– Теперь дело за маленьким, – комментировал свои наблюдения командир звена, – трудно определить высоту. Кругом бело, глазу не за что зацепиться. Правда, на белом фоне кое-где ярко выделяются зеленоватые льды торосов и фиолетовые тени айсбергов. Но их мало, да и верить им особо нельзя. Нередко рефракция поднимает их над равниной поля…
Шевченко два раза деловито прошёл через центр площадки, сбросив ещё несколько дымовых шашек и пакетов с сажей. Пошёл на круг, непрерывно бросая пакеты. На белизне площадки возникло несколько грязных пятен. Они наметили границы будущего аэродрома. Зацепившись за них, намётанный глаз лётчика точно определит высоту самолёта над полем, а это – основное при посадке.
Между тем Шевченко, считая предварительную работу оконченной, зашёл далеко против ветра и смело пошёл вниз. Бесфамильный не мог оторвать глаз от этой картины. Ему казалось, что он слышит биение собственного сердца.
"Как он сядет? Как сяду я? – задавал он себе бесчисленные вопросы. – Куда? На северный полюс! Мог ли я, когда вместе с отцом шагал за сохой, мечтать о том, что когда-нибудь стану лётчиком и на мою долю выпадет счастье первым из живущих на земле прилететь и посадить свой самолёт на северный полюс?"
От радости у Бесфамильного сердце прыгало так, что он боялся, как бы оно не выскочило совсем.
"Только бы сесть, только бы сесть хорошо! А тогда… тогда мы привезём на родину кучу научных материалов. Тогда полюс будет наш, советский, большевистский!"
Самолёт Шевченко идёт очень низко, вот-вот коснётся лыжами аэродрома. Но что это? Очерченная сажей площадка уже кончилась, а он всё ещё не коснулся снега. Мажет?.. Нет, ему уже определённо не хватит площадки. Он сейчас попадёт в торосы. Неужели авария?
У Бесфамильного остановилось сердце. Но тут же страх сменился радостью. Он заметил, как из выхлопных труб "ястребка" вылетел клуб чёрного дыма. Лётчик догадался, что Шевченко дал полный газ и пошёл на второй круг.
Наблюдавший всё это Слабогрудов внимательно слушал, не вызовет ли его Шевченко. И он не ошибся. Лётчик сообщил, что сесть он не мог, так как сильно слепит. На площадке слишком мало тёмных пятен.
– Дымовых шашек и пакетов с сажей у меня больше нет, – заканчивал свой рапорт Шевченко. – Прошу вас, товарищ командир, пролететь через центр площадки и сбросить ещё несколько пакетов. Я отойду в сторону.
Бесфамильный приказал опустить стёкла окон с обеих сторон пассажирской кабины и на каждой стороне стать двум человекам, приготовив побольше пакетов с сажей. Затем он зашёл против ветра, убавил обороты моторов и с самой малой скоростью, на которую только был способен самолёт, – со скоростью сто сорок километров в час, – полетел через центр площадки. По сигналу Бесфамильного товарищи начали бросать пакеты. Они успели сбросить сорок пять пакетов.
– Можешь садиться, – передал через радиста Бесфамильный Шевченко. – Теперь хорошо пестрит. Смотри, не промажь!
На этот раз Шевченко самолётными лыжами коснулся снега в самом начале площадки. Пробежав сто – сто пятьдесят метров, самолёт остановился. Опасаясь, как бы лыжи не пристали к снегу, он прибавил газу и отрулил свою машину в самый дальний конец площадки. Там он остановил мотор и побежал выкладывать "Т" большой машине.
Бесфамильный сообщал начальнику экспедиции:
– Шевченко сел хорошо. Сейчас сажусь я. Связь прекращаю минут на двадцать-тридцать.
Тяжёлая машина легко коснулась поверхности льдины. Лишь высокое искусство Бесфамильного дало возможность так хорошо сесть.
Как бы пробуя крепость площадки под собой, осторожно пробежав, машина нехотя остановилась. Все почувствовали небывалую, ни с чем не сравнимую радость. Лыжи советского самолёта коснулись полюса. Мечта осуществилась. Полюс наш!
И, словно по команде, из десятка глоток вырвалось громкое, восторженное "ура".
Радостный человеческий крик впервые нарушил мёртвую тишину.
– Егоров, – закричал Слабогрудов, – давай масла!
– Зачем тебе масло?
– Смазать подшипники земной оси, чтобы она получше вертелась!
Егоров расхохотался, а профессор Бахметьев, приняв это предложение всерьёз, заметил:
– Если Земля завертится быстрее, то могут произойти неприятные вещи.
– Какие именно?
– Океаны выльются на сушу, живущие на экваторе люди потеряют почти полностью вес, и ещё многое в этом же духе.
– Тогда отставить смазку, – весело заключил Слабогрудов.
– За дело! – громко скомандовал Бесфамильный.
Все участники перелёта, как бы ожидая этого сигнала, бросились по своим местам. Каждый занялся своим делом. Слабогрудов приступил к установке своей наземной рации. Егоров вместе с командиром "В-45" Шевченко укрывал моторы, помня приказ командира: иметь самолёты в состоянии двадцатиминутной готовности. Штурман Канин и метеоролог Байер под руководством профессора Бахметьева приступили к астрономическому определению координат самолёта. Сам Бесфамильный принялся укреплять машины.
Закончив работу, Бесфамильный, Шевченко и Егоров привели в действие домкратики, смонтированные в лыжах "Г-2". Лыжи отделились ото льда, и под них были подложены масляные прокладки. Это предохраняло лыжи от примерзания и давало возможность в случае необходимости сразу же отправиться в полёт.
– Товарищ командир, – доложил Слабогрудов, – связь налажена.
Бесфамильный попросил соединить его с начальником экспедиции. Услышав голос Беляйкина, лётчик снова пережил волнение первых минут после посадки. С трудом овладев собой, срывающимся голосом он доложил:
– Сели благополучно. По нашим расчётам мы в районе полюса. Буду считать – пеленгируйте нас…
– Не надо считать, Бесфамильный. Мы вас запеленгировали ещё в воздухе. Ваши расчёты правильны. Тем не менее тщательно и осторожно проверьте это астрономическим способом… Разрешите вам, Бесфамильный, крепко пожать руку.
Лётчик промычал в ответ что-то невразумительное. Впоследствии, когда Беляйкин ему припомнил это, он всё свалил на Бахметьева. Действительно, в это время к нему чуть ли не бегом подходил сияющий профессор.
– Мы на самой макушке Земли! – кричал он ещё издалека.
Радостная весть была немедленно передана начальнику экспедиции. Благодаря вмешательству Уткина скоро об этом узнал весь мир. Узнал и Блинов, с нетерпением ожидавший разрешения начать трудный путь к базе.
МЕСЯЦ НА ПОЛЮСЕ
С юга, от тропиков, надвигалась весна. В Крыму цвели миндальные деревья, в Москве лопались почки тополей и берёз, в Архангельске вскрывалась Двина, а в Тихой пожелтели льды. Шёл тёплый весенний май, а на полюсе температура нередко достигала сорока градусов ниже нуля.
Но и этот полярный май – морозы и студёные ветры – почти не мешал работе. Заиндевевшие люди в мягких бобриковых комбинезонах и зелёных очках целые дни проводили около самолётов. Их работа протекала так же весело и оживлённо, как и на Большой земле: те же интересы владели ими. Располагая прекрасной радиосвязью, они не чувствовали полярного одиночества, от которого так страдали в своё время пионеры Арктики.
Жгучее желание Уткина так и осталось желанием. Самые страстные его просьбы не тронули начальника экспедиции: Беляйкин так и не разрешил ему лететь на полюс. Журналист горевал недолго: работы хватало и в Тихой. После того, как стало известно, что Бесфамильный развернул работу на полюсе, Уткин по "своей" рации два раза в сутки передавал полюсникам краткие бюллетени событий, случившихся на Большой земле. Благодаря Уткину горсточка людей, самоотверженно работавшая на полюсе, нередко слышала голоса вождей своей великой родины, слышала слова приветствия от родных и друзей из далёкой Москвы, слышала музыку и даже целые концерты, организованные специально для них лучшими артистами столицы. Словом, не попав на полюс, Уткин изо всех сил заботился о людях, полетевших туда…
В группе Бесфамильного никто не скучал. И если бы не постоянная угроза передвижения льдов, если бы не постоянное ожидание шторма – дни их пребывания на полюсе ничем не отличались бы от их обычных дней на Большой земле.
Зная, что организованность лучший враг уныния и пессимизма, которые так страшны именно здесь, среди бескрайних ледяных пустынь, Бесфамильный позаботился о том, чтобы каждый из его группы твёрдо знал свои обязанности и выполнял их. За исключением лётчика Шевченко и радиста Слабогрудова, весь экипаж самолёта был отдан в распоряжение профессора Бахметьева.
Работа шла дружно.
Каждое утро, если позволяла погода, Шевченко шёл в обычную пятнадцати-двадцатиминутную разведку. Он планомерно, сектор за сектором, исследовал с воздуха окрестности полюса – тщательно осматривал и фотографировал огромную площадь, ограниченную 89-м градусом северной широты. Помимо этого он "завозил" на различные высоты приборы профессора, помогая ему всесторонне изучить состав атмосферы и воздушные течения полюса.
Лишь один профессор Бахметьев не подчинялся суровому режиму, установленному Бесфамильным в лагере. Глубоководные гидрологические наблюдения, изучение температур и солёности воды, астрономические и метеорологические наблюдения, исследования стратосферы – всё это целиком поглощало профессора, и у него нередко не оставалось свободного времени даже для нормального сна.
Бесфамильный и все участники экспедиции с глубоким уважением относились к работе профессора, делая всё, чтобы облегчить его труд. За весь месяц работы на полюсе не было ни одного случая невыполнения к сроку какого-либо поручения Бахметьева. Весь экипаж трогательно заботился о "своём профессоре". Результатом этой заботы было, что профессор не чувствовал неизбежных, казалось, неудобств и лишений, с которыми обычно сопряжена научная работа в Арктике. Командир звена сумел ему создать условия, почти ничем не отличающиеся от условий московской лаборатории. И частенько дело доходило до того, что старый профессор забывал, где он находится, и выскакивал из превращённой в лабораторию пассажирской кабины "Г-2" на свирепый сорокаградусный мороз полюса в тонком халате и с непокрытой головой.
Ближайшим помощником, правой рукой профессора вскоре стал метеоролог Байер. Они вместе запускали радиозонды, вели шаропилотные и десятки других наблюдений над атмосферой полюса. Молодой, энергичный, имеющий немало знаний в областях, смежных с его специальностью, метеоролог почти всё время вёл самостоятельные научно-исследовательские работы по поручению Бахметьева. Правда, когда дело касалось прогнозов и гипотез, старый и молодой учёный почти всегда горячо спорили, но это не мешало им дружно работать, накапливая богатейший научный материал.
Остальные люди экипажа, не исключая и самого Бесфамильного, не имея специальных знаний, оказывали лишь техническую помощь учёным, выступая в большинстве случаев в роли чернорабочих.
В общем работы хватало на всех, и все были вполне довольны, если не сказать – веселы. Однако, по общему признанию, лучше всех себя чувствовал бортмеханик Егоров. Полёт и жизнь на полюсе дали ему возможность осуществить своё крупнейшее изобретение и пожинать приносимые им богатые плоды.
Да, учитель имел все основания быть довольным своим учеником! Егоров считался молодым бортмехаником и производственным "папашей" считал старого бортмеханика Дудорова, а тот сумел заразить изобретательским зудом своего любознательного и энергичного ученика.
С тех пор, как Егорову стало известно, что он идёт в большой арктический перелёт, он крепко задумался над больным вопросом северных полётов вообще – над запуском мотора во время мороза. Над этой проблемой не один год ломали головы полярные лётчики и бортмеханики. Предложений было немало, но реального, вполне надёжного средства никто назвать не мог.
И здесь Егорову помог его "папаша". Он изобрёл незамерзающую смесь для радиаторов. Этого было достаточно, чтобы окончательно оформилась давно зародившаяся у Егорова мысль. Он её немедленно предложил Бесфамильному. Лётчик сумел оценить по-настоящему мысль своего бортмеханика и настоял на переоборудовании "Г-2" по его чертежам.
Сейчас, на полюсе, выдержавшее неоднократные испытания в самых суровых условиях изобретение Егорова вызывало неподдельный восторг всего экипажа. О лучшей награде изобретатель не смел и мечтать.
Изобретение Егорова давало возможность в любой мороз запускать все четыре мотора "Г-2" в умопомрачительно короткие сроки – в двадцать – двадцать пять минут. В принципе оно сводилось к следующему:
К чехлу правого среднего мотора пристёгивалась цилиндрическая юбка из шёлкового полотна. Растянутое тросиками, крепящимися к шасси, лыжам и вмороженным перед самолётом колышкам, это лёгкое сооружение легко выдерживало даже свежий ветер. Под "юбку" устанавливались один-два примуса, от которых к мотору и в пассажирскую кабину шли трубы. С помощью этих труб в обогреваемом моторе и в кабине всё время поддерживалась комнатная температура.
В стены пилотской рубки были вделаны два нормальных шестидесятилитровых баллона сжатого воздуха под давлением в двести атмосфер, предназначенные для запуска моторов. Зарядка баллонов производилась автоматически компрессором, установленным в передней части обогреваемого мотора. Егоров, как в самом себе, был уверен в безотказной работе своего автоматического компрессора, но, отдавая дань общему лозунгу экспедиции: "предусмотреть всё", всё же на всякий случай взял на борт ручной компрессор. При его помощи в одном из баллонов можно было довести давление до восьмидесяти атмосфер, что вполне достаточно для запуска тёплого мотора.
Пользуясь сжатым воздухом, Егоров в два счёта заводил обогреваемый мотор. Но это ещё не выход. На одном моторе не полетишь. Как же быть с остальными?
Вот здесь-то и была зарыта собака егоровского изобретения!
Радиаторы всех моторов заполнялись незамерзающей дудоровской смесью. Она не боялась морозов, и, выключая моторы, её не приходилось спускать, как воду. Системы же охлаждения всех моторов были соединены между собой. Закрыв радиатор и запустив обогреваемый мотор, Егоров в три минуты доводил температуру его жидкости до восьмидесяти градусов выше нуля, а затем включал помпу, которая гнала нагретую жидкость в левый средний мотор. Подчиняясь закону циркуляции, тёплая жидкость быстро вытесняла холодную из левого в правый работающий мотор. Через пять минут запускался подогретый таким образом левый мотор. Теперь работают оба средних мотора. Их водяные магистрали соединены с магистралями обоих крайних. Оба средних одновременно обогревают свои крайние. И такой круговорот нагретой жидкости приводил к тому, что не проходило и получаса, как все моторы, несмотря на мороз, ревели на полном газу, и Егоров докладывал своему лётчику о готовности к полёту.
Не удовлетворяясь этим, Егоров установил медные змеевики в масляных баках. Пользуясь горячей жидкостью работающих моторов и своей помпой, он всё время поддерживал нормальную температуру смазочного, не имея неприятностей и с этой стороны. Во время стоянок ему не приходилось спускать масло из баков и нагревать его перед полётом.
Оборудованный по предложению Егорова "Г-2" получал весьма ценную в сложных условиях стоянки на полюсе способность – сняться с льдины и пойти в воздух почти немедленно. Поэтому бортмеханик с полным правом подтрунивал над рассказами о том, как северные лётчики порой сутками бились над запуском застывшего мотора какого-нибудь "Р-5" – мухи по сравнению с "Г-2".
В первые же дни стоянки на полюсе на острый язычок Егорова попал Слабогрудов. Бедный радист, у которого "ястребок" Шевченко отнял безраздельную власть над "крышей" самолёта, был вынужден снять стационарную жёсткую антенну с крыльев "Г-2". Теперь при всякой смене места стоило только сесть самолёту, как грузный Слабогрудов, по выражению Егорова, "выкатывался колбасой" из кабины и принимался долбить во льду лунки, чтобы вморозить штанги временной антенны. Егоров всегда помогал ему в этом кропотливом деле, не упуская случая отпустить несколько острот по поводу "неудачных паутинников, готовых вморозить в лёд телефонные столбы по всей трассе полюс – Тихая". Слабогрудов отшучивался, но всё же соглашался, что долбить лёд, вмораживая или освобождая штанги, – удовольствие маленькое. В конце концов Егоров предложил протянуть стационарную антенну на фюзеляже. Это предложение, осуществлённое Слабогрудовым, оказалось вполне жизненным и избавило радиста от частых "ледово-горных работ".
Обычно при хорошей погоде наиболее напряжённой была первая половина дня. К обеду всё население полюса собиралось во вместительной пассажирской кабине "Г-2".
Где-то под мотором горел примус, наполняя кабину приятным теплом. Благословляя Егорова, все с удовольствием разоблачались, сбрасывая с себя полярную одежду. Здесь умели ценить тепло!
После обеда каждый усаживался в удобное кресло. Перед креслом маленький откидной столик. В эти часы, по раз и навсегда установленному правилу, экипаж пользовался заслуженным отдыхом. Нарушалось это правило только в случае шторма, но, к счастью, штормы в это время года здесь были довольно редкими гостями.
…Сегодня, как и всегда, воспользовавшись часом отдыха, профессор Бахметьев продолжает свой обычный нескончаемый спор с метеорологом Байером. Канин и Егоров передвигают шахматные фигуры. Бесфамильный склонился над синоптической картой. Слабогрудов ни на минуту но отходит от своей рации. Сейчас он что-то рассказывает любопытному Уткину. Пользуясь "своей" рацией, журналист и здесь, на полюсе, не даёт ему покоя.
Между тем, учёные продолжают свой спор в повышенном тоне. Их возбуждённые голоса заставляют всех насторожиться: значит, будет что-нибудь интересное.
– Нет, – слышится надтреснутый голос старого профессора, – нет, вы не правы. Вы забываете о законе Гофмана. Этот изумительный учёный достаточно ясно раскрыл загадку образования тёплых течений в стратосфере. Работы Шокальского окончательно доказали существование гималайской отдушины…
– Какой отдушины? – заинтересовался Шевченко.
Воспользовавшись тем, что профессор на минуту отвлёкся, Байер дал волю своему красноречию:
– Шокальский – не авторитет, профессор. Я в корне не согласен с ним. По моим наблюдениям ветры здесь неустойчивые, хотя большинство и дует с востока. Но это внизу, а по шаропилотным наблюдениям, например, на высоте тысячи метров ветер меняет своё направление примерно на девяносто градусов, а иногда даже и резче. Помните – вчера мы пускали шар до шести тысяч метров. Он показал нам три слоя совершенно различных течений. В будущем лётчики всегда будут летать через полюс при попутном ветре…
– В будущем, – заметил Бесфамильный, – мы будем летать на стратопланах со скоростью тысяча пятьсот – две тысячи километров в час. Я ещё испытаю это удовольствие – позавтракать в Москве, а пообедать в Нью-Йорке.
– Поскорей бы наступало это будущее, – вмешался Шевченко, так и не получивший ответа на свой вопрос. – Уж я-то больше всех заинтересован в этом: моя девушка живёт в Хабаровске, и я бы к ней из Москвы каждый день летал на свидание!