Юна сидела, близоруко щурясь. Прошлым вечером они устроили вечеринку, и Юна выпила слишком много медовухи, спиртного напитка из мёда - больше, чем ей было можно. Только на землях, где развивалось сельское хозяйство, было возможно появление алкогольных напитков, потому что люди нуждались в выращенном зерне для их изготовления - это было одно из ключевых преимуществ фермеров перед охотниками, которые стали зависимы от пива, но никогда не смогли бы узнать, как его делать самим. Что касается Юны, то она жила в роскоши, к которой ещё нужно было привыкать.
Она огляделась, пробуя проснуться и стряхнуть с себя замешательство. Комната была тёмной, но за окном был свет. Не дневной свет, а свет от огня.
И теперь она смогла расслышать крики.
Она выскользнула из кровати и натянула простую и практичную рубаху. Зайдя в соседнюю комнату, она стала собирать детей. Два мальчика сердились из-за того, что их потревожили, но снова устроились спать у неё на руках. Она вернулась к Кераму, который сгребал оружие и ценности в мешок.
- Я готова, - сказала она.
Он посмотрел на неё, стоящую в ожидании его, с их детьми, сидящими у неё на руках. Он подбежал к ней и сильно поцеловал её в губы.
- Я люблю тебя, клянусь яйцами Потуса. Если, конечно, у него осталось хоть одно.
Она была озадачена этим non sequitur.
- Осталось что?
- Эта ночь - плохая ночь для Ката Хуук, - мрачно сказал он. - И для нас, если нам не повезёт.
Он развернулся и вышел в дверь, таща свой мешок.
- Пошли. Уходим через задние ворота.
Они выскользнули из дома. Теперь ей был виден источник огня. Большой жёлтый дворец Потуса горел, огонь и искры поднимались высоко в воздух. Юна слышала крики, доносившиеся из самого дворца, и заметила бегающих там людей.
Улицы были полны народа. Тощие, грязные, многие одеты в рваные шкуры или тряпки из растительного волокна, они собирались в стаи, словно голодные крысы. Слившиеся в один хор голоса толпы казались Юне не человеческими: они были похожи на рёв грома или шум ливня - на нечто, не подвластное человеческому контролю. Прижав к себе детей, она пробовала побороть страх.
- Это голод, - сказала она.
- Да.
Голод: это было ещё одно слово, которое пришлось выучить Юне. Болезнь растений повлияла на основной урожай пшеницы в этих местах. Никто не понимал этого, никто не мог вылечить это. Когда урожай пропал, быстро распространился голод. Первыми признаками волнения были убийства сборщиков дани, пробовавших собрать то, что полагалось Потусу по закону. И теперь оно вылилось в это. Народ Юны питался многими видами диких растений: ни одна болезнь не истребила бы их все, как она смогла уничтожить единственную жизненно важную культуру. Голод: ещё один сомнительный подарок нового образа жизни.
Члены семьи держали головы опущенными. Они избегали главных улиц и зигзагами направились к главным воротам.
- Есть одно новое селение к западу отсюда, близ побережья, - сказал Керам. - Угодья там богаты, а ресурсы моря обильны. Путь туда займёт много дней, но…
- Мы пройдём его, - твёрдо сказала она.
Он слегка кивнул.
- Мы должны.
Наконец, они добрались до открытых ворот. Здесь их ждал Мути. Втроём, держа на руках детей, они ускользнули в ночи.
Всюду, где они проходили во время своего путешествия на запад, они двигались по землям, преобразованным фермерами и строителями городов. Даже земля, которую однажды пересекла Юна, убегая вместе с Кахлом из своего дома, теперь была изменена до неузнаваемости - такой быстрой была экспансия.
Экспансия произошла из-за того, что окультуренные земли вскоре были перенаселены. Сыновья и дочери хотели обладать своим собственным кусочком мира, управляться с ним так же, как это делали их родители. Сделать это было легко. Знание земледельцев не было привязано к конкретной области земли, как у охотников-собирателей. Их мышление было систематическим: они знали, как преобразовать землю, чтобы сделать её такой, как им хотелось - любой участок земли. Они не должны были принимать его таким, как есть. Для земледельцев колонизация была простым делом.
И так, с первых скромных и случайно сложившихся ферм на востоке Анатолии, началась великая экспансия. Это была своего рода медленная война, которая велась против самой Земли, потому что она преобразовывалась ради удовлетворения потребностей растущей толпы человеческих животов. С точки зрения географии эта экспансия вскоре превзойдёт расселение Homo erectus и более ранних поколений людей; это будет экспансия, которая пройдёт с удивительной скоростью.
Но экспансия происходила не в вакууме, а на земле, уже занятой древними общинами охотников-собирателей.
Конечно же, возможности поделить землю просто не существовало. Это было конфликтом между двумя принципиально различными представлениями о земле. Охотники видели свою землю местом, к которому они были привязаны, словно деревья, росшие из неё. Для земледельцев она была ресурсом, которым можно владеть, который можно покупать, продавать, делить: земля была собственностью, а не местом. Результат мог быть лишь один. Охотников-собирателей просто превзошли численностью: десять плохо питающихся и низкорослых земледельцев всегда могли одолеть одного здорового охотника.
Через три дня дней пути они добрались до чего-то вроде трущоб - грубого скопления шалашей и навесов. Напряжённая и скучающая Юна оглядывалась по сторонам.
- Почему мы пришли сюда? Мы должны продолжать идти до наступления темноты…
Керам дружески положил руку на её плечо.
- Я думал, что тебе захотелось бы остановиться здесь. Юна, разве ты не узнаёшь это место?
- А должна бы, - послышался странно знакомый женский голос.
Юна обернулась. Хромая, к ней шла женщина с куском старой кожи, наброшенным на голову. Мысли Юны завертелись вихрем. Да, слова были странными - потому что они были сказаны на родном языке Юны, на языке, которого она не слышала с того дня, когда ушла из своей деревни вслед за Кахлом.
Теперь Юна смогла разглядеть лицо женщины. Это была Сион, её старшая сестра. Её захлестнула непередаваемая тоска.
- О, Сион, - она шагнула вперёд, протягивая руки.
Но Сион отодвинулась.
- Нет! Держись подальше, - она скорчила гримасу. - Болезнь не убила меня, как она убила стольких из нас, но всё же я могу переносить её.
- Сион, а кто…
- Кто умер? - Сион рассмеялась жестоким смехом. - Ты бы лучше спросила, кто выжил.
Юна огляделась.
- И это точно то место, где мы жили? Ничего прежнего не осталось.
Сион фыркнула.
- Мужчины пьют пиво и медовуху. Женщины работают на фермах в Киире. Юна, сейчас никто не охотится. Животных прогнали, чтобы освободить место для полей. Мы кое-как выживаем. Иногда мы поём старые песни для земледельцев. Они дают нам больше пива.
- А кто сейчас шаман?
- Шаманствовать не разрешается. Последний из них упился до смерти, жирный дурак, - она пожала плечами. - Да и какая разница? Ничего из того, что мог сказать нам шаман, сейчас нам не поможет. Не шаман знает, как растёт пшеница - никто, кроме земледельцев и их хозяев из города со своими обрывками ниток и узкими глазами, которые таращатся в небо.
Болезнью, которая разразилась среди них, была корь.
Конечно же, человечество всегда было добычей для некоторых болезней: среди самых древних недугов были проказа, фрамбезиоз и жёлтая лихорадка. Многие из них вызывали микробы, которые сохранялись в почве или в популяциях животных - так, жёлтую лихорадку переносили африканские обезьяны. Но у людей было время, эволюционное время, чтобы приспособиться к большинству таких болезней и паразитов.
С появлением новых, плотных общин появилась новая зараза - "болезни толпы", такие, как корь, краснуха, оспа и грипп. В отличие от более древних болезней, микробы, вызывавшие эти болезни, могли выживать исключительно в телах живых людей. Такие болезни не могли появиться у людей в процессе эволюции до тех пор, пока не появились достаточно плотные и подвижные толпы, которые позволяли им распространяться.
Но, если они инфицировали толпы людей, они должны были и появиться в толпе. И так это, собственно, и было: толпы животных, сильно социальных существ, стада которых теперь жили рядом с людьми - животных, которыми эти болезни долгое время ограничивались. Туберкулёз, корь и оспа достались людям от крупного рогатого скота, грипп - от свиней, а малярия - от птиц. Тем временем, когда начали строить склады для зерна, популяции переносчиков инфекционных заболеваний - крыс и мышей, блох и клопов - достигли немыслимой плотности. Однако те, кто выжил, выработали определённую сопротивляемость, хотя некоторые из её механизмов были несовершенными, с разрушительным побочным действием. Механизмы адаптации работали слишком медленно по сравнению с бешеным темпом изменения человеческой культуры, чтобы успевать сглаживать эти недостатки.
И охотники-собиратели не могли оказать никакого сопротивления расширению границ сельхозугодий. Они были подавлены уже просто тем, что их земли заселяли массы соседей-земледельцев.
Этот переход от старого образа жизни к новому был критическим моментом человеческой истории. Происходил массовый неосознанный выбор между ограничением прироста населения в целях соответствия доступным ресурсам, как это было у охотников-собирателей прошлого, и попыткой увеличить производство пищи, чтобы прокормить растущую популяцию. И как только этот выбор был сделан, наступление фермеров могло лишь ускоряться. И после этого народ, сохранивший приверженность прежнему образу жизни, выживал лишь в наиболее экстремальных местообитаниях: на окраинах пустынь, среди горных вершин, в самых густых джунглях - в таких местах, которые не могли окультурить земледельцы.
Так случилось в Африке, где земледельцы банту, обладающие железным оружием, расселились из Западной Сахары, тесня людей вроде пигмеев и койсанских народов - предков Джоан Юзеб - и прошли, в конце концов, весь путь до восточного побережья Южной Африки. Так случилось в Китае, где земледельцы с севера благодаря географическим особенностям Китая распространились на юг, сменив сравнительно однородной культурой прежнее население на значительной части тропической Юго-Восточной Азии; они гнали прежнее население этих мест перед собой, вызвав тем самым вторичные вторжения, направленные в Таиланд и Бирму.
А огромное, тянущееся с запада на восток пространство Евразии весьма сильно способствовало экспансии. Земледельцы легко расселялись в широтном направлении, расселяясь в места, где климат и длина светового дня были схожи с условиями на их родине и так хорошо подходили для их культурных растений и домашних животных. Потомки земледельцев из Ката Хуук, владеющие крупным рогатым скотом и козами, свиньями и овцами, высокопродуктивными пшеницей и ячменём, постоянно множащие свои ряды, построили могущественное царство пшеницы и риса. Пирамиды Египта были построены рабочими, которые питались растениями, чьи предки были родом из Юго-Западной Азии. Они возьмут с собой индо-европейский язык, на котором говорят, но он разделится, видоизменится и распространится, давая начало другим языкам: латыни, немецкому, санскриту, хинди, русскому, валлийскому, английскому, испанскому, французскому, гэльскому. В конце концов, они колонизируют огромную полосу земли, тянущуюся с запада на восток от побережья Атлантики до Туркестана, от Скандинавии до Северной Африки. Однажды они даже пересекут океаны на судах из дерева и железа.
На всём протяжении этого огромного пространства окультуренной земли забурлят жизнью города, а империи будут возникать и исчезать, словно грибы. И всюду, где оказывались земледельцы, они несли с собою ужасные болезни - дурную пену на гребнях волн языка, культуры и войны.
- Пойдём с нами, сестра, - поддавшись импульсу, предложила Юна.
Сион взглянула на Керама и Мути, и рассмеялась.
- Это будет невозможно, - она с выражением муки на лице взглянула на детей Юны, которые спали на руках у Мути и Керама. Потом она шепнула: "До свидания", и поспешила обратно к хижинам.
Юна захотела попрощаться с ней, но подумала: "Это будет последнее слово, какое я когда-либо скажу на своём собственном языке. Потому что я никогда не вернусь сюда. Никогда".
Поэтому, не сказав ни слова, она отвернулась и, забрав детей, продолжила свой целеустремлённый поход на запад, к новому городу на побережье.
ГЛАВА 15
Угасающий свет
Рим. Новая эра (н. э.) 482 год
I
В Риме солнце светило ярко, и людям, привыкшим к более умеренному климату Галлии, итальянский воздух казался жидкостью. Повсюду стояла ужасная городская вонь: от костров, кухонь, но главным образом от сточных вод.
Аталарих пытался сдерживать свои эмоции, когда Гонорий вёл его на Форум.
Измученный старый Гонорий всё брёл вперёд, облачённый в поношенную тогу.
- Не ожидал я, что солнце будет печь так сильно. Свет, наверное, придавал моим предкам форму, наполняя их энергией. О! Как я хотел увидеть это место. Конечно же, это - Священная дорога. Вот храм Кастора и Поллукса, там - храм Цезаря с Аркой Августа близ него.
Он отошёл в тень статуи - конной статуи героя, изваянной в бронзе, один только постамент которой был в десять или двенадцать раз выше Аталариха - и прислонился к мрамору, хрипло дыша.
- Август сказал, что принял Рим кирпичным, а оставил его мраморным. Видишь, белый мрамор привозят из Луни, что на севере, а цветной мрамор - из Северной Африки, Греции и Малой Азии - сегодня это уже не особенно экзотические места…
Аталарих слушал своего наставника, сохраняя бесстрастное лицо.
Это было сердце Рима. Именно здесь решались все городские дела даже во времена Республики. С тех пор правители и императоры, начиная ещё со времён Юлия Цезаря и Помпея стремились завоевать себе авторитет, украшая это древнее место, и его окрестности превратились в настоящий лабиринт из храмов, дорог для праздничных шествий, триумфальных арок, базилик, залов заседаний, трибун и площадей. Над всем этим по-прежнему высились императорские резиденции на Палатинском холме, став символом верховенства власти.
Но сейчас, конечно же, императоры исчезли, как республиканцы до них.
Сегодня Аталарих захотел надеть свои лучшие украшения из металлов - пояс с застёжкой из бронзы с тонкими нитями серебра и золота, вкованными в гравированный на ней узор, и заколку из золота с серебряной филигранью и гранатами, которая удерживала его плащ. Его варварские драгоценности, над которыми так жёстко потешались римляне, заблестели в свете яростного итальянского солнца даже здесь, в древнем сердце их столицы. А чтобы напоминать себе, откуда он прибыл, Аталарих носил надетую на шею табличку из помятого олова, которой его отец был помечен как раб.
Он гордился тем, кем он был, и тем, кем он мог бы стать. Но всё же, всё же…
Всё же огромный размах всего этого был удивителен для глаз, привыкших лишь к небольшим городам Галлии.
Значительная часть Рима представляла собой город из сырцового кирпича, дерева и грубой каменной кладки; его преобладающим цветом был ярко-красный цвет черепицы, которой было покрыто множество жилых зданий. Население давно уже вышло за стены укреплений древнего города, и даже за более просторные стены, воздвигнутые под угрозой варварского нашествия пару веков назад. Говорили, что в одно время в этом городе жил миллион человек, который управлял империей из ста миллионов. Ладно, те дни прошли - об этом говорили сожжённые и брошенные дальние предместья - но даже в эти скудные времена огромный размах этого места ошеломлял. Здесь было два цирка, два амфитеатра, одиннадцать общественных бань, тридцать шесть арок, почти две тысячи дворцов и тысяча бассейнов и фонтанов, получавших воду из Тибра не меньше, чем по девятнадцати акведукам.
И в сердце этого моря красной черепицы и людских толп возвышался огромный остров из мрамора: здесь мрамор использовался не только для колонн и статуй, но и для облицовки стен, и даже для укладки мостовых.
Но, хотя огромное пространство Форума было занято рыночными прилавками, Аталарих подумал, что здесь он ощущает сильную печаль. Сегодня город даже уже не был под властью римлян. В Италии теперь правил германец по имени Одоакр из племени скиров, которого привели к власти мятежные германские отряды; Одоакр сделал столицей Равенну - северный город, затерянный среди болот. Рим был низложен дважды.
Побуждаемый сдерживаемым приступом жестокости, озадачившим его самого, Аталарих начал обращать внимание на свидетельства нанесённого урона.
- Взгляни-ка, видишь пустые постаменты? Статуи украли. Эти колонны повалены, и их никогда больше не восстановят. Выломана даже часть мрамора из стен храмов! Рим разрушается, Гонорий.
- Конечно, он разрушается, - поддержал Гонорий. Он переместился, чтобы оставаться в тени постамента. - Конечно, город разрушается. И я разрушаюсь, - он вытянул свою руку, покрытую старческими пятнами. - И ты тоже, молодой Аталарих, несмотря на своё высокомерие. И всё же я пока ещё силён. Я ещё здесь, верно?
- Да, ты ещё здесь, - ответил Аталарих более мягким тоном. - И Рим тоже.
- Ты веришь, что природа угасает, Аталарих? Что все формы жизни уменьшаются в ряду поколений? - Гонорий покачал головой. - Конечно, это величественное место могли построить лишь люди с величайшими сердцами и умами, люди, которых не сыщешь в нынешнем мире, полном ссор и раздоров, люди, которые явно вымерли, к большому сожалению. И если это так, нам надлежит вести себя так же, как те, кто был до нас, и кто строил это место, а не как те, кто его разрушал.
Аталариха тронули эти слова. Но они изящным образом не касались его. Аталарих знал, что он был хорошим учеником, что Гонорий уважал его за ум. Конечно, у Аталариха была причина проявлять покровительство по отношению к старику, и даже испытывать к нему нежные чувства; в противном случае он не стал бы сопровождать его в этом опасном путешествии по Европе в поисках древних костей. И ещё Аталарих знал, что в сердце Гонория сохранялись непреодолимые барьеры, столь же твёрдые и прочные, как эти величественные стены из белого мрамора вокруг него.
Предки Гонория, а не Аталариха, построили это великое место. Как бы то ни было, в глазах Гонория Аталарих всегда останется сыном раба, и к тому же варвара.
К ним подошёл мужчина. Он был одет в тогу, настолько же пышную, насколько изношенной была тога Гонория, а его кожа была тёмной, как маслина.
Гонорий оттолкнулся от постамента и выпрямился. Аталарих сдвинул своё одеяние так, чтобы было видно оружие у него на поясе.
Пряча руки в складках тоги, мужчина изучал их холодным взглядом. На хорошей латыни, но с сильным акцентом, он произнёс:
- Я ожидал вас.
- Но ты не знаешь нас, - ответил Гонорий.