Выехав на федеральное шоссе, Дед забормотал снова:
- Давай попробуем чуть быстрей, моя зеленая кляча. Эх, старость старости не подмога, факт. Ты не думай, я до конца буду добрым хозяином - прежде чем отправить тебя в лом, вымою хорошенько, грязь отскребу… А когда и меня отправят в лом, приедут и Фрэнк, и Дейв, и Луис. Все как один. Они продадут ферму за бесценок и найдут наконец и утешение, и свои двадцать тысяч долларов. Фу, жарковато сегодня…
Дед даже глазом не моргнул, когда сильный удар потряс вдруг землю, рванул с обочины красную пыль.
- Фокусы военных, - недовольно проворчал он и глянул в сторону пустыни Тод, откуда пришел гром. Там, у горизонта, росло и шевелилось нечто огромное, мглистое.
- Не тревожься, крошка, - рассудительно сказал Дед, обращаясь к своему железному другу. - У этих военных головы почище твоего карбюратора - неисправность на неисправности. Вот они и сходят с ума. Ты, главное, не бойся. Еще часика полтора, и мы будем в городе. Вот его ты бойся. Там есть такие штуки, как же их?.. Блям кувалдой - и ты уже лом…
Миль через двадцать Дед был вынужден притормозить. Поперек дороги стоял полицейский фургон, а возле него скучал на солнцепеке увалень сержант.
- Эй, приятель, - весело крикнул старик. - Разверни-ка немного свою коробку. А то я, не дай бог, еще поцарапаю свой лимузин.
Сержант на шутку не отозвался. Он лениво ткнул дубинкой куда-то в сторону, приказал:
- Поворачивай назад! Дорога перекрыта.
- Погоди, погоди, - забеспокоился Дед. - Как так поворачивай? Мне ведь только туда и обратно. Коробку новую купить…
- Живо поворачивай! - рявкнул сержант. - И без разговоров!
- Вот видишь, кляча, - в сердцах сказал Дед, загоняя машину в один из "карманов" на обочине дороги. - Эти болваны в форме определенно что-то натворили в пустыне Тод. Везет тебе - с кувалдой придется подождать…
Старик зевнул, поудобнее устроился на сиденье и вскоре уже крепко спал. Мимо его джипа проносились машины - поодиночке и целыми стаями. Минут через двадцать после знакомства их хозяев с ленивым сержантом они стремглав мчались обратно. Дед спал долго и проснулся только под вечер. Потянулся, включил приемник. Диктор словно ждал этого, чтобы выпалить скороговоркой очередную сенсацию:
"…Итак, мы уже знаем, что в пустыне Тод упал какой-то космический объект. Его падение можно с уверенностью назвать "мягкой посадкой". Это тем более загадочно, если учесть, что масса "пришельца" по предварительным подсчетам составляет семнадцать миллионов тонн. Трудно представить масштабы возможной катастрофы, если бы такая махина обрушилась на нашу страну с третьей космической скоростью… Однако вернемся к нашему гостю. Корреспондент последних известий, облетев "пришельца" на патрульном вертолете, сообщает: "Это явная органика. То, что медленно шевелится под нами, очень похоже на исполинский ком деревьев и лиан"".
Диктор на секунду умолк, затем заговорил еще взволнованней:
"…Полиция и войска принимают все необходимые меры, чтобы не допустить паники в районах, прилегающих к пустыне Тод. Как заявил генерал Майкл Д., мы уже, право, можем не бояться никаких врагов, даже если у них и красные намерения…"
- Ну, что я говорил, кляча?! - проворчал Дед, включая мотор. - Эти политики не упустят случая подбавить в блюдо желчи. Надо, не надо, а подбавят. Да… Кажется мне, что сержанту придется долго торчать на дороге. А раз так, то почему бы нам с тобой не заглянуть в бар пройдохи Глендона и не промочить мое старое горло? Глендон, конечно, известный пройдоха, но приятелей не забывает. Что-что, а угостить он может…
На третий день, утром, Дед выпил две банки пива, и туман в голове немного рассеялся. Он сидел на открытой веранде, шумной и пыльной, поглядывал в сторону джипа и опять толковал о своем:
- Видишь, кляча, возраст мотовству, оказывается, не помеха. Я славно здесь надрался. Не веришь? Мой кошелек может это подтвердить. Ха!.. Зато теперь тебе нечего бояться той штуки, которая делает "блям".
Возбужденные пьяные голоса завсегдатаев и сердитые возгласы рыжего туриста, который никак не мог договориться с барменом, заглушали слова диктора - он заучено улыбался с экрана телевизора.
- Бред собачий, - говорил за соседним столиком здоровяк в пестрой, расстегнутой до пупа рубашке. - Этот полоумный профессор утверждает, что в пустыне приземлились… деревья. Они, мол, сбежали с какой-то планеты, потому что им там плохо жилось. Научились как-то передвигаться в космосе и приперлись к нам. А у нас еще хуже. Так теперь и наши деревья собираются дать деру вместе с ними. Они, мол, друзья по несчастью, столковались… Ну, скажи, разве не бред?
- Постой, Стенли. Давай лучше послушаем телеболтуна…
Услышав о таких чудесах, Дед навострил уши.
"Ученые называют это феноменальное явление "миграцией растений", - говорил диктор. - Их теории в нескольких словах можно выразить так: континентальные сообщества флоры могут, оказывается, иметь примитивное сознание… Безжалостность человека, объедки цивилизации и отходы промышленности, смог, засухи, эрозия почвы… И вот у наших растений наконец сработал инстинкт самосохранения. Они бегут с Земли! Они собираются в пустыне Тод и присоединяются к своим бездомным космическим братьям. Теперь уже всем понятно, что мы потеряли своих зеленых друзей. Это не миграция, а настоящая эмиграция… Они покидают нас!.. Вы смотрели очередной выпуск программы "Спасение"…"
Дед долго и трудно шевелили мозгами. Затем выпил еще одну банку пива и, пошатываясь, побрел к своему джипу. Вечерело. Около бара собралось с полсотни машин, а над вымершим шоссе то и дело стрекотали полицейские вертолеты.
- Плохи дела, крошка, - прошептал Дед и задумчиво погладил руль. - Большая беда приключилась. Хуже чумы. Да… Проморгали мы что-то. Вон здоровяк кричал, что это происки красных, что от русских леса не удирают… Значит, мы крепко проморгали…
Он развернул машину и погнал джип домой. В сторону пустыни, где колыхалось зловещее марево, Дед старался не смотреть. Зато тревожные слова, что зажглись к вечеру на информационных щитах вдоль дороги, сами по себе заползали в душу:
"Наши леса и сады у-хо-дят! Повальное бегство деревьев и кустарников с отравленных и заброшенных участков про-дол-жа-ет-ся! Кто остановит их?!"
Впереди на шоссе вдруг появилось нечто черное, бесформенное.
Дед затормозил, почему-то выключил фары. Напрягая глаза, он присмотрелся, и внезапный страх сжал его сердце: через дорогу медленно, ползком перебиралось несколько чахлых замызганных кустов.
"Такое и в кошмарном сне не привидится, - тоскливо подумал Дед. - Господи, а что же там дома? Дома… Там же наше ЗАВЕТНОЕ ДЕРЕВО!"
Он даже обмер на мгновение, затем резко придавил педаль газа.
Еще никогда в жизни не гнал так Дед свою "клячу".
"Только бы успеть!" - терзала его одна и та же неотступная мысль.
Он вспомнил, как они с Эйлин садили свое дерево. Заветное дерево. Это было в день свадьбы. Давно. Кажется, целая вечность прошла, а ему и сейчас виделись перепачканные мокрой землей руки жены, слышался ее счастливый смех…
"Эйлин, милая Эйлин. Вот уже одиннадцать лет, как тебя нет. А дерево… Как я мог забыть наше ЗАВЕТНОЕ ДЕРЕВО? Еще спилить грозился, старый дурак…"
- Нельзя ли побыстрее, крошка? - жалобно попросил Дед, обращаясь к машине. Джип, словно поняв его, веселее застучал мотором.
Он въехал во двор, когда самые крупные звезды уже затрепыхались в неводе неба.
Дерево было на месте.
Дед облегченно вздохнул и пошел к нему, минуя длинный и слепой дом. Он уже почти вплотную подошел к Дереву - и в ужасе отпрянул. Из растрескавшейся земли торчали черные узлы. Дерево собралось в дорогу. Оно осторожно освобождало свои старые корни.
Ноги Деда подкосились, и он больно ткнулся коленями в эти черные узлы.
- Погоди уходить! - горячо и исступленно зашептал он. - Да, я ни разу не позаботился о тебе за последние годы. Но ты ведь знаешь, что после смерти Эйлин моя душа окаменела так же, как эта земля. Что сыновья? Ты же знаешь их. Это не утешение старости, а соль на мои раны… Не уходи, старина! Пожалей меня, слышишь, спрячь свои корни. Без тебя я останусь совсем одиноким. Погоди уходить. Я сейчас напою тебя…
Дед бросился к электронасосу, но тот железно постучал, повздыхал и не обронил ни капли. Тогда он схватил ведро и побежал через дорогу, через запущенный сад к общественному колодцу, который вырыли, наверное, еще первые пионеры-поселенцы. Он носил и носил воду, забыв об усталости, о том, что на дворе уже ночь. Сначала для ЗАВЕТНОГО ДЕРЕВА, потом другим деревьям, поливал пыльные кусты и полузасохшие цветы. Несколько раз Дед спотыкался, чуть было не упал. Проворчал сердито, ни к кому не обращаясь:
- Мы, кажется, начинаем понимать, что к чему. Черт побери! Я, например, многое понял…
Уснул Дед только под утро. На траве, под своим ЗАВЕТНЫМ ДЕРЕВОМ. Он лежал - неуклюжий, усталый и улыбался во сне. Может, потому, что солнце уже было высоко, а его лицо холодила спокойная густая тень.
Восхождение в Ад
Разговор бегал ящерицей - не то что глаза, хвост не разглядишь. Генри Лоусон обожал игру ума и многоликость слова, однако право заниматься этим уже лет двадцать оставлял исключительно за собой. Так было сотни раз. Он привык к этой игре, знал, казалось, все ее правила и, может, поэтому вдруг с ужасом обнаружил, что сегодня, сейчас, в данный момент, игру ведет не он, а Стивен Бирс, редактор. Значит, он - ведомый? А это в свою очередь значит…
Он весь напрягся, и из милой зелененькой ящерицы мгновенно превратился в скорпиона, готового при первом движении жертвы вонзить в нее ядовитое жало.
- Скажите, Стив, - начал он в духе рубахи-парня, откровенного, грубовато-прямолинейного Настоящего Американского Парня, чей хорошо продуманный и отрепетированный образ и создал ему паблисити. - Вам что-нибудь не нравится в моем последнем романе?
- В очередном, - поправил редактор. В его пренебрежительной улыбке уже не было игры.
- Какого дьявола?! - взорвался Лоусон. В данный момент он был всамделишним Настоящим Американским Парнем, что с ним случалось редко. - Я не привык, чтобы со мной играли в кошки-мышки. Выкладывайте, в чем дело.
- Это не Лоусон! - Стивен Бирс подтолкнул папку с рукописью в сторону Генри. - Здесь все вторично. Не думаю, чтобы вы так быстро выдохлись. Но ваши последние метания… Рассказы, эссе, несколько худосочных пьесок, наконец - вот это… - Он брезгливо взглянул на рукопись и закончил жестко и четко: - Если это и Лоусон, то не тот, который нужен читателю и издательству. Что с вами происходит? Вы же все-таки мастер своего дела.
Генри потерянно молчал.
Странно, но вся злость, желание ругаться и доказывать куда-то девались. Он давно ждал этого разговора. Ждал и боялся, десятки раз выстраивал в уме целые бастионы контраргументов. А вот случилось неизбежное - и он беззащитный, один в чистом поле, без коня и оружия, король, которому вдруг сказали…
Генри поймал себя на том, что по профессиональной привычке даже в этой ситуации подбирает эпитеты и сравнения, и уже спокойно спросил:
- Это ваше частное мнение, Стив?
- Нет. - Редактор, очевидно, тоже устал от такого нелицеприятного разговора. - Мне поручили… извиниться перед вами.
Это был приговор. Приведя его в исполнение, Бирс мгновенно подобрел и снова стал Добрым Малым.
- Не отчаивайтесь, Генри, - сказал он, возвращая Лоусону рукопись. - По-видимому, вам не хватает впечатлений. Надо встряхнуться… Вы истратили свой запас впечатлений, Генри. Поедьте куда-нибудь, понаблюдайте жизнь простых людей. В самом деле. Кто ваши нынешние герои? Богатые бездельники, знаменитые писатели и художники, продюсер, журналистка… Вы описываете страдания духа, а герои-то, в сущности, бездуховны. Читатель сразу чувствует фальшь…
- Все в этом мире вторично, - махнул рукой Лоусон. - Миллионы книг, десятки миллионов. Миллиарды персонажей и ситуаций. Сама жизнь вторична. Что может придать ей интерес, ее изображению? Вы тоже мастер своего дела. Подскажите: чем еще можно удивить этого проклятого читателя?
- Не знаю, - пожал плечами Бирс. - На вечные вопросы каждый отвечает сам. Может, в этом уже и заложен ответ. Все всем давно известно - это правда. Но каждый из нас надеется, что другой видит и чувствует мир иначе. Литература - это вечный самообман. Она требует обнаженности, непосредственных восприятий, исповедальности… То есть король должен быть по-настоящему голым, а не притворяться, зная правила игры.
- По-моему, игра кончилась, - сказал Лоусон.
Он встал, взял папку с рукописью и пошел к двери.
- Вы еще мальчик, Генри, - весело бросил ему вслед Бирс. - Вам всего лишь сорок два. Встряхнитесь, Генри.
Он попросил водителя такси, и тот купил ему в первом попавшемся магазине два фунта швейцарского сыра, коробку галетного печенья и две бутылки вина.
Пока ехали, Генри устало полулежал на заднем сиденье и в который раз прокручивал в памяти пренеприятнейший разговор с Бирсом.
"Впрочем, чего я паникую?" - Взгляд Лоусона, до этого несколько растерянный, вновь стал осмысленным и цепким. - "У каждого писателя бывают неудачи. Стивен прав: я уже подзабыл, какова она на самом деле - настоящая жизнь. У меня были впечатления юности плюс хорошее воображение. Я думал, что этого достаточно. Хватит на сотню книг. Хватило на девять… Ну и что? У меня есть кой-какое имя, деньги. Что мешает мне покинуть хотя бы на время литературную биржу и пожить в свое удовольствие?!"
Они подъехали к шестисотметровой башне Вавилон-билдинга.
Десять лет назад, когда стопятидесятиэтажный жилой небоскреб заканчивали строить, фирма-заказчик объявила конкурс на название для дома-города. Он, Генри Лоусон, к тому времени автор двух нашумевших бестселлеров, принял участие в конкурсе и - победил. Библейский миф сработал безотказно. Правда, кое-какие акценты, чтобы возвеличить дерзкий человеческий замысел, в рекламном тексте пришлось смягчить или вовсе опустить. Да, бог разгневался на людей, которые после всемирного потопа решили построить город Вавилон и в нем - башню до небес. Да, он "смешал их языки" так, что люди перестали понимать друг друга, и рассеял их по всей земле. Но разве суть притчи в господнем наказании? Если хотите знать, разрушение башни и смешение языков - не более чем акт самодурства мифического тирана земли и неба. Главное - люди посмели! "Вавилонская башня, как и Вавилон-билдинг, - символ человеческой силы и дерзости ума", - говорилось в тексте Лоусона. Фирма-заказчик наградила победителя конкурса шикарной квартирой в доме-городе. Генри, чтобы еще раз промелькнуть в газетах, выбрал себе самый верхний, стопятидесятый этаж. Кроме того, он вскорости написал рассказ "Посредник", изобразив в нем жителя небоскреба писателя… Генри Лоусона, который ведет переговоры с грозным Яхве и в конце концов заключает с богом временное соглашение - Яхве дает слово не вмешиваться в дела людей…
- Спасибо, приятель, - Генри подал деньги в окошко прозрачной перегородки, отделяющей пассажира от водителя, вышел из такси.
Он любил приезжать домой вечером, когда в доме-городе зажигались огни и тысячи окон улетали в небо, будто огненные мотыльки, и не могли улететь. Позже здание стали подсвечивать прожекторами и волшебный эффект пропал.
Нынче же было немногим больше шести. Вавилон-билдинг подпирал хмурое небо, точнее уходил в него, будто палец в студень, и Лоусон подумал, что на верхотуре, в его квартире, сейчас темно и неуютно. Как у него на душе.
Генри вошел в просторный холл. Несколько минут полета на экспериментальном скоростном лифте (о нем больше писали, чем о его последнем романе) - и он дома. Включит тихую музыку, сварит себе кофе…
В холле что-то было не так, как всегда. Лоусон подошел к тускло освещенной стеклянной кабинке привратника и вдруг понял: в холле нет света. Не горят табло возле кабин лифтов, черны люминисцентные панели, а маленькая лампочка в кабинке привратника - аварийная.
- Большая беда, сэр, - подтвердил служитель его опасения. - Авария на подстанции.
Он был явно растерян и подавлен необходимостью что-то объяснять, предпринимать. За десять лет жизни в доме-городе Генри впервые разговаривал с этим бесполезным человеком, которого раньше не замечал, как не замечаешь многие предметы и детали интерьера, окружающие нас.
- Это надолго? - спросил Лоусон, все еще не осознавая масштабов неприятности. - Полчаса, час? Мне подождать в холле?
- Сэр, я трижды звонил на станцию, уточнял. У них там все погорело. Ремонтные работы продлятся минимум до утра.
- Вы с ума сошли! - возмутился Лоусон. - Как же я попаду домой?
- Не знаю, сэр, - на лице привратника мелькнула тень злорадства. Очевидно всем, кто прислуживает, доставляет истинное удовольствие хотя бы раз в жизни увидеть своего клиента растерянным и просящим, почувствовать, что и он, твой хозяин и повелитель, такое же ничтожество, как и ты. - Жители первых трех ярусов поднимаются по лестницам. Не все, конечно… Те, кто помоложе. А вам…
"Знает, подлец, что я живу на самом верху, - без злости подумал Генри. - Может, даже книжонки мои читает в своей конторке… Что же делать? Этого мне только сегодня и не хватало…"
- Люди едут к родственникам, друзьям, - привычно почтительно доложил привратник. - Кроме того, можно переночевать в отеле.
Родственников у Лоусона в этом огромном городе не было. В отель не хотелось. Друзья? Это, конечно, выход. Но провести ночь у друзей - значит весь вечер играть в пустопорожние разговоры о литературе, делиться несуществующими замыслами, бередить свежую рану. К черту! Его холостяцкая квартира, о которой пять минут назад он думал как о темной и неуютной, вдруг представилась самым желанным и надежным убежищем. По крайней мере, там никого нет, ни с кем не надо разговаривать, а значит, можно быть самим собой.
"Пятнадцять ярусов по десять этажей. Через каждые три яруса - зоны отдыха, так называемые "висячие сады"… Часа за три управлюсь", - подумал Лоусон.
В свои сорок два он сохранял неплохую форму. Этому помогали утренняя гимнастика и ежедневные занятия на тренажере.
Первые десять этажей Генри одолел на одном дыхании. Дышать на лестнице, впрочем, не очень-то и хотелось. Ступени грязные, везде пыль, на площадках горы мусора.
На одиннадцатом этаже Лоусон впервые услышал человеческие голоса и остановился передохнуть.
- Господи, какой ты эгоист! - говорила женщина. - Ты даже кофе утром не можешь сварить.
- Не не могу, а не хочу, - перебил ее раздраженный мужской голос. - Почему вечно я? Все в этом доме должен делать только я. Почему? Кроме того, ты опять задевала куда-то кофемолку.