– Позвольте, позвольте, Шевченко, – возмутился профессор. – Это никак не относится к делу… Как вам не стыдно, молодой человек! – неожиданно с новой силой набросился он на ничего не подозревающего Байера. – Стыдитесь! Шокальский для вас не авторитет? Это просто возмутительно. Я предполагал, что ваша компетентность в вопросах…
– Простите, профессор, – рискуя показаться невежливым, перебил его Бесфамильный, – я вот разбираюсь в синоптической карте и прихожу к выводу, что погода не предвещает ничего хорошего. А это, согласитесь, сейчас важнее защиты авторитета уважаемого профессора Шокальского.
Бахметьев взял карту из рук Бесфамильного. Вначале, по инерции, он всё ещё бросал негодующие взгляды на Байера, как бы собираясь окончательно разделаться с ним, но скоро карта поглотила всё его внимание.
– Как вы думаете, – спросил Бесфамильный, – имея такие прогнозы, сколько мы можем ещё пробыть на полюсе?
– Я лично готов пробыть здесь сколько угодно, хоть год, – не задумываясь, ответил профессор. – Нам хватило бы работы!.. Но карта действительно тревожная. В этих местах погода скоро начнёт портиться. Это бы ещё ничего, да Тихая может вскрыться, и наш аэродром вынесет в открытое море. Видимо, придётся убираться отсюда не позже чем через десять суток, иначе ледокол будет вынужден искать льдину для посадки наших самолётов.
– Нет, спасибо! У ледокола на нашей махине не сядешь…
Карта пошла по рукам. Все с тревогой всматривались в неё. Опасаясь, как бы это не вывело коллектив из необходимого равновесия, Бесфамильный поспешил переменить тему.
– Оставим пока это, – сказал он. – У начальника экспедиции есть более точные данные о состоянии льда в бухте, и он нам сообщит, когда нужно будет вылетать. Меня сейчас интересует другое: есть ли ещё где-нибудь поблизости острова, кроме тех, что заметил Блинов?
Профессор задумался. Видимо, этот вопрос не являлся для него неожиданным. Что-то прикинув в уме, он начал издалека:
– Не всё ещё изучено на земном шаре. До нас полюса никто серьёзно не обследовал. Одни предполагали, что здесь находится действующий вулкан, другие утверждали, что полюс – это покрытая вечными льдами земля. Мы же кое-что видели, кое-что знаем наверное, и нам здесь уже было и жарко и холодно! Судя по нашим наблюдениям, полюс – это море, имеющее местами неизмеримую глубину и покрытое толстой корой векового льда. Но у меня на этот счёт есть свои соображения, и я берусь утверждать, что в районе полюса всё же найдётся немало мелких островков, о которых ещё не знает мир. Я, например, предполагаю, что самый полюс и окружающая его площадь в несколько сотен тысяч квадратных километров покрыты вечными льдами, которые обладают замечательной способностью – не расти, не увеличиваться. Вы спросите: почему это происходит? Законный вопрос! Я думаю, потому, что полюс за лето расходует льда ровно столько, сколько он накопил за зиму. Расходится же отсюда лёд по всем направлениям, между открытыми и неоткрытыми островами, окружающими полюс неровным кольцом. Само собой разумеется, что кроме этого летом лёд ещё интенсивно подтаивает снизу…
Профессор увлёкся. Сказывалась длительная кабинетная работа. Его память отягощало множество наблюдений. Привыкший к обобщениям мозг давно уже приготовил выводы. Они просились наружу. И теперь, получив повод, профессор дал себе волю. Увлекаясь сам и увлекая других, он продолжал:
– Как я уже сказал, от полюса лёд движется по всем направлениям. В этом ему помогают ветры и течения, которых, кстати сказать, здесь сколько угодно. Возьмём одно из главных направлений – с юго-востока, от Сибирских островов, на северо-запад к Гренландии. Теперь взгляните на карту. Видите, несколько не доходя Гренландии, лёд резко меняет направление дрейфа и поворачивает почти строго на юг. Это с достаточной очевидностью доказано дрейфом Нансена. Значит, происходит торможение. Значит, между Гренландией и Шпицбергеном есть настолько мощное препятствие, что льды не в силах преодолеть его. Этим препятствием может быть только земля, точнее – громадных размеров неизвестный остров или даже целый архипелаг. Что бы получилось, если бы этого препятствия не было? Получилось бы то, что мы с вами сейчас не сидели бы здесь. В летние месяцы от Берингова пролива к полюсу дуют довольно постоянные ветры силою до восьми-девяти баллов. Они несут с собой льды с берегов Чукотки. И эта масса льдов с огромной, всесокрушающей силой давит на полюс. Если бы не было барьера, земли, – они неизбежно очистили бы полюс от льдов.
Этим, между прочим, объясняется и явление, так поразившее вас, Бесфамильный. Вспомните, что мы наблюдали, приближаясь к полюсу. Чем ближе к полюсу, тем меньше становилось крупных льдин, чаще попадались нагромождения битого льда. Ясно, что лёд крошится, напоровшись на гребёнку окружающих полюс мелких островов. Летом же под влиянием морозов и непрекращающегося давления он, искрошенный, как бы впаивается в окружающие полюс льды и вместе с ними уходит на юг, в обход барьера. Таким образом льдина, которая столь гостеприимно приняла наш самолёт, по всей вероятности родилась где-нибудь у берегов Чукотки. Может, именно на ней несколько лет тому назад был расположен знаменитый лагерь Шмидта. Пройдут года, и давлением наступающих с востока льдов она будет вытеснена отсюда на запад, а потом на юг. Это именно так, потому что лёд на полюсе вечно меняется…
Профессор кончил. Он обвёл благодарным взглядом внимательную аудиторию и медленно опустился в кресло. Ему хотелось привести в порядок внезапно нахлынувшие мысли.
Несмотря на то, что большинство фактов, на которые опирались выводы профессора, было давно известно, – его выводы для всех, кроме Бесфамильного, были несколько неожиданными. Командир звена едва скрывал свою радость. Сам того не подозревая, профессор точно, по пунктам подтвердил его научное предположение своими наблюдениями.
Бесфамильный решил ещё раз попытать счастья.
– Как вы думаете, профессор, – спросил он, вспоминая о своей сокровенной мечте, – можно организовать регулярную трансарктическую воздушную линию из Европы в Америку через северный полюс? Байер уже сказал нам, что всегда можно будет летать с попутным ветром. Но это не всё. Для работы линии больше ветра нужна база в районе полюса.
– Для полётов через полюс конечно необходима постоянная база. Но, по-моему, её совсем не обязательно организовывать на самом полюсе. Тем более, насколько я понимаю, она нужна не только для метеорологических наблюдений, но также на случай вынужденной посадки. Такую базу можно организовать между восемьдесят девятым и девяностым градусами северной широты – там больше ровных льдин. Думаю, что наученные нашим горьким опытом организаторы этой базы не будут держать около себя самолётов, не будут мучиться, постоянно перетаскивая их с места на место, как это делаем мы. База вполне выполнит своё назначение, если на ней будут находиться всего три-четыре человека со всем необходимым. Помимо своей основной задачи, работники базы смогут проводить систематически научные наблюдения. Это особенно необходимо для точного изучения направления дрейфов. До тех пор, пока мы окончательно не изучим направления дрейфов, нам наверное придётся держать здесь не одну, а несколько баз. И я уверен, что люди, которые будут на них работать, откроют в этом районе не один остров. Впоследствии базы переместятся на твёрдые точки новых островов, сюда можно завезти разборные дома… Впрочем, – вдруг спохватился профессор, – я увлекаюсь. Это дело далёкого будущего. Пока же можно со всей очевидностью утверждать, что в данный момент мы обеспечили бы если не все сто, то наверняка девяносто девять процентов успеха для любого лётчика, пролетающего сейчас над полюсом!..
***
Но не каждый день на полюсе проходил так спокойно. Штормы и связанное с ними передвижение льдов заставляли Бесфамильного вести кочевую жизнь.
***
За стенками тёплой кабины самолёта шуршала поземка. Гонимые ветром сухие снежинки бесконечной пеленой катились по насту.
В уютном тепле кабины люди наслаждались заслуженным отдыхом. Они были прочно защищены от суровой погоды полюса.
Возбуждённый вчерашними словами профессора Бахметьева, Бесфамильный до сих пор никак не мог придти в себя. "Торможение, происходит торможение, – размышлял он, – что-то задерживает движение льдов… Да, это несомненно – здесь где-то поблизости есть земля! Видел же Блинов какие-то острова".
Усилием воли лётчик освободился от навязчивых мыслей и позвал Шевченко.
– Я вас слушаю, товарищ командир!
– Рассказывай, Матвей, что видел.
Шевченко час назад вернулся с очередного полёта над полюсом и ещё не докладывал о результатах.
– Видимость была прекрасная, – начал свой доклад Шевченко. – Прошёл до восемьдесят девятой параллели по пятому градусу восточной долготы. Всюду льды и льды. Как и всегда, горизонт кажется ненормально приподнятым. Летишь как над огромным блюдом. Миражи по-прежнему мешают наблюдению. Сегодня, например, видел отражённую в небе гору "вверх ногами".
– Как гору? – удивился Бесфамильный. В его голосе послышалась радостная тревога. – Ты видел землю, Матвей?
– Может, и землю, товарищ командир, но очень далеко. Я берёг бензин и решил не гоняться за миражом.
– Это правильно, – согласился лётчик. В его глазах потухли радостные искорки. – Ну, а большие льдины встречались?
– Вот насчёт этого-то я и хотел доложить особо. Ближе чем на двадцать пять километров больших льдин нет. Налетит шторм – и нам буквально некуда перетаскивать самолёт. Полагаю, товарищ командир, что стоило бы немедля перелететь в другое место…
Оба лётчика бросили тревожный взгляд за окно. Позёмка лениво клубила молодой неокрепший снег. Они привыкли к этому и знали, что такая погода ничем особенным не грозит самолёту. Бесфамильный задумался. Но его мысли перебил профессор. Он слышал конец разговора.
– Ну, товарищи, так вы мне всю работу сорвёте, – недовольно заметил он. – Мы то и дело меняем место стоянки.
– Ничего не поделаешь, профессор. Обстоятельства заставляют быть осторожными…
– Разрешите, товарищ командир? – прервал его метеоролог Байер.
– Да, пожалуйста, Байер! В чём дело?
– Погода портится. Сверху навалились сравнительно тёплые пласты воздуха…
– Короче: вы ожидаете шторма, – перебил Бесфамильный. – Когда?
– Полагаю, что часам к семнадцати-восемнадцати.
– Видите, профессор, дело, оказывается, серьёзней, чем мы предполагали.
Бахметьев пожал плечами и отошёл.
– Да, ты прав, Матвей, – после минутного молчания решил Бесфамильный. – Надо перебираться.
Слышавшие их разговор стали быстро одеваться. Егоров полез в пилотскую рубку.
– Слабогрудов! – окликнул Бесфамильный ни на минутку не снимавшего наушников радиста. – Обеспечьте связь с начальником экспедиции.
Тот утвердительно кивнул головой.
Участники экспедиции один за другим покидали гостеприимную кабину. Задержались только двое: профессор и метеоролог. Они стояли у дверей и ожесточённо спорили о том, что принесло шторм. Бахметьев чертил пальцем в воздухе формулы. Бесфамильный, с трудом протиснувшись между ними, напомнил о приборах и вышел из самолёта. Вслед за ним выскочил Бахметьев, но, крикнув: "чорт возьми!", схватился за обнажённую голову и бегом вернулся в кабину.
Бесфамильный осмотрел горизонт. Ничего подозрительного! Очевидно, шторм ещё далеко. Посмотрел на часы: тринадцать. "Успеем", – решил он.
Через час на месте лагеря осталась лишь груда консервных банок да высокая мачта с советским флагом…
Набирая высоту, Бесфамильный направился по тому направлению, где Шевченко видел подходящие льдины.
Несколько минут полёта, и впереди показались большие льдины.
Несмотря на усилившийся ветер, посадка прошла хорошо. За время постоянных перелётов с места на место лётчики успели привыкнуть к необычным условиям. Весь лётный коллектив был хорошо слажен и работал образцово. Поэтому, выходя из самолёта, Бесфамильный заметил спокойно:
– Ну, вот и новое место…
И снова, как ни в чём не бывало, коллектив продолжал свою увлекательную работу.
***
15 мая на полюсе разыгрался шторм. Группа Бесфамильного пережила то же, что и группа Иванова в 1938 году. Гонимый пургой, снег засыпал людей и самолёты, проникал через какие-то невидимые щели в опустевшую пассажирскую кабину.
Ветер усиливался с каждой минутой. Самолётные крылья мелко дрожали. В полной темноте, заглушая рёв и завывание пурги, где-то совсем рядом раздался грохот. Началось самое страшное – ломка и передвижение льдов.
Ледяные барьеры, сталкиваясь друг с другом, ломали льдину, на которой стояли самолёты.
Бесфамильный не выходил из кабины "Г-2". Он всё время лично докладывал начальнику экспедиции о положении дел. Их тревожный разговор внезапно прервался. Сильный удар потряс самолёт и сбил в сторону обоих людей, приникших к рации. Подчиняясь инстинкту самосохранения, Бесфамильный и Слабогрудов бросились вон из самолёта. И напрасно обеспокоенный начальник экспедиции кричал в микрофон – молчание было ему ответом. Значительно позже Бесфамильный узнал, что Беляйкин поседел за эти минуты…
Почувствовав твёрдый лёд под ногами, лётчик быстро овладел собой. Затуманивший сознание минутный страх прошёл так же внезапно, как и появился. Бесфамильный пристально всмотрелся в мутные контуры засыпаемой тучами снега машины. Как подстреленная птица, самолёт свалился направо, устало опираясь концом крыла о ледяные глыбы. Правая лыжа глубоко провалилась в возникшую трещину. Командир звена в одно мгновение понял смертельную опасность, неожиданно постигшую его машину. Пытаясь перекричать бурю, он крикнул:
– Скорее, скорее, всё выгружать на лёд!
Люди бросились выполнять приказание командира. Через настежь распахнутые двери кабины на лёд полетели палатки, продовольствие, запасы одежды, бидоны с бензином и маслом. В этот момент никто не думал о себе. Каждый старался как можно скорее выбросить из гибнущей машины всё необходимое для жизни на полюсе.
Работой руководил Шевченко. Пытаясь определить размеры постигшего группу несчастья, Бесфамильный обошёл самолёт кругом и по крылу перебрался на другую сторону трещины. Её гладкие края были неподвижны. Машина уперлась концом крыла о лёд и прочно держалась на месте. Оценив обстановку, Бесфамильный запретил Слабогрудову снимать рацию: пока лёд неподвижен, самолёту ещё не грозит серьёзная опасность. Опасность в другом – трещина может закрыться и раздавить лыжу. Поэтому командир звена решил сделать попытку поднять самолёт.
Подвести под крыло домкраты и укрепить их было делом одной минуты. Но вот домкраты подняты до отказа, а лыжа поднялась всего на несколько сантиметров. До края трещины ещё добрый метр. Пришлось подкладывать под крыло льдины, освобождать домкраты, подкладывать льдины под них и снова поднимать. Так, сбиваемые ветром, засыпаемые колючим снегом, позабыв об усталости, люди сантиметр за сантиметром подымали тяжёлую машину. Каждый понимал, что от спасения машины зависит их жизнь. И сознание этого удесятеряло силы.
Лишь к часу ночи лыжа показалась над трещиной. Самолёт выправился. Теперь он стоял ровно, опираясь на одну лыжу и гору льда под крылом. Другая лыжа висела над трещиной.
Между тем шторм продолжался. Сила ветра несколько уменьшилась, но пурга по-прежнему бросалась охапками снега. Это было уже не страшно. Главная опасность миновала – передвижение льдов прекратилось. Закрепив как можно прочнее самолёт, Бесфамильный послал Слабогрудова в кабину – попробовать связь.
Немало времени и уменья пришлось потратить радисту, прежде чем он привёл в порядок сбитые с места приборы. Хорошо, хоть сохранились тщательно упакованные запасные лампы! Только через несколько часов ему с большим трудом удалось связаться с ближайшей к самолёту рацией базы. Через неё он передал Беляйкину составленную командиром успокоительную радиограмму. Но успокаиваться было ещё рано…
Ветер, очевидно, окончательно выбился из сил, и шторм стал утихать. Посветлело. Полузамёрзшие люди по-прежнему стояли на своих местах. Обойдя всех и ободрив каждого, Бесфамильный отослал в кабину обморозившегося Канина и сам занял его место. Его сильно беспокоило неустойчивое положение самолёта. "Что же дальше? – задавал себе вопрос Бесфамильный, осматривая громоздившиеся вокруг льдины. – Что же дальше? Если нам даже и удастся повернуть самолёт и поставить его на обе ноги, – как взлететь? Где найти ровную площадку? И если всё же удастся её найти, – как туда перетащить тяжёлый самолёт?" Мысль мучительно билась, и порой казалось, что нет выхода из создавшегося положения.
К вечеру пурга прекратилась. Выглянувшее солнце осветило безрадостную картину. Кругом, насколько хватал глаз, расстилалось неровное поле, покрытое бесформенными глыбами льда.
Грустные и растерянные люди бродили около своих засыпанных снегом самолётов. Всех глодала одна неотступная мысль: "С такого аэродрома не взлетишь".
Но горевать было некогда, да это и не в привычке Бесфамильного. Он знал, что бездействие и растерянность могут быстро разложить коллектив этих крепких, но смертельно уставших людей.
– Не время вешать носы, товарищи, – спокойно сказал он. – Кто хочет отправиться на поиски аэродрома?
Почти сейчас же, один за другим, вызвались идти Слабогрудов, Шевченко и Байер. У Бесфамильного загорелись радостные огоньки в глазах.