Алексей чувствовал, как что-то болезненно-натянутое внутри отпустило. Так и нужно, наверное. Неважно, действительно ли он умел проходить сквозь миры и видел сотни чужих рассветов, или все это ему привиделось. Леля с ним, и пусть она не верит ему, зато любит. Может, это действительно его дом. Нет, не так: Дом, с большой буквы. И уйти отсюда у него не получается, потому что он нашел то, что искал так долго.
- Давай сюда твою тряпку. Если хочешь, поедем в травмпункт, хотя сомневаюсь, что это мне сейчас жизненно необходимо.
- А что тебе жизненно необходимо?
- Ты, - он засмеялся, поняв, что все-таки протрезвел, и подул ей на слипшиеся и пахнущие его кровью волосы.
Они гуляли весь день. Построили две снежных крепости и перебрасывались снежками, хоронясь за их стенами. Алексей чувствовал себя почти выздоровевшим. То, что терзало его так долго, ослабило свою хватку. Либо он научился с этим жить, смирился, сросся - это стало его частью, такой же, как рука или нога - привычной, вечной…
Леля, смеясь, говорила, что они пережили кризис отношений и дальше у них все будет безоблачно и хорошо. Самое странное, что даже во время этого кризиса он умудрился не бросить свою работу, и поэтому им было на что жить, и Леля могла перейти на полставки и доучиться, как она давно хотела.
- Я так рада, что эта зима наконец-то закончилась!
Она подкралась с тыла и коварно атаковала, а затем, свалив его в сугроб, с видом победительницы уселась на поверженное тело.
- Как это закончилась? Декабрь на дворе. Тебе не кажется, что ты слегка поторопилась?
- Ты ничего не понял! - Она укусила его в нос, а потом завизжала - когда он сыпанул ей пригоршню снега за воротник. И вдруг отстранилась и погрустнела. - Мне так странно и тревожно сегодня с утра. Мне кажется почему-то, что завтра я тебя не увижу.
- Что за нелепые разговоры?
Он строго заглянул ей в глаза, но она отвернулась.
- Ничего, забудь. Просто сон дурацкий приснился.
- С каких это пор ты начала видеть сны? Ты же всегда говорила, что каждую ночь словно умираешь, а утром воскресаешь, и в промежутке - как посмертие у атеистов - абсолютная пустота.
Леля неопределенно пожала плечами. Они встали, отряхнули друг друга от снега и медленно двинулись по направлению к дому.
- И что же ты видела во сне? - нарушил он молчание.
- Ничего не видела. Слышала голос. Он посоветовал мне попросить у тебя прощения. А ведь прощения просят перед тем, как…
- У меня прощения? За что? И вообще, ты сейчас говоришь редкие глупости.
- Он сказал, что я сломала тебя дважды. Не знаю почему, но я ему поверила.
- И чей же это был голос? - с иронией осведомился он. - Мужской? Женский?
- Скорее, детский. Впрочем, точно сказать не могу…
Алексей остановился. Провел ладонью по ее щеке, подул на брови в капельках растаявших снежинок и спутанные ресницы вокруг пригасших глаз.
- Не бойся, все будет хорошо. Сны - странная вещь. Часто они играют на наших страхах, наших комплексах. Ты не видела снов прежде, и потому не привыкла к ним. Вот и воспринимаешь их слишком серьезно.
- Да ладно тебе! - Леля звонко расхохоталась. - Поверил, да? Я тут ему лапши на уши вешаю, а он ведется, как маленький! Вот забавно… - Затем добавила задумчиво: - Да и вообще, сам подумай: ну как можно тебя сломать? Ты ведь не фарфоровый и не стеклянный…
В этот день они вернулись домой не вместе: она давно собиралась зайти к старшей сестре, а у него были дела в офисе, в котором он работал. Дела заняли больше времени, чем он рассчитывал, но когда Алексей вернулся домой, Лели еще не было. Она и раньше задерживалась, а порой даже ночевала у сестренки, особенно, когда та ссорилась с мужем. Но всегда предупреждала об этом.
Сегодняшний странный разговор не выходил у него из головы. Алексей заполнил окурками всю пепельницу, размышляя, не позвонить ли ему первым, когда, наконец, раздалась телефонная трель.
- Леля? Где тебя носит?..
- Леша, это не Леля, это Марта, ее сестра. Вы можете приехать немедленно?
- Что случилось?!
Он почувствовал острую боль, но почему-то не в груди, а в районе солнечного сплетения. Как будто кто-то со всего размаха всадил в живот лезвие.
- Несчастный случай. Вы понимаете, несчастный случай!.. - В голосе на другом конце провода билась с трудом сдерживаемая истерика. - Я вам адрес больницы продиктую, приезжайте, пожалуйста, как можно скорее!..
Но он не успел. В приемном покое к нему бросилась дородная женщина, припала по-родственному к груди и, перемежая слова рыданиями, принялась рассказывать, что произошло. Он не просил ее это делать, ему совершенно не нужны были подробности. Он знал, что Лели больше нет - этого было достаточно. Как и почему - какая разница?
Но сестра Лели изливалась безостановочно, словно, замолчав, могла не вынести в тишине обрушившегося горя - сломаться, сойти с ума.
- Все вышло так глупо, ужасно глупо… У нас на кухне висит полочка, на ней ножи лежат всякие, они тупые всегда были, а тут я вчера упросила зачем-то мужа их наточить… Она с сыном играла, сын ее страшно любит… любил… и она его тоже, она вообще очень любит… любила маленьких детей… Господи, господи, как я все это переживу… В общем, сын разрезвился, распрыгался… и почему они играли в кухне, господи боже мой, и полочка со стены сорвалась, и этот проклятущий нож, самый большой, им мясо разделывали, в шею ей вошел, прямо в яремную ямку… Но она живая была, и в машине "скорой" была живая, и здесь… Вы чуть-чуть опоздали, совсем чуть-чуть… Потеря крови, сказали, не восстановимая… Ну почему, почему так? Почему Бог забирает к себе самых лучших? - ведь это неправильно…
На похоронах он не был. Он вообще не приближался к ее телу, даже в больнице. Не хотел запоминать ее застывшей и чужой.
Он не плакал и даже не пил. Днями лежал молча, разглядывая потолок. А когда однажды захотел встать, почувствовал, что не может этого сделать: ноги отказывались ему повиноваться.
- Такое бывает, голубчик, - новый доктор разительно отличался от Анатолия Семеновича - сухонький старичок с чеховской бородкой и усталыми глазами - но, как и тот, питал слабость к ласкательным оборотам. - В вашей истории болезни написано, что вы больше года провели в коме. А тут - такой стресс наложился! Не удивительно, что организм отказывает. Конечно, мы сделаем все, чтобы поставить вас на ноги. Но, скажу честно - вы ведь взрослый сильный мужчина и имеете право знать правду: шансы на это невелики. Но вы не расстраивайтесь, в любом случае. И в инвалидном кресле можно вести яркую, насыщенную жизнь. Главное, чтобы дух у вас был силен. На что я весьма и весьма надеюсь.
- Мой дух достаточно силен, вы правы. Но, знаете, доктор, я бы предпочел, чтобы вы обнаружили у меня рак на последней стадии.
Реальность - цвет черный
Когда уходят все позитивные эмоции, в душе образуется пустота. Но природа не терпит пустого пространства, и рано или поздно оно заполняется.
В душе Алексея воцарилась тоска, а возле ее иссохших ног свернулся комочком пес со смрадным дыханием - зависть.
Он завидовал тем, кто мог просто ходить, просто целоваться или смотреть в небо.
Но зависть была не острой, не пронзительной - тупой и приглушенной. Все окружающее было где-то далеко, казалось размытым - словно под толщей океанских вод. И звуки были размыты - слабые тени прежних громких и звонких голосов и мелодий.
Он явственно ощущал, как прогрессирует его безумие. Сны перемешивались с реальностью, ночные кошмары вплетались в обыденное дневное бытие, и со временем он перестал отличать одно от другого.
Порой в голову приходили странные идеи. Так, однажды он решил завести собаку-поводыря. Это казалось ему очень правильным и нужным, и он удивился, как такая замечательная мысль не посетила его раньше. Он даже позвонил в справочное и узнал адрес приемника, где воспитивают таких собак, и чуть было не сделал заказ. Но абсурдность этой идеи в последний момент все-таки добралась до его сознания, ненадолго его прочистив.
В другой раз он закрасил все окна в квартире черной краской, чтобы солнечный свет не мог проникнуть к нему: слишком остро и больно ощущалось несоответствие внешнего (ранней весенней зелени) и внутреннего (непроглядной тьмы).
Иногда его навещала Наталья. Он с трудом понимал, зачем, и совершенно не помнил, откуда у нее оказался ключ от квартиры.
В последний свой визит она предложила ему полежать в психушке.
- Это пойдет тебе на пользу, поверь мне, Алеша. Поколят укольчики, попринимаешь таблеточки. Ничего страшного! Тебе к жизни возвращаться нужно. Любимая девушка умерла - это тяжело, очень тяжело. Но жизнь-то на этом не кончается! Надо продолжать жить, и жить по-человечески. Я уверена, все у тебя наладится, все будет хорошо. Главное - подлечиться.
Он смотрел на нее снизу вверх, сквозь толщу океанской воды, но даже так она бесконечно раздражала его - своей холеностью и фальшью, лживо-понимающей улыбкой на красиво очерченных губах.
- Если я социально опасен - вызывайте санитаров и отправляйте в больницу. В отделение для буйных. Сам я туда не пойду.
- Ну, откуда такой негатив? Почему ты отвергаешь мою помощь, Алеша? Я ведь искренне пытаюсь тебе помочь. Если ты и опасен, то только для самого себя. И конечно, ничего против твоей воли я делать не стану. Да и прав у меня таких нет. Пойми же, так дальше нельзя! Тебе надо как-то устраивать свою жизнь. Хотя бы найти работу - на пенсию по инвалидности не проживешь.
- Мне вполне хватает пенсии. Ем я мало, за квартиру платить не приходится.
- Я слышала, что квартира снята на два года. А что будет потом, когда контракт закончится? Если ты не соберешься сейчас, не совершишь волевое усилие, потом сделать это будет намного труднее.
- Я сам смогу о себе позаботиться. И сейчас, и потом.
Разговоры с Натальей давались ему с огромным трудом. С психиатром он старался сохранять ясность суждений и речи. Он не очень-то доверял ее словам, что против его воли никто не станет забирать его в больницу. Наталья запросто вызовет санитаров и с чувством выполненного долга спровадит его туда, где его будут накачивать сульфазином и аминазином и привязывать ремнями к койке. Она сделает это, не задумываясь, стоит ей увидеть воочию приступ его безумия. А они случались все чаще. Во время подобных приступов он мог забыть человеческий язык и подвывать по-собачьи или глухо мычать.
Наталья была права: опасности для окружающих он не представлял. Вся агрессия обращалась вовнутрь, на себя самого. И еще, как ни странно, ни разу он не подумал о смерти, как об избавлении. Ни разу не пожалал ее. Потому, видимо, что подсознательно давно понял: смерть не есть избавление, не есть покой. Как и кома. Всего лишь продолжение пути - бесконечного и бесцельного.
Он забыл, как выглядят улицы, деревья, как пахнут молодые тополиные листья. Еду заказывал на дом по телефону, уже готовой, чтобы не ползать лишний раз на кухню. У него отросли волосы и борода, но как он выглядел, ему было неважно - он давно не приближался к зеркалу. Спал не раздеваясь, в свитере и джинсах. Оттого что ползать все-таки приходилось - в туалет, они быстро обтрепались, и с виду он не отличался от классического бомжа.
Дважды дал знать о себе Станислав.
Первый раз - в конце апреля, но не лично - пара молчаливых мужиков втащила в его квартику инвалидное кресло. Удобное, европейского производства. Отпала нужда ползать, но Алексей и не подумал благодарить: по большому счету, ему уже ничего не было нужно и важно. Он даже не стал переодеваться из своего рванья.
Второй раз Станислав пришел уже сам, в мае. Они не виделись с той единственной встречи в больничной палате. Он ничуть не изменился - такой же ухоженный, со вкусом одетый, насмешливо-равнодушный.
Поздоровавшись и не проронив ни слова относительно закрашенных окон, он поставил на стол два больших пакета и принялся выгружать еду.
- Я не нуждаюсь в подачках!
Станислав не ответил. Вывалив все, он присел на стул и закурил.
Алексей подкатил к столу и принялся заталкивать коробки и пачки обратно в пакеты.
- Забери! Мне тяжело лишний раз спускаться до мусоропровода.
- Кресло ты взял.
Алексей рывком вышвырнул тело из металлической конструкции, больно ударившись локтями об пол.
- Выкатывай!
- Гордый, значит. Гордый, но слабый. Забавное сочетание, не находишь?
- А твое-то какое дело? Если ты пришел выселить меня - что ж, я готов. Забирай ключи. Правда, стоило сообщить заранее.
- О чем ты? Не в моих правилах нарушать данное раз слово. Квартира твоя - еще в течение полутора лет, - Станислав протянул руку и, подождав, пока валявшийся на паласе Алексей с неохотой ухватится за нее, помог водрузиться в кресло. - Так-то лучше. Смотри, что я принес! - Он выловил из груды продуктов бутылку дорогого коньяка. - Может, посидим, как мужчина с мужчиной?
- Зачем тебе это? Прости, никак не могу уловить твоих мотивов.
- Почему бы тебе не поверить, что я просто заработался, устал и хочу расслабиться? Хочу выпить в компании хорошего и неглупого человека.
- Я не верю тебе.
- Мне, собственно, плевать, веришь ты или нет. Разливать ты будешь? Или мне этим заняться?
Алексей не ответил. Неторопливо откупорив коньяк и сходив на кухню за стаканами, Станислав разлил золотистую жидкость.
- Вообще-то, я не совсем искренен: повод есть. Полтора года поисков все-таки увенчались успехом. Пришел ответ на один из многочисленных запросов. Из Ужгорода. Оказывается, ты оттуда - а по говору не скажешь. В наш город приехал по делу, но на вокзале увели все деньги и документы. А тут и я подвернулся - со своими проблемами и взбесившимся мерсом… Ты здесь лишь полдня обитал - потому и знакомых завести не успел.
- Как скучно и не романтично, - усмехнулся Алексей. - Я-то надеялся на что-нибудь острое и криминальное.
- Увы. Вполне законопослушный гражданин оказался. В Ужгороде у тебя мать. И жена - она, правда, вдовой себя уже считала. Но замуж еще раз выскочить не успела. Зовут тебя не Алексей Лазарев, как можно догадаться. Настоящее имя…
- Стоп! - Алексей ударил кулаком по столу, так что недопитый коньяк взметнулся в стаканах. - Не смей называть мне мое прошлое имя. Меня зовут Алексей. А до этого звали Дийк. Иных имен нет и не будет.
- Чудак, ты не понимаешь. Ты не безродный больше, не жалкий бомж. У тебя есть родной город, мать, жена. Свое дело, свой дом. Тебя зовут…
- Я же сказал, ни слова! Ты плохо понимаешь по-русски?!..
- Объясни. Вдруг да пойму?
- Хорошо. Считай меня исключительно благородным: не хочу навязывать на шеи матери и жены спившегося инвалида. Подходит такое объяснение?
- Вполне.
- На самом деле эгоизма в этом больше, чем альтруизма: не хочу никаких обязательств, никаких связей и привязанностей. Не хочу знать, что было у меня в прошлом: скольких я обманул или предал. К черту! Мне хватает настоящего…
Алексей плохо запомнил окончание этого вечера. В памяти остались смутные обрывки разговоров. Кажется, пару раз накатило безумие, но Станислав не обратил на это внимания или умело скрыл свою реакцию. Еще он вроде бы ударился в пьяные воспоминания о своих странствиях, но даже тут собутыльник не кинулся к телефону набирать заветный номер "03".
Проснувшись, Алексей обнаружил себя головой на столе, разоренном и замусоренном. Гостя не было. Все тело затекло и нещадно болело - кроме ног, которых он как всегда не чувствовал.
Превозмогая похмельную ломоту в затылке, Алексей задумался о своем спонсоре. Интересно, зачем он с ним возится? Чего добивается на самом деле? Возможно, он просто хороший человек. Настолько хороший, что пытается это скрыть, изображая насмешливое равнодушие. В любом случае, с ним эта исключительная доброта пропала попусту. Известие о том, что у него есть имя, семья и родина, ввергло в ужас. Алкогольная же разрядка - не принесла ни облегчения, ни просветления. Зря только Станислав потратил коньяк и свое дорогое время.
Мертвым нельзя помочь. Их нельзя воскресить, нельзя сделать теплее или счастливее.
Но, с другой стороны, разве мертвые могут испытывать боль? Такую БОЛЬ…
После закраски окон у него осталось немного черной краски. Алексей выдавил ее на ладони и принялся ставить отпечатки левой и правой пятерни на всем, что попадалось под руку: стенах, диване, кастрюлях, собственном лице. На этот раз все совершалось не в приступе безумия - он вполне сознавал, что делает. Мрачный растопыренный отпечаток - метка беспросветного отчаянья - как нельзя лучше подходил к его состоянию.
- А ты, я смотрю, развлекаешься! Здорово ты придумал. А можно мне тоже? Только черную краску не хочу, мне бы что-нибудь повеселее - оранжевую, например. Или розовую.
Он даже не обернулся на звук знакомого голоса. Лишь стиснул зубы и пробормотал сам себе:
- Сгинь, исчезни! Я не намерен беседовать с приступом собственного безумия. Даже если этот приступ маскируется под тебя.
- Ну вот, приехали! Я столько отдала, столько пережила, чтобы попасть сюда, а он нос воротит! Я думала, ты будешь рад, думала, ты хоть чуть-чуть соскучился. А ты!.. - Она шмыгнула носом. Повздыхав, продолжила назидательно: - Вынуждена тебя разочаровать, мой милый. Я не могу уйти отсюда без тебя - у меня просто не получится. Так что, волей или неволей, но тебе придется меня терпеть. И Гоа, кстати, тоже. Если уж тебе совсем неймется избавиться от старых друзей, я бы попросила перенести нас в местечке поприличнее. А то здесь как-то слишком мрачновато. Дело вкуса, конечно, но, видимо, ты им не отличаешься.
Алексей все же обернулся. Не выдержал.
Знакомая худая фигурка покачивалась в любимом плетеном кресле Лели. Рука покоилась на загривке рыша, вперившего в хозяина изумленные и настороженные глазищи - явно не до конца узнавая.
- Наки, даже если ты когда-то и существовала - в чем у меня есть большие сомнения, в данную минуту ты являешься игрой моего больного воображания. Потому что и ты, и Гоа погибли давным-давно.
Девочка скорчила озадаченную гримасу. Она выглядела почти такой, какой он ее помнил. Извечные обноски с чужого плеча на три размера больше, манера щурить глаза и дергать плечом. Только волосы стали длиннее и пушистее, да щеки округлились. Но он все равно не верил, не мог поверить - ни на секунду, ни на долю секунды.
- О чем это ты? Почему погибли? Я думала, ты знаешь. Ты умудрился выкинуть нас в другой мир, а сам при этом остался там же. Неплохое, кстати, местечко! Даже добрые люди порой попадались. Если б не они, я ни за что не сумела бы тебя разыскать. Там был "проводник", тоже странный, как и ты, но по-другому. Он мог проникнуть в любой мир и, найдя там кого-нибудь слабого и безвольного, подчинить своей воле, говорить и поступать через него. Я упросила его найти тебя и напомнить об обещании, которое ты мне дал. Он долго тебя искал, очень долго, но разговор с тобой не получился. Он не объяснил, почему, но теперь я сама вижу.