Мать разглядывала эту неотёсанную толпу; её ум работал без отдыха, мелькали мысли и высвечивались взаимосвязи. У засухи была причина; конечно же, была. За каждой причиной стоит намерение, чей-то ум - и неважно, можно ли было увидеть его, или нет. А если был ум, с ним можно было бы договориться. В конце концов, её люди уже были торговцами, инстинктивно запрограммированными на переговоры, вот уже семьдесят тысяч лет.
Но как она должна была договариваться с дождем? Что она могла предложить на обмен?
И эти размышления были отягощены её подозрениями в отношении людей. Кому из них можно было бы доверять? Кто из них болтал о ней, когда её не было рядом? Даже сейчас, когда они во все глаза смотрели на неё, полные своего рода намёков на надежду, общались ли они так или иначе друг с другом, посылали ли друг другу тайные сообщения жестами, взглядами, и даже линиями в пыли?
Наконец, ответ сам пришёл к ней.
Бык, крупный и вспыльчивый мужчина, который бросил ей вызов после смерти Мрачной, пришёл и присоединился к сходке недовольных. Он сильно ослабел из-за поноса.
Мать резко встала и приблизилась к Быку. Проросток следовал за нею.
Бык, ослабленный и больной, сидел с жалобным видом на земле рядом с остальными. Мать мягко положила ладонь ему на голову. Он изумлённо посмотрел на неё, и она улыбнулась ему. Затем она попросила его идти за ней. Бык встал - неуклюжий и спотыкающийся, страдающий от головокружения. Но он позволил Проростку отвести себя к собственной подстилке Матери. Там Мать предложила ему лечь.
Она взяла деревянное копьё; его обугленный конец, пропитанный кровью, затвердел от частого использования. Она повернулась к людям и сказала:
- Небо. Дождь. Небо делать дождь. Земля пить дождь, - она взглянула в безоблачный купол неба. - Небо не делать дождь. Сердитый, сердитый. Земля пить много дождь. Жажда, жажда. Кормить земля".
И одним плавным движением она вонзила копьё в грудь Быка. Он забился в конвульсиях, его кулаки вцепились в копьё. Кровь исторглась из его разинутого рта, а моча побежала по ногам. Но Мать изо всех сил крутила копьё и чувствовала, как оно разрывает мягкие органы внутри. Бык глухо шлёпнулся на подстилку и больше не двигался. Мать улыбнулась и выдернула копьё. Кровь продолжала течь на землю.
Стояла тишина. Даже Проросток и Глазастая смотрели, раскрыв рты.
Мать нагнулась и сгребла горсть липкой, напитавшейся кровью пыли. "Смотрите! Пыль пьёт. Земля пьёт". И она засунула пыль в половинку рта своего ребёнка; она окрасила его зубы в красный цвет. "Дождь приходит, - мягко сказала она. - Дождь приходит". Затем она обвела взглядом глядящих на неё людей.
Один за другим они потупили взор, не в силах выносить её пристальный взгляд.
Медовая, дочь Мрачной, нарушила магию момента. С криком отчаяния она сгребла горсть камней и швырнула их в Мать. Они лишь бесполезно застучали по земле. Потом Медовая убежала к озеру.
Мать холодным взглядом следила, как она уходила.
В глубине своего сердца Мать верила всему, что сказала, всему, что сделала. Тот факт, что жертвоприношение бедного Быка преследовало политическую цель - потому что он был одним из тех, кто наиболее явно выступал против неё - не затрагивал её веры в себя и в свои действия. Смерть Быка была целесообразной, но она также смягчит дождь. Да, всё было именно так. Поручив Проростку распорядиться трупом, она ушла в свой шалаш.
Несмотря на принесённую жертву, дождь не пришёл. Люди ждали, один засушливый день сменялся другим, и ни одно облако не нарушало бледной голубизны небосвода. Они постепенно стали терять терпение. А Медовая начала особенно открыто иронизировать по поводу Матери, Глазастой, Проростка и тех, кто примкнул к ним.
Но Мать просто ждала, сохраняя невозмутимость. В конце концов, она была убеждена в своей правоте. Просто смерти Быка не было достаточно, чтобы успокоить небо и землю. Просто нужно было заключить правильную сделку, только и всего. Всё, что ей было нужно - это терпение, даже если её собственная плоть свисала с костей.
Однажды к ней пришла Глазастая. Её вёл Гроза Муравьёв. Они сильно исхудали, но Мать видела, что они желали тела друг друга.
Теперь Гроза Муравьёв не дразнил, а умолял. И теперь со стороны молодого человека это было что-то вроде любви или жалости, потому что татуировка, которую Мать грубо вырезала на лице Глазастой, была инфицирована из-за застойной воды озера. Её спиральная форма была едва заметна под массой вздутой, сочащейся плоти, которая охватила одну половину лица девочки.
Но Мать нахмурилась. Это соединение не было бы правильным. Она встала и взяла руку Глазастой, забирая её у встревоженного Грозы Муравьёв. Затем она повела девочку через расступающуюся толпу, пока не нашла Проростка. Он лежал на спине, таращась в пустое небо.
Мать толкнула Глазастую на землю рядом с Проростком. Ничего не понимая, он взглянул на Мать. "Ты. Ты. Сношаться. Сейчас" - сказала Мать.
Проросток посмотрел на Глазастую, явно пробуя скрыть своё отвращение. Хотя они провели много времени рядом друг с другом вместе с Матерью, он никогда не проявлял никакого сексуального интереса к Глазастой даже до того, как ей лицо оказалось так ужасно изуродованным, и она тоже не интересовалась им.
Но сейчас Мать видела, что будет правильно, если они должны будут соединиться. С Грозой Муравьёв было бы неправильно; с Проростком будет правильно. Потому что Проросток понял. Она стояла над ними, пока рука Проростка не легла на маленькую грудь девочки.
Когда прошёл уже целый месяц после смерти Быка, людей разбудило дикое, пронзительное причитание. Это была Мать. Многие из них уже боялись этой беспокойной женщины, жившей среди них; они в замешательстве сбежались, чтобы узнать, какие новые странные события грозят случаться с ними.
Мать стояла на коленях около ствола деревца, на котором был установлен череп её ребёнка. Но теперь череп лежал на земле, развалившись на части. Мать хватала его куски и вопила так, будто ребёнок умер во второй раз.
Глазастая и Проросток отступили назад - они не были уверены в том, что именно Мать захочет попросить их сделать.
Мать, качая в левой руке жалкие сломанные куски черепа, обвела взглядом собравшихся вокруг неё людей. Потом её правая рука резко выпрямилась в указующем жесте.
- Ты!
Люди вздрогнули. Они повернули головы в указанном направлении. Мать указывала на Медовую.
- Сюда! Идти, идти сюда!
Отвисший подбородок под челюстью Медовой задёргался от ужаса. Она попробовала отступить, но окружающие люди остановили её. Потом Проросток вышел вперёд, схватил девочку за запястье и притянул её к Матери.
Мать бросила куски черепа ей в лицо.
- Ты! Ты бросить камень. Ты разбить мальчик.
- Нет, нет. Я…
Голос Матери звучал жёстко.
- Ты задерживать дождь.
Медовая завизжала так испуганно, словно это было правдой, и моча потекла по её бёдрам.
На сей раз Матери даже не пришлось устраивать убийство самой.
В тот день это не начало дождь. И на следующий день тоже. И на следующий день после него. Но на третий день после жертвоприношения Медовой в сухом небе загрохотал гром. Люди пригнулись - сработал древний рефлекс, корни которого уходили в те дни, когда Пурга забивалась в свою норку. Но потом, наконец, пошёл дождь, изливаясь с неба так, словно его прорвало.
Люди бегали и смеялись. Они лежали на спине, открывая рты для воды, падающей с неба, или валялись в грязи и кидались ею друг в друга. Дети боролись, младенцы вопили. И последовала целая волна совокуплений: инстинктивный, страстный ответ на окончание засухи - новое начало жизни.
Мать сидела рядом со своей напитавшейся кровью подстилкой и наблюдала за всем этим, улыбаясь.
Как всегда, она думала на нескольких уровнях одновременно.
Её жертвоприношение Медовой также было политически дальновидным шагом. Медовая не была расчётливым противником, но она была центром инакомыслия; когда она исчезла, Матери стало легче собрать воедино свою власть. И в то же время жертва точно была необходима. Небо и земля успокоились; первые боги человечества смягчились и позволили своим детям жить.
Но на совсем ином уровне мышления Мать знала, что дождь придёт, что бы она ни делала. Если бы дождь не пошёл после её жертвоприношения Медовой, она была бы готова продолжать, используя людей одного за другим - и даже всадить копьё в сердце Глазастой, если потребуется.
Она знала все эти вещи одновременно; она верила во многие противоречащие вещи одновременно. В этом была суть её гения. Она улыбнулась; вода стекала по её лицу.
IV
Проросток медленно шёл по поросшему травой берегу реки. Он носил простую повязку из кожи, и нёс только копьё, привязанное к спине, и сетчатый мешок, в котором лежало несколько костяных инструментов и поделок - но не было каменных инструментов; если они потребуются, их было бы легче изготовить на месте, чем нести.
Сейчас ему уже было больше тридцати - уже прошло пятнадцать лет со времени смерти Быка и Медовой и воцарения Матери в качестве фактического предводителя отряда - Проросток пополнел, его лицо стало суровее, волосы поредели и подёрнулись сединой. Но его тело было таким же стройным, как когда-то. Было невозможно скрывать татуировки, которые покрывали его руки и лицо, но он проявил осторожность и обмазал кожу грязью, чтобы сделать их менее заметными. За эти годы татуировки уже стали настораживать незнакомцев, и в любом случае уровень недоверия был достаточно высоким.
Он выглядел как охотник, случайно оказавшийся здесь, исследуя земли вдали от своего отряда и, возможно, желающий поторговать. Но он не был один; за каждым его шагом следили другие, скрывающиеся в листве у берега реки. Его внешний вид представлял собой хитроумный обман. И его исследовательский поход был вовсе не случайным. Он шёл в разведку.
Вначале его заметил ребёнок - полная маленькая девочка, играющая окатанными гальками у края воды. Ей было примерно пять лет, она была голая, и лишь носила ниточку бус на шее. Она посмотрела на него с испугом. Он улыбнулся ей, но глаза оставались широко раскрытыми и пустыми. Она закричала и побежала вниз по берегу реки - он ожидал, что она поступит именно так. Он медленно пошёл следом за ней.
Вскоре признаки поселения стали вполне очевидными. Грязная земля под ногами пестрела от следов, и он заметил рыболовные сети, натянутые поперёк течения реки. Пройдя вдоль поворота речного русла, он увидел само поселение. От группы хижин грубо-конической формы в полуденное небо поднимались струйки дыма.
Это было совсем не временный лагерь - это он сразу увидел. Хижины были построены на крепких брёвнах, которые были глубоко вкопаны в землю. Этот речной народ уже жил здесь некоторое время, и они явно намеревались остаться.
Достаточно было взглянуть на реку, чтобы понять, почему. Неподалёку отсюда на берегах растительность по обе стороны от воды была вытоптана, и ему был заметен влажный блеск камней среди русла реки. Это было брод, где мигрирующие стада могли переправляться через воду. Всё, что должны были делать люди - просто ждать здесь животных, которые сами приходили к ним. И действительно, он видел большую груду костей, похожих на антилопьи, бычьи и даже слоновьи, сложенную за хижинами.
Но сами хижины показались ему странными. У них были сплошные стены, за исключением отверстия в вершине каждого конуса, которое позволяло дыму выходить наружу, но не позволяло свету проникать внутрь. Кто смог бы жить в такой темноте?
В его сторону бежали двое взрослых людей - две женщины, как он заметил. Они держали ничем не примечательные деревянные копья и каменные топоры и носили простые повязки из кожи, очень похожие на его собственную. На их лицах были намалёваны грубые, но воинственно выглядящие рисунки охрой, и они обе носили кусочки кости, протыкающие нос. Одна из женщин подняла своё копьё к его груди. "Фу, фу! Не хаи, не, фу!"
Он не узнал ни одного из слов. Но он мог сказать, что эта примитивная болтовня напоминала тот смешанный язык, на котором он говорил, пока рос, и который был лишён того постоянно растущего богатства речи, характерного для людей Матери.
Похоже, всё будет очень легко.
Он заставил себя улыбнуться. Затем медленными движениями он снял мешок с плеча и позволил ему упасть и раскрыться. Наблюдая за женщинами, он вынул резную морскую ракушку. Он положил ракушку на землю перед женщинами и отступил назад, раскинув пустые руки. Да, я незнакомец. Но я не угроза. Я хочу торговать. И вот, что у меня есть. Смотрите, какое это красивое…
Женщины были дисциплинированными. Один держала своё оружие нацеленным на его грудь, а другая в это время нагнулась, чтобы осмотреть ракушку.
Сама ракушка последний раз видела море лет десять назад, и с тех пор пропутешествовала на сотни километров вглубь суши по едва устоявшимся дальним торговым путям. Но теперь она была украшена резным изображением головы слона, которое сделал один из лучших ремесленников их народа, молодая девочка с длинными тонкими пальцами. Когда женщина распознала морду слона, она захотела этот предмет, словно ребёнок. Она схватила раковину и прижала её груди.
После этого женщины сделали Проростку знак следовать за ними к поселению. Он шел лёгкой походкой, не оглядываясь, уверенный в том, что его спутники останутся незамеченными.
Он вызвал движение в поселении речного народа. Когда он проходил мимо, люди провожали его пристальными взглядами, хотя жадно разглядывали резную раковину. Пара детей, в том числе маленькая девочка, которая первой подняла тревогу, с любопытством шли вприпрыжку вслед за ним.
Его ввели в одну из хижин. Это было типичное жилое помещение со сложным очагом, подстилками для сна и сложенными в кучи пищей, инструментами и шкурами. Похоже, здесь жило десять-двенадцать человека, включая детей. Но семья вышла отсюда, и остались лишь двое бородатых мужчин примерно одного с ним возраста, и женщины, которые привели его сюда. Пол был сильно утоптан и замусорен обычными остатками повседневной деятельности людей - костями, осколками камней после изготовления орудий труда, несколькими наполовину съеденными корнями и плодами.
Мужчины сидели перед тлеющими углями в очаге. У них у всех сквозь носовую перегородку были продеты огромные кости. Один из них сделал жест. "Хорн!" Слово было незнакомо, но жест узнавался безошибочно.
Проросток сел по другую сторону от костра. Ему предложили поесть приготовленный корень и попить какую-то густую жидкость. Раскладывая товары, он жадно оглядывал хижину. Очаг был устроен сложно - это было нечто большее, чем простая ямка в земле, как делали люди Матери. А рядом была яма, выстланная кожей и наполненная водой и большими плоскими валунами из русла реки. Ему сразу удалось посмотреть, как нагревали воду, бросая в неё горячие от огня камни. Ещё была постройка из глиняных кирпичей и соломы, назначение которой он не смог понять: он никогда прежде не видел печь. Было несколько необычных изделий вроде хорошо сплетённых корзин, и ещё чаша, сделанная из материала, вначале принятого им за древесину, но оказавшегося странной затвердевшей глиной.
Но самыми восхитительными вещами были лампы.
Это были просто глиняные чаши, наполненные животным жиром, с кусочком прута можжевельника, который использовался как фитиль. Но они равномерно горели, наполняя хижину ярким жёлтым светом. Теперь ему стало ясно, почему этим хижинам не были нужны окна - и его ум рванулся вперёд, когда он понял, что благодаря этим лампам возможно будет получить свет всякий раз, когда нужно, даже глубокой ночью, даже без костра.
Было очевидно, что эти люди далеко обошли его собственный народ в навыках изготовления инструментов. Но их искусство было гораздо больше ограниченным, хотя некоторые из них носили нити бус, какие он видел на шее у маленькой девочки - из бусинок, сделанных из слоновьего бивня.
Поэтому он не был удивлён, когда взрослые люди оказались ошеломлены множеством товаров, которые он смог выложить перед ними. Здесь были вырезанные из слоновьих бивней и кости статуэтки, изображающие животных и людей, вырезанные на ракушках и кусках песчаника рельефные изображения - абстрактные и символические, а также одно из самых необычных собственных изделий Матери - существо с телом человека и головой волка.
Такую реакцию он видел много раз до этого. Искусство людей Матери чрезвычайно продвинулось вперёд за пару десятков лет, начавшись с её собственных первых неуверенных каракулей. Люди уже были готовы к этому, они обладали большим мозгом и ловкими пальцами: нужно было всего лишь, чтобы кто-то придумал идею - обширные умы этого речного народа тоже были готовы заниматься искусством. Мать словно бросила пылинку в пересыщенный раствор, и немедленно образовался кристалл.
Проросток никак не мог общаться с этим речным народом, кроме жестов и слов, о значении которых можно было примерно догадаться. Но вскоре характер обсуждения прояснился. Сделка будет такова: предметы искусства от Проростка за совершенные инструменты и изделия этих оседлых незнакомцев.
К тому времени, когда он ушёл, чтобы встретиться со своими спрятавшимися попутчиками, примерно к полудню следующего дня, его мешок был набит образцами товаров. И он тщательно запомнил местоположение каждой печи, каждого сложного очага.
Всё это он сделал для Матери - так же, как он уже исполнил многие поручения такого рода. Но здесь, рядом с ним, не было Матери, она не работала и не рисковала вместе с ним. И к своему удивлению, он обнаружил в своём сердце тёмный уголок, в котором зрело чувство обиды.
Мать сидела у входа в свой шалаш: ноги подогнуты, руки упираются в колени, лицо обращено к солнцу, а спину согревал прогоревший ночной костёр. Она постарела, похудела, и ей, похоже, было уже трудно согреваться. Но сейчас ей было хорошо. Она чувствовала странное удовлетворение.
Каждый квадратный сантиметр поверхности её кожи был покрыт татуировками. Даже подошвы её ног были украшены решётчатым орнаментом. Сегодня она, как обычно, носила накидку из кожи, поэтому многие из её украшений были закрыты, но сама кожа была полна красок и движения: скачущие животные, летящие копья, вспыхивающие звёзды. А на деревянном шесте возле неё сидел череп её давно умершего ребёнка, склеенный из кусочков при помощи камеди, сделанной из сока дерева.
Она смотрела, как люди уходят заниматься своими повседневными трудами. Они поглядывали на неё, иногда кивая в знак уважения, или же поспешно отворачивались, избегая пристального взгляда Матери и её безглазого сына - но в любом случае они отклонялись от своего пути, словно планеты, пролетающие мимо гравитационного поля какой-то огромной чёрной звезды.
В конце концов, именно Мать разговаривала с мёртвыми, Мать просила за них землю, небо и солнце. Если бы не Мать, дождь больше не шёл бы, трава бы не росла, а животные не приходили бы к ним. Даже когда она молча сидела здесь, она была важнейшим человеком в общине.