В итоге те, кто добрался бы до самого дальнего угла новой области, могли бы удалиться на большое расстояние (в смысле генетики) от тех, кто остался в границах прежней области. Если расстояние становится слишком большим для того, чтобы старая и новая разновидности могли скрещиваться между собой, рождается новый вид. Позже, когда изолирующие барьеры рухнут, появившийся в процессе эволюции вид мог бы взаимодействовать с родительским видом - возможно, даже вытеснять его.
Приблизительно за триста тысяч лет до этого времени, в другой части Африки, группа неописанного вида питеков, обитавшего на краю леса, оказалась отрезанной от своей исходной области распространения лавовым потоком, который изгнал их из леса раз и навсегда.
Им пришлось столкнуться со многими трудностями. Старые привычки питеков охотиться на краю леса были началом, которое ещё предстояло развивать. Но выбор пищи, предоставляемый открытой саванной, сильно отличался от того, что мог предложить лес. Лес бесперебойно снабжал плодами, а главной пищей в саванне было мясо. Мясо было питательной едой, но оно доставалось в виде упаковок, редко разбросанных по засушливому и неприветливому ландшафту, упаковок, которые мог отыскать, присвоить и использовать лишь самый умный. И им, выброшенным в саванну, лишённым защиты, которую давали деревья, было необходимо тело нового типа, способное справиться с сухостью и жарой, требовались новые типы поведения для добывания необходимых ресурсов в новой среде обитания - и для выживания в аду, полном хищников.
Всего за несколько десятков поколений предки Дальней приспособились коренным образом.
Древний план строения тела приматов был перестроен, изменившись почти до человеческих пропорций. Тело Дальней было намного массивнее, чем у предковых обезьян. Она была вдвое тяжелее взрослого представителя грацильных питеков. Это увеличение веса было адаптацией к жизни на открытой местности: тело большего размера лучше запасало воду - это важное преимущество при жизни на равнине, где источники воды отделяло друг от друга много часов ходьбы.
А её обмен веществ стал успешно создавать и сохранять подкожный жир, поскольку жир был важнейшим запасом энергии. Десяти килограммов жира было достаточно для поддержания её жизни на протяжении сорока дней без пищи - достаточно, чтобы выдержать всё, кроме самых серьёзных сезонных изменений. Жир придал дополнительный вес её телу, сделав округлыми её груди, ягодицы и бёдра - фигура приобрела значительно более человеческие очертания, в противоположность питекам, сохранившим облик, близкий к шимпанзе. Но Дальняя не была круглым шаром; вместо этого она была высокой и стройной, поэтому её тело также эффективно рассеивало ненужное тепло, а когда солнце палило сверху, воздействию прямых солнечных лучей подвергалась лишь сравнительно небольшая часть её кожи.
И ещё больше адаптаций к жаре: за исключением головы с участком волос для взаимного ухода, её кожа была почти голой. И, в отличие от Капо, в отличие от любой другой обезьяны, не принадлежащей к тому же семейству, что и её вид, она потела, потому что голая потеющая кожа был лучшим терморегулятором, чем волосы у существ, обречённых проводить свою жизнь в местах, открытых тропическому солнцу. Потение было парадоксом, поскольку это означало, что Дальняя теряла воду. Поэтому она должна была быть достаточно умной, чтобы искать источники воды для восполнения запасов организма, и, в отличие от некоторых истинных обитателей саванны, её вид всегда будет до некоторой степени привязан к руслам рек и побережьям.
Самые характерные для обезьян особенности питеков - их хватательные ступни, длинные руки и качающаяся походка - были вскоре утрачены. Ступни Дальней были больше пригодны для бега и ходьбы, чем для лазания по деревьям: большой палец её ноги теперь был похож на соседние пальцы, а не на большой палец руки. Но грудная клетка Дальней была лишь немного выше, а плечи были узковаты: даже сейчас её тело всё ещё несло следы исчезающей адаптации к жизни на деревьях - то же самое будет и у современных людей, и у Джоан Юзеб.
Тем временем её мозг вырос более чем в три раза по сравнению с мозгом питеков, чтобы лучше решать загадки сложного ландшафта и запутанности ещё более сложных обществ больших групп собирателей из саванны. Этот крупный мозг был очень энергозатратным приспособлением, но рацион Дальней был значительно богаче, чем у любого из питеков; он включал множеством богатых белком пищевых продуктов вроде мяса и орехов, добывание которых, в свою очередь, требовало большего интеллекта. Таким образом, движущей силой её ума стал добродетельный замкнутый круг развития.
Все эти изменения были резкими, но их всё равно удалось достигнуть в рамках поразительно экономичной эволюционной стратегии. Она называлась гетерохронией - это означает различное время появления тех или иных признаков. Младенцы ходоков во многом выглядели как их более обезьяноподобные предки - словно человеческие младенцы - с относительно большим черепом и маленькими лицом и челюстями. Если бы захотите стать Капо, просто отрастите себе челюсть побольше, и оставьте мозг относительно небольшим. Но мозг Дальней вырос большим, тогда как челюсти остались маленькими. Даже значительно больших размеров тела удалось достичь за счёт растяжения стадии роста: её тело обладало пропорциями, напоминающими нечто вроде эмбрионального состояния Капо, увеличенного до взрослого размера.
Но эти большие размеры тела и крупный мозг имели свою цену. Она родилась не полностью развитой, потому что это был единственный способ, позволяющий её голове протиснуться сквозь родовые пути своей матери. Она родилась недозрелой. В отличие от обезьян, и даже от питеков, младенцы ходоков не могли прокормить себя сами ещё долгое время после отнятия от груди: в дополнение к их физической незрелости способность использовать источники пищи вроде мяса животных, моллюсков и орехов с прочной скорлупой не была заложена в мозг новорождённого ребёнка от рождения, и по этой причине её нужно было приобретать в ходе обучения. И в это же время дети ходоков рождались в аду хищников, которым была саванна. Поэтому, пока дети были маленькими, им требовалось очень много заботы.
Эти дорого дающиеся и зависимые от взрослых дети затруднили ходокам различных разновидностей конкуренцию с быстро размножающимися питеками, с которыми им часто приходилось делить одни и те же места обитания. И именно поэтому ходоки стали жить дольше.
Многие самки питеков, как и человекообразные обезьяны до них, умирали не намного позже окончания их детородного возраста - в действительности же, немногим из них удавалось прожить долго с момента своих последних родов. Женщины и мужчины у ходоков продолжали жить ещё годы и даже десятилетия после того, как их репродуктивная карьера явно завершилась. Эти бабушки и дедушки начали играть критически важную роль в формировании общества у ходоков. Они помогали с разделением труда: они помогали своим дочерям заботиться о детях, они помогали собирать пищу, они были важным звеном в передаче сложной информации, которая требовалась ходокам для выживания.
Всё это требовало повышения эффективности в устройстве тела. Тела ходоков были намного лучше, чем у питеков, в плане поддержания жизнедеятельности и долговечности - за исключением их репродуктивной системы; яичники у сорокалетней женщины ходока сильно дегенерировали - как всё остальное тело в возрасте восьмидесяти лет, если бы она смогла столько прожить.
По большому счёту, поддержка со стороны бабушек подразумевала, что их дочери могли позволять себе чаще заводить детей. Именно так ходоки выиграли в конкуренции с питеками и человекообразными обезьянами. Почти все дети ходоков выживали в течение долгого времени после отнятия от груди. Огромное большинство детёнышей питеков не выживало.
Для питеков появление этой новой формы было бедствием. Ходоки и питеки были слишком близкородственными формами, чтобы легко размежеваться экологически. Между разными типами людей возникало мало прямых конфликтов: иногда питеки охотились на ходоков, или ходоки охотились на питеков, но они казались друг другу слишком умной и опасной добычей, чтобы она могла окупить неприятности в охоте на неё. Но в грядущие века ходоки - с крупным мозгом, гибкие и подвижные - медленно обрекали своих более глупых кузенов на исчезновение.
Способность изготавливать инструменты, и даже сознание, в конечном счёте, совершенно не были гарантией выживания.
Конечно, всего этого могло и не случиться. Если бы не колебания климата, не случайная изоляция предков Дальней, никакого человечества могло бы и не быть: лишь питеки, прямоходящие шимпанзе, визжащие, делающие свои примитивные инструменты и ведущие мелкие войны на протяжении ещё нескольких миллионов лет, пока леса не исчезнут совсем, а они сами не станут жертвами вымирания.
Жизнь всегда цеплялась за счастливый случай.
Дальняя провела ночь в одиночестве, в холоде, погрузившись в тяжёлый сон.
На следующий день, попробовав принять участие в делах группы, она прочла во взгляде одной из женщин, бывшей на последних сроках беременности, древний вызов приматов. Зачем Дальней быть здесь - чтобы отнимать еду, которая иначе могла бы оказаться в животе её будущего ребёнка?
Дальняя чувствовала себя более изолированной, чем когда-либо. Здесь у неё не было никаких связей ни с кем. Ни у кого здесь не было никаких причин делить с ней место и ресурсы. Это место вовсе не было таким изобильным. И теперь даже Топор, похоже, избегал её.
Когда наступил полдень, она была первой, кто вернулся в одиночестве в пещеру среди выходов песчаника. Она забралась в дальний угол, который стала мысленно считать своим собственным.
Но она заметила какие-то куски тёмно-красного камня, разбросанные глубже в задней части пещеры. Она собрала их и с любопытством осмотрела. На дневном свете их краснота была яркой, и они были мягкими. Это были куски охры, красной железной краски, или оксида железа. Кого-то заинтересовал их цвет, и он, повинуясь импульсу, принёс их сюда.
Она увидела царапины красного цвета на разбросанных базальтовых камнях в задней части пещеры: красные - такого же цвета, как охра, красные, словно кровь. Она попробовала провести охрой по камню, и была поражена, увидев ещё кровавые полосы, протянувшиеся по поверхности камня.
В течение долгих минут она играла с кусочками охры, даже не задумываясь: её умные пальцы действовали сами по себе, добавляя собственные бессмысленные закорючки к каракулям на камне.
Потом она услышала выкрики людей, когда те начали стягиваться обратно к своему временному лагерю. Она бросила кусочки охры туда же, где нашла их, и убралась в свой угол.
Но её ладони были ярко-красными: красными, словно кровь. На миг она подумала, что порезалась. Но когда она лизнула свои ладони, она ощутила солёный вкус камня, и штрихи от охры пропали.
Красные, словно кровь. В её сознании образовалась умозрительная связь - лучик света, пробившийся между отдельными частями её сознания.
Она вернулась к кусочкам охры. Теперь она попробовала потереть ими по тыльной стороне ладоней, густо заштриховав их, и по заживающему порезу на плече, который нанёс ей питек, снова сделав его ярко-красным.
И она отметила себя между ногами - сделав свою кожу красной, как кровь, как будто она кровоточила, ведь она видела, что её мать кровоточила.
Она возвратилась в свой угол и ждала, пока свет не померк. Пока люди собирались и мурлыкали друг с другом, она свернулась в клубочек и попробовала уснуть.
Кто-то приблизился к ней: тёплый и нежно дышащий. Это был Топор. Она ощущала пыльный запах осколков камня на его ногах и животе. В исчезающем свете его глаза были пятнами тени. Момент затянулся. Потом он коснулся её плеча. Его рука была тяжёлая и тёплая, но она дрожала. Он наклонился к ней и тихо обнюхал её, оценивая её запах так же, как делал Бровастый до того, как она была разлучена со своей семьёй.
Она раздвинула ноги, чтобы он мог увидеть "кровь" в затухающем свете. Она напряжённо села, наблюдая за ним.
Её жизнь полностью зависела от того, примет ли он её - она знала это. Возможно, что общее отчаяние и желание, сильное желание того, чтобы он увидел в ней женщину, заставило её придумать этот необычный обман.
В отличие от своих предков, живших в лесу, Топор был существом зрения, а не обоняния; послание от его глаз перевесило предупреждение от носа. Он наклонился вперёд. Он коснулся её плеча, горла, груди. Потом он сел около неё, и его сильные пальцы начали расчёсывать её спутанные волосы.
Она медленно расслабилась.
Дальняя осталась с Топором и его людьми на всю оставшуюся жизнь. Но пока она могла, всякий раз, когда она могла - пока росли её мудрость и сила, пока её дети не выросли и не отдали ей внуков, чтобы она, в свою очередь, защищала и воспитывала их - она бегала, бегала и бегала.
ГЛАВА 10
Переполненная земля
Центральная Кения, Восточная Африка. Примерно 127 000 лет до настоящего времени
I
Камешек нашёл побег ямса. Он согнул и осмотрел его.
Ему было восемь лет, он был голый, если не считать мазков охры на бочкообразной грудной клетке и на широком лице. Он выдернул небольшую траву вокруг основания стебля ямса. Это было место для ямса, а не для травы, и лучше было сохранять его в надлежащем виде.
До этого сюда приходили люди, чтобы выкопать эти клубни. Возможно, здесь даже был и он сам. В свои восемь лет он уже обошёл все уголки владений своего народа, и он думал, что помнил это место - здесь, между этими выветренными обрывами, сложенными песчаником.
Он взял свою палку-копалку. Это был тяжёлый кол, просунутый сквозь отверстие, грубо просверленное в небольшом камне. Несмотря на вес инструмента, он легко поднял его и использовал массу камня, чтобы вонзить инструмент в твёрдую землю.
Камешек была цельным куском мускулатуры, обтягивающим жёсткий массивный скелет. Если Дальняя, его давно уже мёртвая далёкая прародительница, напоминала бегуна на длинные дистанции, то Камешек смог бы стать юниором среди толкателей ядра. Его лицо было крупное, с массивными чертами, а над ним выдавался большой костяной гребень над бровями. У него были огромный нос и большие пазухи, которые придавали его лицу странный вид - словно оно вздуто изнутри. Зубы у него были плосковершинными столбиками эмали. Его череп, который стал значительно крупнее, чем у Дальней, вмещал большой и сложный мозг - фактически, сопоставимый по размеру с мозгом современного человека - но он располагался за его лицом гораздо ближе, чем будет находиться мозг человека.
Когда он едва родился, ещё мокрый после матки, тело Камешка было гладким и округлым, вызвав в сознании его матери странный образ - камешек, окатанный ручьём. Имена для людей всё ещё были делом далёкого будущего - когда в группе, где жил Камешек, было всего лишь двенадцать человек, в именах не было совершенно никакой потребности - но, тем не менее, мать этого мальчика будет часто смотреть на блестящие камни в ручье и вспоминать своего сына, когда он был ещё младенцем у неё в руках.
Поэтому - Камешек.
В эту эпоху существовало много разновидностей людей мощного телосложения вроде народа, к которому принадлежал Камешек, распространённых повсеместно в Европе и в западной Азии. Те, кто населял Европу, однажды будут называться неандертальцами. Но так же, как и во времена Дальней, многие из этих новых разновидностей людей никогда не будут обнаружены, не говоря уже о том, чтобы быть изученными, классифицированными и привязанными к генеалогическому древу гоминид.
Всё-таки его народ был сильными людьми. Даже в восемь лет Камешек выполнял работы, существенно важные для выживания его семьи. Он пока ещё не ходил с взрослыми на охоту, но зато умел лучше всех копать ямс.
Подул лёгкий ветер, который донёс до него восхитительный запах дыма от сожжённого дерева - запах дома. Он охотно принялся за работу.
Его усилия уже взрыли землю. Он погрузил руки в сухую почву и начал откапывать толстый клубень, который выглядел так, словно мог глубоко уходить в землю, возможно, на все два метра. Он снова взялся за палку-копалку. Пыль и кусочки камня разлетались в стороны, прилипая к его вспотевшим ногам. Он знал, что делать с ямсом. Когда он откопает клубень, он отрежет съедобную мякоть, но потом закопает стебель и верхушку клубня обратно в землю, чтобы она могла вырасти снова. Его рытьё также помогло ямсу иным, менее явным образом. Он рыхлил и аэрировал почву, ещё более способствуя продолжению роста.
Его мать была бы довольна, если бы он принёс домой три или четыре толстых клубня, готовых к тому, чтобы бросить их в огонь. И ещё ямс был бы полезен иным образом, кроме еды. Его можно использовать, чтобы травить птиц и рыбу. Можно втирать его сок в голову, чтобы убить вшей, которые ползали там…
Раздался хруст.
Удивившись, Камешек отложил палку-копалку. Он наклонился вперёд, прикрывая глаза от яркого солнца, и попробовал рассмотреть, что находилось там, в дыре. Это могло быть какое-то глубоко зарывающееся насекомое. Но ему не было видно ничего, кроме фрагмента чего-то ржаво-бурого, вроде куска песчаника. Он полез вниз и, вытянув свои неуклюжие пальцы, схватил этот обломок и потянул его на поверхность. Это был купол с изломанным краем по окружности, достаточно маленький, чтобы уместиться у него на ладони. Когда он поднёс его к лицу, на него уставились две пустых глазницы.
Это был череп. Голова ребёнка.
Это не было какой-то ужасной находкой. Дети умирали всё время. Это было суровое место: слабым и невезучим доставалось мало жалости.
Но все дети, которые умерли за время собственной короткой жизни Камешка, были зарыты в землю недалеко от хижин. Как и все мёртвые, они были захоронены, чтобы падальщики не тревожили живых людей. Тогда, возможно, этот ребёнок был мёртв уже давно. Возможно, его люди похоронили его ещё до того, как родился Камешек, здесь, где теперь высились заросли ямса.
Но череп был странно тонким и лёгким. Камешек взвесил его на ладони. Его брови были тяжёлой костяной крышкой, от которой лоб наклонился назад почти горизонтально. Камешек провёл рукой по собственной голове и сравнил череп со слегка выпуклым вздутием собственного лба. Он увидел, что на небольшом черепе были отметины от зубов: тонкие раны-проколы, нанесённые зубами кошки - но сделанные уже после того, как ребёнок умер, а его тело брошено на равнине.
Камешек не мог знать, что он держал останки Негодника, брата Дальней, который жил и умер здесь. Негодник стал жертвой своего детского гипервитаминоза и умер, пока был ещё ребёнком, не оставив потомства. И вряд ли Негоднику стало бы хоть немного лучше, если бы он узнал, что однажды, когда его короткая забытая жизнь уже более миллиона лет, как закончилась, его маленькая голова будет лежать в руке его отдалённого пра-племянника.
И Негодник мало что узнал бы в этом пейзаже, в том месте, где он когда-то играл.