От проявлений доброты Аларья каждый раз начинала плакать, хотя и клялась себе, что в этот-то сеанс не проронит ни слезинки и не позволит довести себя до истерики.
- Мне кажется, что ты не хочешь работать… - с легким сомнением и отчаянно извиняясь позой, интонацией, выражением лица, говорила одна.
- Аларья думает, что мы все в дерьме, а она королева. Что она вся из себя такая не такая, как мы! - агрессивно заявляла другая.
- Вот уж точно, - продолжала третья. - Мне не нравится, как она на меня смотрит, мне при ней даже говорить не хочется.
- На самом деле она просто пытается остаться с тем, с чем сюда пришла. Это глупо…
- Хочет выделиться хоть упрямством…
- Думает, что из другого теста!
- Выпендривается перед нами!
- Почему я должна ее любить, если она меня презирает?! Какое право она имеет так ко мне относиться?
Психиатр, суровая тетка с военной выправкой, которую не могла скрыть растянутая форма колонии, не останавливала этот процесс, даже когда он превращался в откровенную травлю. Аларья впадала в истерику или зажимала уши, чтоб не слышать голосов. Ее уводили, выдавали успокоительное, а на следующий день на собеседовании со своим ведущим психиатром заставляли просмотреть запись сеанса.
- Ты понимаешь, что сама противопоставляешь себя группе?
- Нет, - говорила Аларья, прекрасно понимая, что врет уже не себе, а врачу. - Они просто меня ненавидят…
Индивидуально она занималась с другим психиатром. По правилам колонии индивидуальную и групповую терапию вели разные специалисты. Кто из них хуже, Аларья толком не знала. Армейская тетка, кажется, наслаждалась, натравливая на нее группу. "Индивидуал", слегка манерный и чудом ухитрившийся сохранить столичный лоск даже здесь мужчина чуть старше тридцати, с удовольствием вбивал в Аларью мысль о том, что она сама виновата во всем, что с ней происходит.
Он называл это "воспитанием ответственности"; Аларья считала такое воспитание реализацией собственных нездоровых задатков.
- Скажи, тебе самой часто доводилось кого-то "просто" ненавидеть? Без причин?
- Да, - подумав, отвечала Аларья. - Перечислить?
- Нет, не нужно. Ты понимаешь, что переносишь свою собственную манеру испытывать необоснованные негативные эмоции на других?
От вопросов, начинавшихся со слов "ты понимаешь, что…", Аларье хотелось биться головой о столешницу. Она не понимала. Тем более что скажи она "нет, не приходилось", доктор Константин ответил бы "а тогда почему ты думаешь, что они так делают?". Все его аргументы девушка за три месяца выучила наизусть и окончательно перестала понимать, какой смысл в долгих беседах на одну и ту же тему.
- Как ты оцениваешь нашу работу? - в очередной раз спросил Константин. - Только искренне, спонтанно…
От слова "спонтанно" Аларью трясло точно так же, как и от вопроса про понимание.
- Искренне? Хорошо. Я думаю, что вы, доктор, не профессионал, а просто неудачник, которого не взяли на нормальную работу. Вот вы тут и кипятите нам мозги, зарплату отрабатываете. Чтоб и отсюда не выгнали.
Константин выслушал сентенцию с привычной полуулыбкой, но Аларье вдруг показалось, что на этот раз она сумела его задеть. Что-то почти неуловимое промелькнуло в глазах. Обида? Раздражение?
Он молча встал из-за стола, открыл сейф и достал оттуда пачку документов, выложил перед Аларьей.
- Что это? - спросила она, с недоумением глядя на россыпь листов цветного пластика, несгораемого и несминаемого. На каждом блестели голографические печати.
- Мой диплом. Мой аттестат с курсов повышения квалификации. Свидетельство о прохождении курса по работе с химически зависимыми. Свидетельство о…
- А на что мне-то все эти документы?
- Ты назвала меня непрофессионалом. Вот, я показываю тебе свои дипломы…
Аларья заржала в голос, наслаждаясь явной и недвусмысленной победой.
- Это последний аргумент современной психиатрии? Кучка пластика? А я-то, наивная, думала, что профессионализм - в результатах, а не в дипломах!
Константин ретировался из кабинета, не закончив сеанс, и больше Аларья его не видела. Теперь она проходила психотерапию у другого врача.
Пожилой бородатый дяденька понравился ей с самого начала. Он умел смеяться так, что дрожали стены, а при необходимости мог и рявкнуть на такой громкости, что Аларья опасалась за судьбу решеток на окне.
- Чушь! - мог гаркнуть он, когда девушка рассказывала очередную глупую историю, зная, что это глупая история. Стряхнув первый испуг, она понимала, что - да, чушь, и нет смысла тратить на нее время сеанса. Драгоценное, как начала она думать, время.
Сначала Аларье казалось, что никакого лечения не происходит вовсе. Доктор Чех не заставлял ее, лежа на кушетке, отчитываться во всех мыслях за два дня и пересказывать содержание снов. Чаще они пили жиденький колонистский чай или играли в шахматы, попутно разговаривая обо всем на свете. Никакой уже привычной Аларье медицинской корректности в нем не было напрочь.
- Ну и дура, - говорил он, вытряхивая крошки печенья из бороды. - Повадился кувшин по воду ходить, там ему голову и сломить. Связалась со всякой шпаной, и где еще выискала такую, а?
- Сама выискалась, - вздыхала Аларья, пряча взгляд в кружку.
- Сами и мухи не гадят, только пожравши! - фыркал доктор. - Тебя связали, похитили и увезли, что ли? Или как?
- Нет. Ну, я думала…
- Думала она, - смеялся доктор Чех. - Вот как надумала - то и нажила. Ну-ка, давай, надумай, как ты могла все сделать по-людски?
- Закончить школу, сдать вступительные экзамены… или пойти на конкурс молодых талантов.
- А провалилась бы? Талантов много, а таких коз задумчивых - еще больше… Мест вот мало.
- Ой, напугали. Пошла бы в армию, там оформители всегда нужны, а потом уже без экзаменов!
- Куда? - притворно изумлялся доктор. - В армию? А кто тут сестру костерил, типа, тупая солдафонка?
- Я? - удивлялась Аларья. - Ой, точно… Ну, это мелочи, главное, что два года отслужил - без экзаменов поступаешь. И художникам же не надо всякие там… марш-броски.
- Это ты ошибаешься, но, небось, не сломалась бы, если тут еще не померла? А теперь что? Что теперь, а? Когда выйдешь?
- В армию не возьмут совсем, в институт - еще четыре года, - уныло перечисляла девушка. - По-моему, я все испортила. Совсем. Кому я теперь нужна с социальной инвалидностью?
- Как это кому? Дружкам своим! Откормишься, отмоешься, на очередную дрянь залипнешь и по рукам пойдешь. Девка ты красивая, ноги от ушей, так что не пропадешь, а?
- А потом опять сюда?
- Нет, второй раз уже в обычную колонию. Или строгого режима, как набезобразить успеешь. Хочешь, расскажу, как там?
- С-спасибо, я уж как-нибудь так… В программу реабилитации. Полы мыть не привыкать.
- Ой, да ты действительно думать умеешь. На, возьми и мою печенюшку, заслужила, - ухмылялся ехидный дед.
Шутками и прибаутками, байками и щелчками по лбу он вбивал в Аларью две простые мысли - она хозяйка собственной жизни, и еще ничего не кончилось. Никакого канонического психоанализа, кушеток и свободных ассоциаций. Если бы у нее был дедушка, вот так с ним можно было бы пить чай, и тогда все в жизни сложилось бы иначе. С самого начала.
Доктор не только рассуждал за будущую жизнь, но и учил ее спокойно относиться к своему печальному прошлому.
- Ну, вляпалась в говнище, в самое что ни на есть вонючее, что правда, то правда. Ничего, взяла мыло да щетку, вымыла ножки - и все. Ты вчера в лазарете за новенькими убирала?
- Я…
- Грязная работа?
- А то!
- Ничего, в душ сходила - все сошло. В жизни всякое бывает. Иногда в такое вляпываемся, что лучше бы в говно. Только человеку на то и мозги, чтобы вовремя щетку с мылом взять да отмыться. Вот тебе все дали - и еще кран открыли. Пользуйся, пока дают. Зато выйдешь, поговоришь с ровесницами… тебе сколько? Двадцать? Вот поговоришь - обалдеешь, какие они еще дурочки. А ты уже взрослая умная девка, многое повидала.
- Да в печи крематория я видала такое многое…
- Придет время - и из печи посмотришь, все там будем. Только пока еще мы не там. От чего сразу не дохнем - в пользу, поверь старику.
Аларья слушала и верила многому, но только не этому. Год вольной жизни оказался ударом топора, подрубившим дерево под самый корень, и теперь впереди было слишком много препятствий. Жизни-борьбы девушка не хотела, но ничего другого ей не оставили.
Она сама себе не оставила, поправилась Аларья в один из вечеров.
16
Данные по базам противокосмической обороны были строжайше засекречены, но есть вещи, которых не утаишь, словно иголку в кармане. Никто и не собирался скрывать то, что скрыть невозможно: на какой базе командир - придирчивая сволочь, и послужной список можно "украсить" лишь букетом взысканий, на какой все мало-мальски перспективные вакантные места раздаются только родственникам и родственникам родственников. Тут свирепствует жрец-капеллан, и от поста до поста приходится хором распевать молитвы, там - офицер службы безопасности, считающий, что увольнительная сродни посещению чумной зоны, и только строгой изоляцией солдат можно уберечь от заразы шпионажа.
Все эти слухи постепенно стекались к Бранвену: он не собирался доверяться судьбе и случаю, а заранее обеспокоился сбором сведений. Курсантов старших курсов Академии КФ пропускали на некоторые объекты, куда гражданским заходить не позволялось, и пару часов в декаду Бранвен проводил в барах и солдатских столовых на посадочных площадках. Обрывки разговоров, настрой солдат и младших офицеров можно было соотнести с тем, что рассказывали после практики однокурсники.
Из всего списка Белл выбрал две базы, постоянно соревновавшиеся между собой по уровню боевой и спортивной подготовки. Остальные им и в подметки не годились. На первой он проходил практику и мог своими глазами убедиться в том, что это хорошее место для службы. Вторая, судя по отзывам, была ничуть не хуже. Учитывая результаты экзаменов он мог претендовать на место на любой из двух, но оставались еще такие факторы, как происхождение, протекция, и, главное, наличие вакансий.
После того, как Фархад Наби принял неожиданное участие в судьбе Брана, о козырной карте, рекомендации от его отца, можно было забыть: пусть Фархад и действовал по своей инициативе, но те, кто осмеливался досаждать "тысячникам", рисковали отправиться на тот свет намного раньше времени. По закону Синрин любое действие нижестоящего, которое член списка "золотых десяти тысяч" истолковал как угрожающее или оскорбительное для него или членов его семьи, позволяло применить личное оружие вплоть до летального исхода. Закон требовал действовать своими руками, но о паре крепких охранников, которые подержат жертву, там ничего не говорилось. Пользовались этим разрешением крайне редко, но забывать о нем не стоило.
Бранвен уже написал прошение о зачислении на обе базы, теперь оставалось только дождаться ответа. Как всегда, он не представлял, что будет делать, если ему откажут. Следом за мыслью об этом приходила глухая черная паника, а через мгновение мозг выкидывал опасную мысль вон, выдирая ее с корнем. Такого быть попросту не могло: его обязаны принять. Кто и чем обязан выпускнику Беллу, пусть и золотому медалисту? Едва ли стоило задавать Бранвену этот вопрос. В ответ он либо высокомерно отказался бы разговаривать с недостойным кретином, либо жестоко оскорбился.
Они не могли поступить иначе. Медаль, отличная успеваемость и безупречная дисциплина - пропуск на лучшие базы.
Ожидания Бранвена, которые кто-то мог бы назвать нелепыми, сбылись в точности. База "Нинтай" предложила ему должность офицера-расчетчика. В ответном письме, явно составленном живым человеком, а не автоматом, даже содержался легкий намек на перспективы карьерного роста. Белл не стал дожидаться ответа от второй базы, зная, что выбрать в случае согласия будет нелегко. Он подтвердил что принимает предложение, получил все нужные документы и отбыл на базу.
Ему не пришло в голову посетить родителей. Бранвен отделался звонком отцу по вифону, похвастался успехами и этим ограничился. Поступив в Академию, он стремился как можно меньше общаться с родителями. Они были живым напоминанием о том, что Брану хотелось забыть навсегда: происхождение с самого дна, с первых уровней подземных городов Синрин. Оба не относились к "урожденной прислуге", а были наняты за год-полтора до рождения Брана, и парню иногда казалось, что ему даже ближе те родственники, что так и остались в самом низу.
Они-то однозначно признавали небывалый успех и великолепие курсанта Академии КФ, не равняли себя с ним; а отец при каждом разговоре так дотошно допрашивал, велики ли успехи Брана, и не нарушает ли он нечаянно каких-то правил, что сын потом еще декаду или две ворочался с боку на бок, тревожась о том, действительно ли все делает правильно. Звучало это так, словно папаша разбирался не только в устройстве вентиляционных систем, но и в тонкостях армейского этикета. Бранвен понимал умом, что отец просто выдумывает недостатки, как делал это всю жизнь, но не мог вытряхнуть из себя детскую веру в его слова. А любимую присказку "Neck or nothing" постоянно повторял сам.
База встретила его удивительной по контрасту с шумом и суетой коридоров Академии прозрачной тишиной. Узкие проходы, в которых едва могли разминуться два человека, а чтобы пропустить другого, несущего груз, приходилось вставать в специальное углубление, тем не менее, казались свободными и просторными из-за зеркальной окраски стен и потолка. В первый десяток минут Бранвен оцепенел: ему казалось, что навстречу ему марширует целая колонна офицеров, а не один встречающий, но скоро он привык.
Отдельная каюта показалась ему чем-то сверхъестественным. Еще никогда в жизни новоиспеченный санто кайи не жил в собственном помещении. В кадетской школе в одной спальне обитал десяток мальчишек, в Академии - пятеро взрослых парней, каждый из которых обладал своими привычками. Один храпел, другой бродил по ночам, сшибая предметы и роняя вещи, третий, зубря что-то, начинал выть себе под нос популярную песенку…
Отдельная каюта. Рабочее место, отделенное от начальственного взора толстой тяжелой дверью, которую по правилам требовалось закрывать изнутри на два оборота запорного колеса. В углу потолка - камера наблюдения, но к ним Бранвен привык и, пожалуй, крайне удивился бы отсутствию постоянного надзора. Трое подчиненных - старшина и два матроса. Еще двое расчетчиков входили в состав других смен и никак помешать Бранвену не могли. Начальник расчетно-координационного отдела по виду на тирана не походил. Жизнь была прекрасна…
Первая же декада объяснила Бранвену, что главная отличительная черта службы, и она же главный враг военного - скука. Должно быть, в боевой обстановке скучать никому не приходилось, но размеренные монотонные чередования дежурств, отдыха, авралов, личного времени, которое нечем было особо занять, к боевой обстановке отношения не имели. "Солдат спит, служба идет"; то же касается и младших офицеров, но, выспавшись, они начинают валять дурака. Главная задача командования - постоянно загружать их работой, чтобы поддерживать определенный уровень усталости. Попросту говоря, подчиненный должен быть задолбан ровно настолько, чтобы мог моментально подскочить с койки по тревоге, но до тревоги мечтал бы только спокойно поваляться на этой самой койке.
Командование базы "Нинтай" прекрасно знало эту заповедь, однако к ней прибавляло другую: "пять раз назови подчиненного бабой - и он начнет рожать детей". Демографический взрыв базе не угрожал. Требования могли быть сколь угодно изматывающими, заведомо бессмысленными, как, например, ежедневное обеззараживание контактных поверхностей, но грубости и намеренных унижений никто не допускал даже в адрес матросов. Кулаки, пинки и брань прекрасно заменяла вежливая угроза перевода с формулировкой "неполное служебное соответствие".
Тем не менее, если дело доходило до шуточек, и силы, и желание находились у всех. Бранвен методично вляпался во все ловушки, которые подстраивали новичкам. Фальшивая инструкция о том, что в обязанности расчетчика входит собственноручная полировка запорно-соединительных клапанов вентиляционной системы на вверенном ему участке. Маленький вирус в системе, заставивший машину обращаться к нему "дорогой мой Бранвен" и писать сюрреалистические вирши, где наобум чередовались строки стихотворений из библиотеки базы…
Бранвен все это терпел, а, промахнувшись в очередной раз, веселился вместе с шутниками. Он прекрасно знал, что подобную "обкатку" устраивают всем новичкам и по ее результатам определяют, что за человек пришел служить на базу. Ябедников, тех, кто бросался в драку или фонтанировал презрением, зануд, обидчивых в коллектив принимать не спешили. Бранвен же, дважды прошедший систему неуставного тестирования, точно знал, что репутация создается годами, а портится за одно мгновение.
После эпизода с "вызовом в траляля" Бранвена признали "своим парнем".
- Белл, тебе приказано явиться в траляля, - проходя мимо каюты Бранвена, сообщил схемотехник, прослуживший лишь на полгода дольше, но уже "обкатанный".
- Куда? - опешил Бран. Такую шутку он еще не слышал.
- В траляля, - небрежно повторил такой же санто кайи и скрылся за поворотом.
- Стой, имей совесть! - заорал вслед Бранвен, но пакостник уже смылся.
Бранвен постучал в соседнюю каюту, коллега-расчетчик как раз не спал.
- Слушай, что вы тут называете "траляля"?
Сосед, доплетая кончик косы, посмотрел на него, как на идиота. Похлопал глазами, потом навернул резинку, перекинул дело рук своих через плечо и кашлянул.
- Траляля и называем. Ты что?
- Хун-Су, не издевайся, мне туда велели явиться…
- Я издеваюсь? Я? - возроптал сменщик. - Ты еще спроси, что такое "жопа", а?
Белл понял, что ответа тут не добьется, и решил поискать информацию в базах данных "Нинтай", однако ж никаких упоминаний о значении окаянного термина не нашел. Время меж тем поджимало, а шарахаться наобум по всем помещениям, в которые его могло вызвать начальство, Бранвен не мог.
Перебрав в уме несколько вариантов - набить морду Хун-Су, сделать вид, что не услышал схемотехника или нажаловаться на него, санто кайи Белл решил, что ни один из них его не устраивает.
- Куплю сведения, - сказал он соседу, через пару минут вернувшись в каюту Хун-Су.
- Почем? - немедленно заинтересовался тот.
- По кружке пива для всех офицеров РКО.
- Звучит неплохо. И что же ты хочешь купить?
- Государственную тайну, само собой.
- Ну-ууу?
- Какое помещение зашифровано кодовым наименованием "труляля"?
- О, коварный шпион Вольны, ты хочешь вырвать тайну нашего сердца?! - завыл, становясь на цыпочки и воздевая к потолку руки, Хун-Су.
- Хочу, - сознался Бранвен.
- Кабинет начальника РКО, - признался шутник, и уже вслед прокричал:
- Не забудь про пиво!
Про пиво санто кайи Белл не забыл и с первого же полученного на личный счет оклада действительно выставил всем по кружке, а начальнику отдела преподнес бутылку дорогого сакэ. На этом оклад кончился, но обычай требовал поступить именно так. Спорить же с любым, даже самым невыгодным обычаем, Бранвену и в голову прийти не могло.
Жизнь сияла яркими красками, взору открывались доселе недостижимые вершины, и каждую Бранвен Белл собирался покорить.