– Вот это дело, – совсем весело сказал он, пожимая руку стоявшего рядом Шевченко. – А я думал, что вы совсем скисли. Забирайте-ка, товарищи, всё необходимое для путешествия и отправляйтесь. Будем надеяться, что ваши поиски увенчаются успехом. А остальным, – добавил он, – отдыхать, немедленно отдыхать.
Площадка у самолёта быстро опустела. Егоров, Бахметьев и Канин полезли в кабину, а Бесфамильный принялся помогать отправляющимся в разведку выбирать необходимое из груды наваленных у самолёта вещей. Каждый выбрал себе лёгкий спальный мешок из гагачьего пуха и упаковал его в вещевой мешок вместе с запасом продовольствия и несколькими цветными ракетами. Кроме этого каждый взял с собой лёгкий винчестер и укрепил у пояса портативный радиоприёмник. Пользуясь им, по сигналам рации самолёта можно было безошибочно определить направление движения.
Проводив разведчиков, Бесфамильный укрепил на правом среднем моторе несложное шёлковое приспособление для обогрева и на самом краю трещины установил примуса. Убедившись, что вся система отопления работает нормально, залез в кабину и вызвал по радио базу Иванова.
Прошли сутки. Отдохнувшие люди успели обжить новое место. Самолёты очищены от снега, выброшенные из кабины в памятные минуты вещи убраны на свои места. Бахметьев, воспользовавшись трещиной, успел расставить вокруг неё свои приборы. И только повисший на ледяной подпорке "Г-2" молчаливо напоминал о случившемся. Опасность ещё не миновала.
Возвратился Шевченко. Он слабо улыбнулся, увидев происшедшие за время его отсутствия перемены, и, подошёл к Бесфамильному:
– Нет ничего подходящего, товарищ командир…
Бесфамильный молча указал ему на самолёт. Поняв командира, лётчик понуро полез в кабину и скоро захрапел, растянувшись на своей койке.
Скоро возвратились Байер и Слабогрудов. По их виду все без слов догадались, что они тоже не принесли радостных вестей.
Положение усложнилось, но Бесфамильный решил не сдаваться. Ни одним жестом он не показал охватившего его беспокойства. Отправив разведчиков отдыхать, он долго разговаривал с Беляйкиным. Потом вышел из кабины и стал ходить вокруг самолёта, что-то соображая. Егоров и Канин, сняв чехлы с моторов своих машин, пытались очистить их от набившегося во все неровности спрессовавшегося снега. Профессор Бахметьев, забыв обо всём, вёл свои наблюдения, переходя от прибора к прибору.
Так прошло несколько часов. Убедившись, что один он вряд ли найдёт выход из положения, Бесфамильный приказал всем собраться в кабину.
– Придётся потолковать, – сказал он, когда все расселись. – Начальник экспедиции предложил нам самим искать выход. Да и чем он может помочь нам, если мы лишены возможности даже принять самолёт?
– Я хотел бы знать, – спросил после минутного молчания профессор Бахметьев, – на какое время мы обеспечены продовольствием?
– На три месяца.
– Ну и отлично, – продолжал профессор. – Если нам не суждено вырваться отсюда, то за три месяца мы проделаем такую научную работу, что нам долгие годы будет благодарен весь мир. Надо только систематически, ежедневно отсылать результаты наших наблюдений по радио в Тихую. Беляйкин располагает достаточными научными силами, чтобы этот материал обработать и систематизировать…
– Позвольте, профессор, – перебил его Бесфамильный, – мы совсем не собираемся замуровывать себя в этом ледяном гробу. Наблюдения наблюдениями, но нам надо что-то придумать, чтобы результаты этих наблюдений мы же сами и обработали на Большой земле.
– Что же вы предлагаете? Идти пешком? На это я не согласен. Что нам это даст? Без собак, нагрузив на себя хотя бы одно продовольствие, мы далеко уйти не сможем. Нам не дойти даже до льдины, где сможем принять спасательный самолёт. Подобное решение – верная гибель. По-моему, у нас единственный выход – растянуть продовольствие хотя бы на пять месяцев, сидеть на месте и работать до конца. Может быть, за это время поблизости образуется подходящая площадка, и мы сможем подняться…
– Я понимаю профессора, – вступил в разговор Байер, – но не разделяю проповедуемой им обречённости. Зачем нам это? Да полноте, сможем ли мы спокойно работать, зная, что через пару месяцев нас ждёт неминуемая гибель? А что если новый шторм разрушит нашу машину?
– Ну и что же? – спокойно возразил Бахметьев. – За это время мы найдём площадку, и к нам прилетят самолёты. Я уверен, что на родине будут приложены все усилия к тому, чтобы нас спасти. Но если даже нас и не удастся спасти, то мы дадим столько научного материала, что цена наших жизней будет недорогой платой за него…
Байер вскочил взволнованный. Чуть не крича, размахивая руками, он доказывал профессору, что "преступлением будет сидеть сложа руки". Канин горячо поддерживал его.
– Профессор прав, – внезапно ввязался в их спор Шевченко, поднимаясь с койки. Байера и Канина настолько поразила эта неожиданная реплика лётчика, что они на несколько минут лишились дара слова. Воспользовавшись их молчанием, Шевченко продолжал: – Мне нравится профессор, нравится мужество, с которым он решил, казалось бы, неразрешимый вопрос. Не мы первые погибнем в ледяном плену Арктики…
Бесфамильный с не меньшим удивлением слушал спокойные слова Шевченко. Он уже пожалел, что не пресёк в самом начале этого опасного спора. Но глаза его боевого товарища выражали столько уверенности в победе, что с их выражением как-то не вязались слетающие с губ слова. Поймав тревожный взгляд командира, Шевченко понимающе кивнул головой и продолжал:
– Всё это так, но мы не сдадимся до последней минуты. Не сдадимся! Помните, так называлась газета, выходившая в легендарном лагере Шмидта. Эти слова станут и нашим лозунгом. И у нас не дрогнет сердце! Мы смело умрём, если обстоятельства принудят нас к этому. Но… не попробовать ли нам ещё раз, прежде чем умирать, постараться улететь отсюда? Возвращаясь из своей неудачной разведки, я заметил немало ровных льдин, засыпанных снегом и осколками льда. Правда, ни одна из них по своим размерам не годится для взлёта даже моего "ястребка". И важно не это. Важно то, что только небольшие перемычки торосов отделяют эти льдины друг от друга. Арктика до сих пор предоставляла нам готовые аэродромы в неограниченном количестве. Она избаловала нас, и мы повесили носы, не видя одного из таких аэродромов. Я предлагаю повнимательней обследовать прилегающие к самолёту засыпанные снегом ледяные поля, выбрать из них те, которые разделены наименьшими перемычками, и попробовать расчистить их. Я уверен, что таким образом мы соорудим площадку, вполне достаточную для взлёта обоих самолётов.
Наконец все поняли, куда клонил хитрый Шевченко. Его предложение было принято с радостью. Оно воскресило угасшую было уверенность в благополучном исходе перелёта.
Все выскочили из кабины и разошлись в разные стороны, тщательно осматривая каждый метр льда под ногами.
"Г-2" стоял неподвижно, тяжело опираясь крылом на созданную этими людьми ледяную гору. Правая лыжа беспомощно висела над трещиной. Удастся ли людям снова поднять в голубую высь эту машину?..
ОТСТУПЛЕНИЕ
Вечером 23 апреля начальник экспедиции сообщил Блинову радостную весть о том, что Бесфамильный благополучно достиг полюса, и приказал немедленно начать эвакуацию, двигаясь пешком по направлению базы. В лагере поняли, что в соревновании двух экипажей победил тот, которым руководила железная дисциплина и выдержка.
…Багровое солнце, как привязанное невидимой нитью, медленно вращалось, описывая широкие круги над горизонтом. Солнце ослепляло людей, на секунду выглянувших из спального мешка без полярных очков. Морозный ветер обжигал лица, разукрашивая инеем ресницы и усы.
Распоряжение начальника экспедиции не застало врасплох "блиновцев". Они давно знали, что их ожидает тяжёлое, полное неожиданностей отступление. Каждый из них имел достаточно свободного времени, чтобы трезво взвесить все трудности предстоящего путешествия по дрейфующим льдам. Невольно вспоминались многие подобные переходы, кончавшиеся трагически. Приходили на память имена американца де Лонга, русского Седова и итальянца Кверини; имена многих из команды судна "Святая Анна". Всё это были люди, погибшие при отступлении из безмолвного ледяного плена.
Следуя прекрасному принципу: "будь готов к худшему", не строя никаких иллюзий, "блиновцы" спокойно готовились к трудной эвакуации. Люди были далеки от паники и, честно говоря, никто – за исключением, пожалуй, Грохотова – не сомневался в счастливом конце предстоящей экспедиции.
Лагерь свёртывался…
Находившийся ещё под впечатлением аварии Блинов, как никогда, чувствовал на своих плечах тяжёлый груз ответственности за благополучный исход эвакуации, за доверенные ему жизни людей, с которыми несчастье связало его тесными узами дружбы. Теперь он не торопился, работал сосредоточенно, пытаясь предусмотреть всякую мелочь.
Весь день 24 апреля ушел на окончание сборов. И время не пропало даром. На четырёх до предела нагруженных нартах было всё, что, казалось, на сто процентов обеспечивало успех перехода. Ни одна группа людей, собирающихся в подобное путешествие, не была ещё так вооружена для борьбы с Арктикой, как группа Блинова. В её распоряжении были аварийная рация, приборы для ориентировки и точного определения места стоянки по солнцу, шёлковые палатки, примуса и наконец двухмесячный запас продовольствия. В расчёте на будущее каждый участник перехода получил ручной компас. Сейчас близость полюса делала этот прибор бесполезным.
Перед выступлением Блинов вызвал по радио базу и лично договорился с Ивановым о связи. Условились, что каждый раз, прежде чем выключаться, радисты точно договариваются о часе восстановления связи. Кроме того два раза в сутки – в двенадцать часов ночи и в двенадцать часов дня – было установлено по двадцать "аварийных минут". Ежедневно в это время на рации базы должен был обязательно дежурить Фунтов.
Всё шло хорошо, и лишь недостаток собак смущал Блинова.
"Группа итальянца Кверини, – горестно размышлял он, – располагала ста четырьмя собаками. И то ей не удалось вырваться отсюда…"
Действительно, сорок четыре собаки с трудом тащили тяжело нагруженные нарты даже по ровному снегу. Что же будет, если дорога испортится? Приходилось надеяться только на то, что с каждым днём расход горючего и продовольствия будет облегчать нарты.
В полдень 25 апреля Блинов подал долгожданный сигнал к выступлению.
Хорошо отдохнувшие собаки дружно рванули постромки. Переваливаясь с боку на бок на неровностях льда, заскрипели тяжёлые парты. Аня, Сутырин, Коршунов и Грохотов пошли за ними, придерживая груз. Впереди, определяя направление, шли Блинов, Викторов и Курочкин.
Тяжелее других доставалось идущему с передними нартами. Он должен был быстро выбирать удобный путь между высокими сугробами и льдинами. И, как ни странно, эту тяжёлую обязанность взял на себя профессор Сутырин. Он легко шагал рядом со своими нартами, успевая управлять собачьей упряжкой и придерживать нарты. Видимо, ему больше всех пошла на пользу долгая зимняя тренировка, проводившаяся под руководством опытного каюра из числа зимовщиков Шпицбергена.
Особенно бережно вёл свои сани Коршунов. Он принял на себя обязанности "земного штурмана" потерявшей самолёт экспедиции и погрузил на свои нарты все снятые с самолёта ценные приборы и навигационные инструменты.
Первые же километры пути убедили Блинова, что о продвижении по прямой не могло быть и речи. Шли зигзагами, порой с трудом прокладывая дорогу между высокими торосами. "Здесь, пожалуй, не триста, а пятьсот километров наберётся", – с тревогой подумал он.
Командир звена первым пошёл впереди маленького каравана, зорко следя за дорогой. Ему приходилось проявлять максимум сообразительности, чтобы не удлинить путь ещё более, чтобы не завести караван в ледовый тупик. Викторов и Курочкин молча шагали рядом, учились оценивать ледовую обстановку, готовились сменить командира на его ответственной вахте.
Как и следовало ожидать, Грохотов оказался тяжёлой обузой в пути. Этот самовлюблённый человек больше всего на свете опасался за целость своей драгоценной жизни. Он боялся, что силы могут покинуть его раньше времени, и поэтому старался бережно расходовать их. Забывая о том, что нарты и без того перегружены, он при всяком удобном случае усаживался в них, нещадно колотя выбивавшихся из сил ни в чём неповинных собак. Он не думал о том, что если собаки выдохнутся, то ему же придётся за них нести груз на своих плечах.
В довершение всего, от природы ленивый Грохотов очень невнимательно следил за своими нартами. То и дело они сильно накренялись. "Вот-вот опрокинет", – тревожно думала Аня, идущая следом. Смешанное чувство раздражения и беспокойства всё сильнее и сильнее овладевало ею.
Опасения Ани скоро оправдались. На крутом откосе большого айсберга Грохотов не заметил опасного наклона. Его нарты, не чувствуя помощи человека, свалились набок, и груз рассыпался на снегу. Почувствовав торможение, привычные собаки остановились и сразу же улеглись, высунув красные языки. Они с упрёком смотрели на Грохотова своими умными, живыми глазами.
Растерявшийся метеоролог бросился подбирать рассыпавшийся по снегу груз, позабыв предупредить уходящих вперед товарищей. Наблюдавшая всё это Аня громко крикнула:
– Стой!
Все остановились, невольно вздрогнув от этого неожиданного в привычной тишине резкого крика.
С помощью подоспевших товарищей нарты Грохотова скоро были снова нагружены.
– Надо быть внимательнее, товарищ Грохотов, – скрывая раздражение, сказал ему командир звена.
Метеоролог ничего не ответил, и маленький караван в тягостном молчании тронулся в путь.
***
Шестичасовой путь, несмотря на два десятиминутных привала, сильно утомил. Толстяк Блинов обливался потом. Курочкин стал заметно отставать. О Грохотове и говорить нечего – он, бедняга, едва передвигал ноги, обеими руками ухватившись за дуги своих нарт. И только одна Аня сохранила выдержку и правильное дыхание. Прекрасно тренированные мускулы девушки легко переносили привычную нагрузку – ведь на зимовке только она одна сумела заставить себя ежедневно пробегать на лыжах десять километров.
С каждым километром дорога становилась всё хуже и хуже. Высокие льдины то и дело преграждали путь. Появились трещины, в которые, причиняя немало неприятностей, проваливались полозья нарт.
Заметно утомились и собаки. Их вожаки стали часто оглядываться и недовольно рычать. Остальные собаки повизгивали и плелись, низко опустив головы.
Блинов понял, что дальнейшее продвижение обойдётся группе слишком дорого, и коротко скомандовал:
– На привал!
Все с радостью приветствовали этот долгожданный сигнал и принялись за работу. Обязанности были распределены ещё и лагере, и сейчас каждый знал, что ему делать.
Аня и Коршунов разводили примуса, топили снег и грели воду. Викторов вмораживал в лёд штанги для установки палаток. Сутырин помогал Курочкину налаживать работу аварийной рации. И только Грохотов забыл о своих обязанностях по отношению к коллективу – кормить собак вместо него пришлось Блинову. Надеясь, что метеоролог образумится сам, командир не сказал ему ни слова.
Скоро несложные работы по оборудованию временной стоянки были закончены. Весело шумевшие примуса несколько согрели большую палатку. Весёлая Аня хозяйничала в этой "ледяной столовой", разливая по мискам приготовленный из консервов суп. За супом последовало неизменное какао со сгущённым молоком.
После обеда, когда все участники перехода снова принялись за дело, метеоролог, бормоча себе под нос что-то о "сохранении энергии", залез о головой в спальный мешок. На редкость выдержанный и спокойный профессор Сутырин, которому, кроме своих основных обязанностей, пришлось вместо Грохотова заниматься метеорологическими наблюдениями, вышел из себя и назвал его "бесчестным человеком". В лексиконе профессора этот термин означал самое крепкое ругательство.
– Да, с такими типами далеко не уйдёшь, – желчно поддержал его Курочкин.
– Паникёр и трус, – разошёлся профессор. – Такие люди в Арктике опаснее цынги.
– По-моему, такие господа нетерпимы и на Большой земле, – добавил Курочкин.
Разговор иссяк. Каждый был слишком занят делом, чтобы давать волю своим чувствам. Даже Аня, которая с трудом сдерживала ненависть к злосчастному метеорологу, не проронила ни слова. Она не отходила от рации, втайне надеясь, что ей удастся хотя бы издалека услышать голос Иванова.
Радист ещё некоторое время сосредоточенно и молча работал, низко склонившись над своим аппаратом. Потом он обернулся к Блинову и доложил:
– Связь готова.
Командир звена тяжело поднялся со своего места, подошёл к рации и надел поданные радистом наушники.
– За шесть часов прошли всего пятнадцать километров, – ровным голосом начал он свой неутешительный доклад. – Люди и собаки сильно устали. Боюсь, что собаки долго не выдержат. Нарты сильно перегружены…
Блинов умолк, видимо вслушиваясь в не слышимый остальным голос с базы.
– Хорошо, – после минутного молчания сказал он в микрофон, – у меня сейчас двадцать часов тридцать минут. Людям даю отдых. Связь прошу через восемь часов.
И, обращаясь к Ане, добавил:
– Бирюкова, Иванов тебе привет передаёт!
Пока Аня надевала наушники, Иванов выключил связь…
