Юноша вежливо кивнул, откинул от лица волосы, потом, изящно изогнувшись, забрал их в "хвост". Как и положено мальчикам, он с пяти лет отращивал длинные волосы, старательно ухаживал за ними и очень гордился тем, что "хвост" уже дорос до лопаток. Женщины брили головы налысо, или, как Елена Наби, делали депиляцию, мужчины отращивали длинные волосы. Обычай Синрин, освященный веками. У еретиков-маздаков все наоборот: мужчины стригутся накоротко, женщины длинноволосы, если только не служат в армии.
Длинноволосые женщины. Женщины-солдаты. Фархад передернулся от отвращения. Впрочем, что взять с еретиков, позорных последователей презренного Маздака? Разумеется, у них все навыворот, тьма занимает место света, а свет - место тьмы. Удивительно лишь то, что именно им принадлежит Вольна, теплая и плодородная планета. Служители Мана говорили, что Светлый царь испытывает своих детей на силу и мужество, а потому из двух планет отдал им худшую. В морозах Синрин, в тесноте ее городов в мужчинах вызревало мужество, а в женщинах - мудрая покорность. Маздаки же жировали в роскоши, тепле и комфорте, а потому и были столь жалки и глупы, что позволяли женщинам командовать мужчинами. Подумать только, бред какой!
Фархад знал, что думает о религии и политике больше и чаще, чем большинство сверстников. Так уж повелось, что семья Наби была набожна. Салман Наби был посвященным третьего круга, готовился принять посвящение в четвертый, последний из доступных тем, кто не хотел отдать всю свою жизнь служению Ману. Семьям "золотых десяти тысяч", прямым законнорожденным потомкам первых колонистов, это было запрещено. Вспоминая об этом запрете, юноша всякий раз злился. Церковная карьера привлекала его больше светской, но даже мечтать о ней было бессмысленно. Будь у Фархада хотя бы один брат, можно было бы обратиться с прошением к Верховному жрецу. Разумеется, не сразу, а совершив какой-либо подвиг на благо родины и во славу Мана. Братьев не было, и все надежды оказывались праздной игрой ума, не способного покориться воле и судьбе.
Оставалось надеяться на то, что отец возьмет в дом вторую жену и с ней произведет на свет сына. Правда, гораздо проще было надеяться на то, что подлые маздаки вдруг одномоментно покончат с собой, оставив правоверным свободную Вольну. Последние два года Салман появлялся дома от силы раза три в год на несколько декад. Ведущий хирург Синрин, он руководил проектом на орбитальной базе. В чем была суть исследований, Фархад не знал и узнавать не собирался - при виде крови его самым недостойным образом мутило, от описаний операций желудок подкатывал к горлу. Что-то относительно хирургии в условиях пониженной или повышенной силы тяжести. Наверное, пониженной - откуда на орбите повышенная, и кому вообще это нужно?
Мать вскочила, чтобы подлить в пельмени бульона, приоткрыла духовку. По кухне разошелся пряный аромат фарша и теста, от которого рот моментально наполнился слюной.
- Долго еще? - со вздохом спросил Фархад. - Есть охота!
- Чем больше ждешь, тем вкуснее еда, - улыбнулась ему мать. - Ты же знаешь, милый, сколько готовится шиш-барак…
Фархад все знал, конечно: что глотать слюну ему еще примерно полчаса, что после этого придется дожидаться, пока стол не будет сервирован приличным образом, а мать не переоденется к обеду. Все равно ему казалось - умрет от голода прямо сейчас, упадет в обморок. Елена посмотрела на него внимательно, ушла в направлении кладовой и вернулась с упаковкой вяленых фруктов.
- Перекуси, милый. Устал в спортивном зале?
Юноша кивнул, впиваясь в лакомство. В этом была вся Елена - без слов знала, когда сыну нужно помочь справиться с голодом или усталостью, понимала, чем вызваны эти беды, что нужно делать. Фархад с отвращением думал о том, что через несколько месяцев придется покидать родительский дом и переселяться в общежитие Гуманитарного Университета. Ему уже хотелось поскорее закончить обучение, которое еще даже не началось. Какая жалость, что в Университете нельзя учиться дистанционно!
В очередной раз погрустив на эту тему, Фархад постарался взбодриться. Не слишком-то прилично мужчине переживать по поводу расставания с отчим домом. Наберись Фархад смелости поделиться с приятелями своими мыслями, пожалуй, его осмеяли бы. Впрочем, будь он трусом - никогда не прошел бы посвящение второго уровня, которого удостаивался не всякий взрослый мужчина, а ведь Фархад добился его уже в выпускном классе! Да, пришлось здорово попотеть, но как счастлив был отец… и мать, разумеется. Именно тогда Елена посмотрела на сына не только с заботой и вниманием, но и с настоящим уважением - едва ли не с большим, чем на мужа. Ради этого стоило корпеть, изучая законы Мана.
Трус или не трус - а переезжать в общежитие придется. Кто знает, что за сосед ему достанется, ведь отец ни за что не согласится оплачивать отдельную квартиру для студента-первокурсника. Разве что попробовать поговорить об этом с матерью…
3
Пока родители тешились тем, что в третий раз читали вслух письмо драгоценнейшей сестрицы, Аларье оставалось только демонстративно курить на балконе, прикрыв за собой дверь. Все равно было слышно, как ни старайся. Аларья Новак возмущенно фыркнула и швырнула недокуренную сигарету вниз, тут же полезла в карман юбки за следующей. Дражайшие папочка и мамочка были в своем репертуаре: охали и ахали каждый раз так, словно то, что Арья соизволила нацарапать два десятка строчек, привесить к ним пару мутных снимков, сделанных при помощи общественного терминала, и звуковой файл типа "люблю-целую-ваша-дочь" - событие планетарного масштаба. Национальный праздник Вольны: курсантка Арья Новак накропала письмо домой!
Аларья злилась и ничего не могла с собой поделать. Не помогало ни жадное, взахлеб, курение, ни презрительные рассуждения о том, что двойняшка по сути дела - тупая неграмотная военщина, жалкая дура в форме и недостойна даже минуты дурного настроения Аларьи. Сестре всегда доставались все родительские любовь и внимание, ей же - только объедки, скудные вопросы об учебе, встречи и проводы из очередного кружка, секции, студии…
Ей даже внешность досталась более выгодная. Сестры-двойняшки были вовсе не похожи друг на друга. Арья была яркой - невысокая, худощавая и длинноногая, с черными, как ночь, волосами и темно-голубыми глазами, белокожая. На нее всегда оборачивались на улице, свистели вслед. Пусть Аларья скорее удавилась бы, чем заговорила с теми парнями, что западали на сестренку - солдаты или курсанты, рабочие, короче, всякая тупая шваль; она завидовала успеху самому по себе. Успеху, который доставался дуре, даже не знавшей, что с ним делать. Арью последние четыре года не интересовало ничего, кроме учебы. Зато в школе она нагулялась от души, и, главное, с кем? С самым заядлым хулиганьем в городе, с быдлом.
Аларья Новак уродилась совсем другой, пошла и не в мать, и не в отца. В детстве ей нравилось думать, что на самом деле у родителей было две одинаковые дочки-близняшки, но одну подменили. Может быть, ее родители - совсем другие люди? Например, художники или музыканты - вот дочери и передался по наследству их прекрасный вкус и тяга ко всему возвышенному, проявившаяся еще в детстве. Потом девочка подросла и перестала фантазировать о подобных глупостях, но зависть и ненависть к сестре, которые Аларья пыталась маскировать под презрение, остались.
Она уродилась, как сама считала, с изысканной и утонченной внешностью. Высокая, тонкая до хрупкости - безо всяких диет, такой обмен веществ, - пепельная блондинка со светлыми серо-голубыми, небесного оттенка глазами. Прозрачное чуть длинноватое личико, острый нос, отчетливо обозначенные на лице скулы. Аларья была бы хороша, если бы не крайняя манерность, не слишком-то подходившая девушке из провинциального городка, дочери простых инженеров.
- Аларья, - подкатывали иногда одноклассницы, желавшие порезвиться за чужой счет. - А у тебя, наверное, прислуга есть, а? Как это называется - горничная, да? И еще повариха?
Аларья презрительно отворачивалась от тупых дур, с которыми выпало учиться в одной школе, и ведь не в обычной районной, а лучшей в городе, специализированной, но и там не было покоя от противных глупых девиц, которые считали, что самое главное - уметь отжиматься, бегать в защитном костюме и прыгать с а-парашютом, и, конечно же, танцевать. Все они мечтали учиться в столичных институтах или служить в армии, работать в дипломатическом корпусе или в ведущих конструкторских бюро, короче, делать карьеру на благо родины.
Девушку от них мутило. Ей хватило четырнадцати лет, прожитых в одной комнате с Арьей, чтобы раз и навсегда возненавидеть и танцы, и а-парашютизм, и рассуждения о мальчиках. Аларья не понимала, почему родители выбрали в любимицы настолько примитивное и ограниченное существо, начисто игнорируя вторую дочь. Мало, что ли, крови им попортила Арья? Разве не ее с двенадцати лет вылавливали по подворотням, где она то целовалась с охламонами лет на десять старше себя, то хулиганила так, что по городу ходили легенды о мелкой шкоднице? При этом Арья каким-то чудом ухитрялась учиться на сплошные "отлично", хотя с третьего класса никто не видал ее корпевшей за школьным терминалом.
А теперь, надо же - курсантка, отличница учебы. Да она даже в свое драгоценное училище пошла не по своей воле! Если бы не надпоручик Смитсон из участка, быть бы сестренке в колонии для несовершеннолетних. Тот просто спросил ее, после того, как выловил в подвале в компании токсикоманов, в какое училище Арья хочет поступать. Сестрица, не слишком задумываясь, ответила "в авиационное!". Аларья подозревала - лишь потому, что название начиналось на первую в алфавите букву. Смитсон еще о чем-то проинструктировал Арью Новак, и та притихла на полгода, а потом и вовсе покинула городок; вернулась уже совсем другой, спокойной и солидной.
После этого у Аларьи не осталось ни одного шанса быть замеченной родителями. Их, конечно, интересовали ее школьные оценки - как-никак выпускной класс. Раз в неделю мать могла вспомнить о том, что Аларья женского пола, и вяло поинтересоваться, как у дочери обстоят дела с мальчиками. Когда родители получали премии, девушка могла надеяться на обновку, правда, матери сроду не приходило в голову поинтересоваться, совпадает ли у них вкус. Какое там - обновки просто покупались матерью по дороге с работы. И наплевать, что для матери "весь город носит" означало, что она купила модную и элегантную вещь. Для дочери те же слова становились приговором: ей придется слиться с толпой безмозглых ровесниц.
Девушка старалась, как могла - пыталась украшать вещи вышивкой, росписью или хотя бы аппликациями. Не раз и не два подобные попытки заканчивались тихими всхлипываниями над однозначно испорченной юбкой или платьем. Ловкость рук никогда не входила в число достоинств Аларьи. Родители, впрочем, ее не ругали - удивленно пожимали плечами и отделывались репликами из серии "не знаю, зачем тебе нужно было это делать, сочувствую". Одноклассницы иногда рассказывали, что им устраивали мамаши за порванную или испачканную одежду, и Аларье вдруг делалось обидно до слез - казалось, что всех на свете замечают, пусть отвешивают подзатыльники или орут, но замечают, а она для родителей нечто среднее между мебелью и украшением. Смахнуть пыль и пройти мимо…
Слушать пробивавшиеся даже сквозь балконную дверь бурные восторги родителей было нестерпимо. Аларья постаралась сосредоточиться на том, что ничего, ничего, ровным счетом ничего не слышит, и вернулась в свою комнату. До возвращения чудовища из училища оставалась всего лишь неделя. Девушка уселась на кровать, поджала под себя ноги и задумалась, точнее, попыталась убедить себя, что думает. На самом деле в голове стоял неумолчный протестующий вой. Аларья не могла находиться в этом доме, не могла слышать голоса родителей, не могла сознавать, что еще неделя - и в этой комнате будет валяться на соседней кровати тупая сестренка.
Если бы только валяться! Даже после четырех лет училища Арья хоть и попритихла, но оставалась совершенно нестерпимой. Ей казалось вполне естественным копаться в рисунках Аларьи, особенно в эскизах. Будущая летчица не замечала в упор, что сестре от этого хочется бегать по стенкам или сигануть вниз головой с балкона. Хуже того, эта военщина могла себе позволить замечания, и, - полный конец света! - почти всегда эти замечания оказывались верными. Несмотря на то, что Аларья семь лет училась в художественной школе, а сестрица если и бралась за перо, то лишь в школе на уроках рисования, или в своем училище, оформляя плакаты. Аларья всегда только фыркала и морщила нос - "что ты можешь понимать в живописи", - но врать себе она не умела. Сестрица разбиралась в живописи. К сожалению.
На мгновение показалось, что кровать взбрыкнула и отвесила девушке подзатыльник. Потом она сообразила, что опрокинулась назад и ударилась головой о спинку. Низко закрепленный пучок волос - повседневная ее прическа - спас от ушиба, но от неожиданности Аларья едва не заревела в голос. Даже кровать - и та была против нее. Девушка вскочила, распахнула балконную дверь… Снаружи стояла тихая солнечная погода. Мучительно не хватало воздуха. Аларья упала на колени, держась за ограду балкона, прижалась щекой к прозрачному пластику. Она больше не могла оставаться в этом доме.
Шкаф - настежь, все содержимое - наружу. Девушка не знала, что нужно взять с собой, а потому напихала в рюкзак то, что в голову взбрело. Пара платьев, белье, юбка, спортивный костюм, косметика, плеер, сменные кубики для него, аккумуляторы, записная книжка. Что еще? Да ничего, пожалуй - и это добро еле-еле влезло в рюкзак. Его на одно плечо, еще не хватало носить рюкзак, просунув обе руки в лямки, это пусть Арья, спортсменка и отличница физподготовки, так ходит. На другое плечо - планшет с рисунками, ее билет в будущее. И прочь, прочь из ненавистной родительской квартиры…
Ее ухода никто не заметил, мать с отцом продолжали перечитывать письмо и обсуждать прекрасное будущее гордости семьи. Аларья летела по улице, то и дело загребая краем планшета по пластику дорожного покрытия. Навстречу ей попадались прохожие, почти все - знакомые, если не коллеги родителей, то узнаваемые хотя бы в лицо.
Вот пани Аритома, про которую ходили слухи, что она дочь пленного синринца. Врали, разумеется. Среди вольнинцев тоже встречались такие фамилии. В конце концов все были потомками обитателей одной планеты. Это потом уже части колонистов что-то ударило в голову (Аларья подозревала, что моча и никак иначе), и они отселились с Вольны на Синрин. Их не слишком-то удерживали: буржуазный выродок с планеты - всем легче, но синринцы ухитрились не только выжить на своей заснеженной планетенке, так еще и развить промышленность, расплодиться с удивительной скоростью и развязать войну против вольнинцев. Аритому Аларья ненавидела - та вела уроки танцев, отличалась прескверным нравом и обожала говорить гадости. Сколько раз тонкая трость гуляла по спине Аларьи - считать не пересчитать. Девушка презрительно фыркнула и отвернулась, демонстративно "забыв" поздороваться.
А вот бывшая одноклассница Мирка, веселая разбитная девчонка, одна из немногих, симпатизировавших Аларье. Между ними до такой степени не было ничего общего, что еще год - и девушки стали бы подругами. Хотя бы на почве совместной нелюбви к Арье, которая когда-то увела у Мирки кавалера. Впрочем, когда Арья наконец-то отбыла в училище, кавалер вернулся, и теперь, пока бывшие одноклассницы с сумками ходили в школу, Мирка с коляской прогуливала годовалого сына.
Пан Димитров, воспитатель в детском саду, его Аларья помнила с малолетства. Веселый дядька, добрый и понимающий - недаром из всей группы сразу выделил ее, определил несомненный талант художника и посоветовал родителям отдать в художественную школу. Девушка помахала пожилому человеку рукой, постаравшись улыбнуться беспечно и легко, словно и не покидала родной город навсегда.
По крайней мере, она надеялась, что - навсегда.
4
- Дура ты, Бран! Дура лысая!
Кадет Бранвен Белл нехотя оторвался от терминала и встал со стула. Отвлекаться от подготовки к экзаменам не хотелось, но неписаные правила школы требовали отвесить в ответ на оскорбление пару подзатыльников. "Дурака" Бран бы еще простил, но не "дуру", да еще и лысую. Однокашник самым оскорбительным образом расшаркивался в дверях, демонстрируя Бранвену подошвы ботинок.
- Ну, держись! - кадет Белл очень старался быть серьезным, отстаивая поруганную честь, но губы все равно расплывались в улыбке.
Последний месяц кадетских забав, потасовок и хамских препирательств. Через каких-то сорок дней все разлетятся по разным учебным заведениям, кто куда захочет (и сумеет) поступить. Бран давно, еще в первом классе, выбрал свою цель: академия Космического Флота. Он не сомневался, что сдаст экзамены - и только на девятку, на лучшую отметку, все предметы. Никак иначе. Даже если придется выучить наизусть все Законы Мана, толстенный сборник, из которого абитуриентам требовалось зазубрить только первую главу.
Он еще думал о вступительных экзаменах, но уже бежал по вырубленному в скальной породе коридору кадетской школы, догоняя противника. Прыжок через веревку, натянутую ремонтной бригадой. Через пять ступенек - вниз по лестнице, вслед за обидчиком…
Глухой стук и чавкающий шлепок. Куроки Итиро, одногруппник и почти приятель Бранвена, распростерся глубоко внизу на камне пола. Сам Бран едва удержался на ногах, балансируя на самом краю лестницы без ограждения. Только теперь он понял, зачем ремонтники натянули веревку.
Жрец появился немедленно, словно ждал, затаившись за углом. Не тот, что наставлял их группу, незнакомый. Белесый, словно каменной крошкой присыпанный. Белые волосы, белые ресницы. Почти белые строгие глаза.
- Я его не толкал! Он сам! - попытался оправдаться Бранвен.
Жрец молча кивнул, отстранил Брана и прошел вниз по лестнице. Парень замер, прижавшись лопатками к холодному серому камню. По спине текли струйки пота. Несчастный случай, это был только несчастный случай. Но разве жрец поверит? Разве ему объяснишь?
До вечера Бран провалялся на койке. Нельзя было терять ни часа, готовиться к экзаменам, изучать всю программу и дополнительные материалы, но после пережитого в голове было звонко и пусто, как после удара кулаком. Строки букв расползались перед глазами, наезжали друг на друга и пытались сбежать с экрана. На ужин он не пошел. В последний месяц такие вольности были позволительны, кадеты готовились к экзаменам, и никто не требовал прежней дисциплины.
За час до отбоя его позвали к жрецам. Бран заплел волосы в положенную по правилам тугую косу, разгладил мундир так, чтоб на нем не было ни единой складочки, и постарался принять строгий, но покорный судьбе вид. Впервые за три года ему захотелось молиться, но уже не было времени.
Жрецов собралось трое. Бранвен замер у порога в ритуальном поклоне и не разогнулся, пока ему не приказали войти и сесть. На него смотрели три пары глаз. Наставник Брана, белесый жалобщик и старший в школе, жрец шестого круга посвящения. Его кадет боялся до дрожи, до судорог в икрах - взгляд черных, как ночь, глаз заставлял цепенеть.
Голоса в пещере с высоким потолком звучали гулко и торжественно. Сумрак разгоняли лишь мерцающие огоньки вокруг алтаря и чаша с Неугасимым Пламенем на столе перед жрецами. Пахло как всегда - дымом и благовониями, Бран старался не шмыгать носом и не моргать лишний раз. Больше всего он опасался начать чихать. Сочтут за неуважение, размажут по стенам. Слезные железы покорились стратегической необходимости и иссякли.