Сегодня был их день. Их, а не тех, с золотыми кредитками… и "те", сверху, не жалели трат на подарки, лишь бы краешком прикоснуться - к чужому. Платформа спускалась, нагруженная коробками.
Плевать на коробки.
- Ее хотели оставить, - любовно сказал Наос, поглядывая на Тайгету, лицо которой было наполовину скрыто бинтами. - Она там устроила… уй. Я думал, все разнесет.
- Нога-то как, существо?
- Не болит!
Они свалили подарки в кучу, даже не рассмотрев, и хохотали, катаясь по площадке, живым ковром устилая ее - была веселая куча мала, когда без разницы, кому принадлежит рука или голова - все общее.
Регор оказался вплотную притиснут к Тайгете.
- Регор, это я тебе тренажер зациклила, - подмигнула девушка единственным видным сейчас глазом.
- Убью! - тот приподнялся было, но махнул рукой и упал обратно.
Ночью Альхели приснилась птица. Маленький голубь с розовой лентой на лапе. Сверчок кормил его с ладони… клюв щекотал кожу, порою не больно пощипывал. Голубь ворковал едва слышно… вот он расправил крылья, сделал круг над головой подростка и улетел на соседнюю крышу, затерялся среди маленьких сизых точек - таких же городских голубей…
Сверчок встал, провел рукой по лицу. Сердце стучало чересчур сильно. Хотелось воздуха, свежего… такой был хороший сон. Но не в Чаше.
Снаружи висел туман - неровный, будто слои в пироге. На площадке у лестницы, прислонившись спиной к блестящим перилам, сидел Нунки.
- Ты что?
- Шедар… ушел, - безразлично ответил тот.
- Как ушел?! Куда?
- Вниз. - Нунки указал на лестницу, выступавшую, будто хребет стены.
- Он что, свихнулся?! Так нельзя убежать, он сам говорил…
- Он и не думал бежать. Он ушел в Чашу совсем, умирать.
- То есть… как умирать? - одним губами произнес Альхели и сел.
- А так. Он сказал… Чаша сама поймет, что мне дать. Я не стану противиться.
- Но это же… Нунки! - отчаянно воззвал к нему Альхели. В голове не укладывалось - Шедар, спокойный, красивый, умница Шедар… он скоро должен был покинуть это место, если судить по крайнему сроку… он обычно возвращался из Чаши без единой царапины… Да и после недавнего триумфа - идти умирать?!
- Он девушку любил, - сказал Нунки, внимательно поглядев на растерянного, раздавленного Альхели. - Из тех… Да ты ее видел. Дочка магната. Красивая… Они около года любовниками были, долго очень. Ну вот.
- Послушай, нет… - Альхели не мог правильно построить слова, чувствуя абсурдность происходящего. - Она могла его выкупить! У нее деньги были!
- Ну и что? Значит, не захотела. А скорее всего, могла, и даже сделала бы - Шедар не предложил. Он ведь гордым был, ты знаешь. А сама она - не догадалась. А вчера… была там.
- Но умирать… зачем? - губы, казалось, двигались отдельно от лица. - Он ведь мог и… на свободу выйти.
- Ты никогда не был там, наверху, в гостевых, - Нунки посмотрел на него в упор. - Брезговал… даже просто дружески поболтать - брезговал, да? А вот Мирах получал у них горошины, и другое многое. Просто так, ему давали, как зверей в зоопарке кормят. А мне тоже многое перепадало, хоть вы и считали меня… А Шедар - любил. И гнить где-нибудь у беса на рогах, зная, что тебе могли помочь… могла, та, что была для тебя - единственной?
- Прости, - сказал Альхели все еще ватными губами.
- Мне-то за что…
После долгого молчания Нунки добавил:
- Он все мучился, не подумает ли она, что так, через ее постель, он пытается свободу себе купить. Может, так она и в самом деле думала…
Проще всего было покататься и повыть, стучась башкой о землю. Но где ее, землю, возьмешь? Сплошь камень, металл и пластик.
Разве что в Чаше.
А ведь не все тела доставали… Ната достали на третьи сутки, когда Чаша сама его милостиво вернула, до сего дня под валунами погребенного. Может, Шедара не найдут никогда.
И красной вспышки не будет.
А он… будет следить оттуда, изнутри, за отчаянными мальчишками и девчонками, не по своей воле сделавшими сумасшедшие заходы - смыслом жизни своей…
И помогать, поддерживать в трудную минуту.
Как же мы на Чашу настроены, думал Сверчок. А она - разве нет? Потому и не гибнем… то есть, держимся долго. То ли мы - ее дети приемные, то ли она зависит от нас.
- Я ненавижу тебя, - прошептал. И слова показались глупыми.
После завтрака шепнул Рише:
- Скажи Мираху - пусть соберет всех.
- А ты сам?
- Не хочу тратить время на пикировку… он ведь такой.
Когда собрались, как обычно, на кубиках, ветерок промчался по Чаше, ероша волосы, гладя кожу. Чаша заволновалась, подумал Сверчок. А потом сам над собой посмеялся - вот ведь, привык знаки выискивать. Мираха вспомнил, как тот сказал в первый день - не жди, что я тебе тут лекцию разверну.
Начал совсем уж скомкано:
- Я вот что подумал… Почему Чаша бесится, если в нее выходит много народу? Злится? Но она такое выдает… будто ей плохо. Я не один так считал… будто у нее жар и бред. Если мы выйдем все сразу - мы же настроены на нее… Если она не выдержит…
Замолк, понимая, что слова рассыпаются на молекулы и теряют всякий смысл. Но подростки уже откликнулись, голоса зазвучали - единый хор, и даже смотреть не надо, тембр голоса неважен, все равно можно понять, кто говорит:
- Это называется - массовое самоубийство.
- Ага, как лемминги, непонятно с чего бегут лавиной и кидаются в море с обрыва, - встрял Хезе.
- Заткнись, естествоиспытатель…
- Ну ты, блин, даешь…
- Снегирек, ты серьезно?
- Тихо! - оборвал разговоры Мирах. И повторил вопрос Шаулы: - Ты серьезно?
- Вполне.
- Но зачем, психи мы, что ли? - Регор аж приподнялся.
- А затем, что неохота здесь подыхать… кем бы мы не считали себя, хоть звездами мировыми…
- А то наружу не выходили! Вон, Нунки едва не отправили!
- Да вы что, ребята, - заволновалась Майя. - Если мы будем вместе держаться, ну, как вчера… мы все выйдем отсюда!
- Ну, допустим, продержимся все. Даже если нас всех чудом на свободу выпустят… Другие-то придут.
- Ты этим другим кто? Сват, брат? - спросил Регор.
- Может, и брат… если не больше. Нас Чаша связала. - И глянул на Ришу. Та покусывала кончик косы.
- Что бы ты понимал… - пробурчал Регор. - Без году неделя…
Необидно так пробурчал, сам сознавая, что огрызается для виду лишь.
Мирах потер пальцем уголок рта.
- Я не хочу умирать.
Подростки замолчали, переводя взгляд с Альхели на Мираха. Тот продолжал:
- Мы часто выходим командой в Чашу, и даже синяки не всегда получаем. Если и вправду - всем… пёс ее знает, может, Чаша и впрямь свихнется… или вовсе сдохнет. Только не думаю, что все целы останутся. Так, как вчера, вряд ли повезет. Но, если все поведут себя честно… то кто-то останется наверняка. Так что… я пойду.
Охнула Риша.
Нунки, и без того в последние дни бледный до зелени, побледнел еще больше, сказал едва слышно:
- Ты ведь все понимаешь. Ты хочешь разрушить то… где ты себя нашел? Лишь бы… - осекся.
Тот на удивление мирно спросил:
- Нунки, Снегирь наш не прав?
- Он… прав. Но ты…
- А тебе не пофиг, что думаю я, если тоже признаю - он говорит дело?
Порой птицы сидят себе спокойно на проводе или на ветке, и вдруг, подчиняясь неслышному и невидимому сигналу, взмывают ввысь и несутся, как оглашенные, расправив крылья, безмолвно или по-своему крича на лету.
Вот и взлетели.
- Если сложно сказать да… то есть, если вы думаете, что я прав… - сбился Альхели. - Ну, кто не согласен, скажите, что ли!
Хмыкнул Регор. И - тишина. Тогда воздуха в грудь набрал, будто не с вышки даже, а с края площадки прыгать собрался:
- Так девочки останутся, а мы…
- Нет, Сверчок, - неожиданно ласково сказала Нашира - вот ведь, уши… и прозвище разузнала. - Нет. Идти, так всем. Потому что если не выйдет, мы так и не поймем - может, сами виноваты, что разделились. И вас всего девять будет - мало для Чаши.
- Но ты же не станешь их заставлять, - тихо сказал Эниф. - Ну, ладно, Шаула, ты…
Тайгета хмыкнула, приникла к Гамалю.
- Не надо нас заставлять, - печально сказала Майя. - Мы все-таки вместе… одна команда. Это уж совсем назад отматывать надо, чтобы иначе… я не хочу.
- Риша, - обернулся Альхели, - Пожалуйста. Я очень хочу, чтобы ты осталась. Это ведь правильно - женщины всегда оставались… ждали дома.
- Нет у меня дома, Сверчок. Я тут живу, понимаешь?
Мира не вымолвила ни слова, хмуро чертила на плите непонятные знаки то указательным пальцем, то мизинцем.
- Но ведь надо, чтоб кто-то ждал…
- Не надо. Надо, чтобы кто-то был рядом. Иначе один не вернется, а другой будет ждать вечно. Ты сам это затеял, Сверчок. Ты умница… даже если нам не позволят спуститься в Чашу. Просто очень хорошо, когда - вместе.
Он обвел глазами подростков. Тайгета положила голову на колени Гамалю и тихо мурлыкала песенку, глядя в небо. Наос улыбался смущенно, глядя на Сверчка:
- Ну, ты чего?
"Что же я наделал", - подумал Сверчок. Но ни слова не произнес.
Это в сказках герои разводят лирику с прощаниями и взмахами платочков из окна. Только по-быстрому обнялись те, кто сроднился с другим - а некоторые и без того обошлись, все равно вместе. На сей раз не сорвали ни одного листика с заветного цветка Майи. Забыли, наверное…
Больше всего они опасались, что всем спуститься им не позволят - это одного не удержишь, не успеешь перехватить, а их - целых пятнадцать. Они не думали об осторожности - сыпались вниз горохом, едва не срываясь с перекладин.
Сирена взвыла, когда почти все уже стояли на кольце - а люди в серой форме лишь сейчас оказались наверху, на площадке.
Они успели.
Но что-то сказать уже времени не было.
А Чаша - проснулась.
"Шестерка" считалась самой опасной, для половины уж точно смертельной. А ведь прошли - и все целы остались, отделались пустяковыми травмами. Только в юности подобный бред придет в голову: шесть - опасно, семь - смертельно, и восемь смертельно… а вдруг пятнадцать прорвутся?
Чушь несусветная. Но когда же рисковать, как не в юности? Когда только за собственную жизнь отвечаешь, и, по чести сказать, не веришь, что можно ее потерять? Сколько бы слез ни пролил над товарищами, а в свою смерть - не верится.
Земля не просто ходуном ходила - она попросту уже была не землей, а чем-то чужим и безумным. Они бежали, и кто-то падал, и не все поднимались.
Мирах упал - позвоночник хрустнул, как сломанный пополам стебель; распахнутые глаза неподвижны, а ртом все пытается ухватить воздух, как можно больше. Риша поцеловала Мираха в лоб и побежала дальше, потому что помочь ему могла только так.
Небо давило на голову, распирало голову изнутри, и Сверчок уже не знал, кровь ли под пальцами - горячая, липкая - или рвется наружу мозг. На коленях стоя, оттолкнул Хезе - беги! И тот побежал.
Ох, прав был Сверчок, сказав - вместе. Или не прав? Пятнадцать новичков собери, и все лягут мгновенно. А тут - не новички; разве новичок Мирах, который капризы Чаши под себя переделывал? Или Тайгета, кошка красивая, уличная? И остальные не хуже. Кто сам не так давно пришел в котловину, отдавал свои силы товарищам. Или наоборот, тут уж как повезло.
А ты - существо живое; попробуй, выдержи, когда в мозгу твоем или сердце промчится такая орава…
Чаша умирала, корчилась в агонии. И агония эта ударяла по бегущим сильнее, чем "лианы" там или камни катящиеся. Но они все равно бежали, поднимаясь и падая. Так долго и прочно связаны были с Чашей - и, неблагодарные, убивали ее, жестокие, как все дети.
И последним дыханием Чаши была - вспышка. Не белая, не красная, не зеленая. У людей и слов-то для подобного цвета нет.
Охранники, которые полукольцом высыпали на полосу из металла, вместо привычной блеклой дымки наверху увидели - небо. Голубое, с перистыми облаками. И среди облаков - длинный белый след, дорожка от самолета. Четкая такая, высоко-высоко.
На неровной, искореженной, обыкновенной земле стоял человек.
Мальчишечья угловатая фигурка - но кто знает, что за монстр в ней таится? И без того Чаша пугала, непостижимая, а теперь и вовсе с ума сошла. Умерла ли? Или оставила после себя… нечто? Мигом стволы вскинули.
- Не надо, - тихо сказал Хезе. - Посмотрите, может, кто жив…