криво торчало несколько перьев. Увидев меня, он забормотал что-то на "древнем языке". Стандартное действо, рассчитанное на простаков. Возможно, кому-то и помогает. Однако денег он содрал прилично. Единственное, что меня удивило – его фраза: "Над вами довлеет Луна". Откуда он узнал, что я работаю на космос? Впрочем, Солнце и Луну колдуны упоминают часто.
Однажды ночью, как раз перед дежурством, жук решил, что время пришло.
Первый импульс боли заставил меня сделать "мостик" на затылке и пятках. И застонать. Проснулась Тина.
– Что, началось? Спускайся вниз. Я сейчас.
Зажав левый глаз рукой, и чуть не сломав ноги на деревянной лестнице, я сбежал в гостиную и стал лихорадочно рыться в жестянке. Импульсы боли постепенно нарастали.
– Да высыпь же, – запахнув халат, Тина взяла у меня банку и опрокинула ее. Цветные коробочки разлетелись по столу.
Тут я понял, что не знаю, какие таблетки принес, а какие уже были в банке. Разбираться? Проглотил две знакомые желатиновые капсулы, рухнул на диван. Через двадцать минут пришло еле заметное облегчение. В глазах запрыгали черные мухи.
– Тина, – сказал я, – иди спать. Ты ничем не поможешь.
– Я посижу с тобой.
И взяла меня за руку.
Но сон свое берет, и через полчаса борьбы жена сдалась:
– Только не пей все подряд. Сегодня уж потерпи, а завтра я найду рецепты.
– Ладно.
Я остался наедине с жуком.
Импульсы боли с неотвратимостью маятника били в левый глаз.
Счастливчики не знают, каково это – сидеть одному в темноте, терпеть издевательства жука и знать, что НИКТО и НИЧЕМ помочь тебе не может?
– Сейчас я тебя, – в тихом бешенстве пообещал я ненавистному насекомому.
Посмотрел правым глазом на россыпь препаратов, в одном из которых, возможно, заключалось спасение.
И выпил таблетку из коробочки золотистого цвета, а саму коробочку положил в карман халата. Выключил настольную лампу. Откинулся в кресле. Закрыл глаза. Боль стала постепенно стихать, я погрузился в полудрему, а прыгающие в глазах мухи стали медленно вытягиваться в качающиеся черные тени, протянувшиеся от камней и маленьких, с тарелку, кратеров.
Я шел по Луне.
Я ШЕЛ ПО ЛУНЕ!
Это даже нельзя назвать ходьбой, это нечто среднее между чудесным полетом и медленным движением водолаза по дну. Шаги-прыжки, в призрачном, сонном, беззвучном мире. Беззвучном? Я прислушался.
Нет, звук все же был. Но не шагов. Тихое ворчание системы охлаждения скафандра, вздохи клапанов подачи воздуха. И в том мире мои ноги не двигались. Там, на Луне, шел кто-то другой, я лишь смотрел его глазами и слышал его ушами.
Невероятная картина затолкала боль куда-то в дальний угол сознания. Я открыл глаза и улыбнулся. Наш старенький холодильник монотонно урчал в своем углу; "вздохи" оказались просто звуками, издаваемыми водопроводом.
Боль отдавалась последними угасающими пульсациями. Я сидел в темноте и думал. Я думал об экспедиции, которая три года назад отправилась к "чистому" кратеру и там погибла. Что случилось, никто не знает. И теперь уже не узнает. Ясно одно: экспедицию погубил "человеческий фактор". Записи телеметрии однозначно показали: аппаратура работала исправно до конца.