* * *
Я вошла в кабинет Рыбникова. Как-то дверь у меня вырвалась, распахнулась, ударилась о какой-то шкаф, стоящий в коридоре. Никак я с ней совладать не могла. Волновалась жутко. Хозяин кабинета подскочил, помог. Пригласил садиться.
Я не знала, с чего начать.
- Может быть, дело, по которому я к вам пришла, покажется вам странным…
- Нисколько. Вы еще не знаете, по каким делам сюда приходят. Вот вчера, например, один человек просил, чтобы газета посодействовала, чтобы его освободили от должности директора института. Поскольку он, видите ли, не чувствует себя на высоте занимаемого положения. Насколько я могу судить по вашей внешности (прекрасная, между прочим, внешность!), вы не являетесь директором НИИ, и, стало быть, ваше дело уже не в такой степени странное. И это уже хорошо.
Не знаю, всегда ли этот Рыбников так держится или, может быть, он начал с анекдотов, чтобы как-то успокоить меня… Как бы то ни было, мое волнение действительно немного улеглось, спасибо ему.
- Видите ли, вы, кажется, собираетесь печатать анкету о внеземных цивилизациях?..
- Собирались, милая дама. Собирались. Впрочем, - он действительно несколько удивился, - откуда вы знаете об анкете? Что мы собираемся (или что не собираемся) печатать, - это редакционная тайна. Ибо даже в условиях социалистической действительности бывают конкуренты. Прослышат об интересном материале - уведут. За милую душу. В своем органе тиснут. Опередят. Так что я поддерживаю с вами разговор на эту тему исключительно из-за преклонения перед вашей внешностью (еще раз подчеркиваю: прекрасная внешность). Одним словом, по сути нарушая свой служебный долг, сообщаю: вчера еще собирались печатать эту самую анкету, а нынче уже не собираемся…
Я совсем не ожидала такого поворота дела. Все во мне как-то сразу обмякло. Нервное напряжение последних дней мгновенно обернулось усталостью.
- Как же так? - недоуменно спросила я.
Он развел руками:
- А вот так: газета. Мы живем на острие событий. Еще вчера не было ничего более актуального, чем внеземные цивилизации, а сегодня уже вышла книжка членкора Прокофьева о полетах в ближний космос. Бестселлер. Зачитаешься. Сам захочешь полететь. И надо ж такому случиться: уже двадцать четыре часа этот бестселлер пылится на магазинных полках, а никто, по существу, о нем еще не знает. Надо немедленно всех уведомить, раззвонить, растрезвонить. Правда, после этого может случиться непредвиденное: толпы людей могут хлынуть в магазины за бестселлером. Потребуется вызывать конную милицию. Но это уже не наша забота. Милиция - по другому ведомству. Так что вот так, милая дама. Не советую вам выходить замуж за газетчика, который живет на острие этих самых событий. Лучше выбрать человека положительного. Такого, который всю жизнь будет долбить в одну точку: цивилизации так цивилизации, ближние полеты так ближние.
- Я уже выбрала такого… Который долбит… - устало произнесла я.
- Не хотите ли вы сказать, что вы замужем? - Он сделал трагическую физиономию. - Это поистине печальное известие.
- Я жена Борисова. Виктора.
- Ах, вот оно что! - Он даже подскочил в кресле. - Мое преклонение перед вами снова катастрофически возрастает. Так долго выдерживать соперничество с коварными внеземными цивилизациями - это, поверьте, далеко не каждой женщине под силу.
Собственно говоря, я не знала, о чем вести речь дальше. Ты хотела повалиться в ноги этому Рыбникову (или кому там еще), просить, умолять, чтобы не морочили голову твоему мужу, чтобы выкинули в корзину придуманную им анкету. Чтобы он мог спокойно думать о своей работе, о своей семье. Одним словом, жить нормальной человеческой жизнью. Но вот это свершилось без твоего участия, без всяких твоих стараний: анкету больше не собираются печатать. И что же? Почему-то это тебе не доставляет радости. На душе у тебя - опустошенность. Ты думаешь о Викторе. Этот взрослый ребенок уверен, что анкета вот-вот появится в газете. Можно себе представить, как он спозаранок мчится едва ли не через весь Коктебель к газетному киоску, выклянчивает у наглой, недоброжелательной киоскерши очередной дефицитный номер и… ничего не находит. Уныло бредет назад к спящему еще Вовке… Должно быть, думает, что публикация задерживается из-за него: он ведь не приехал, не привез текст. Ну, и тебе достается, конечно: это ведь ты его не пустила. Впрочем, нет: обо мне он не думает ничего плохого. Он никогда мне ничего плохого не говорит и, я знаю, никогда ничего плохого обо мне не думает. Я чувствую это. Никогда у него язык не повернется отругать меня - ни вслух, ни про себя. Все свои беды, все свои несчастья он принимает примерно так, как их принимают религиозные люди - безропотно, точно они ниспосланы свыше. Юродивый? Может быть. Но мне жалко его - что я с собой могу поделать? Дура я, дура…
- Послушайте, - говорю я Рыбникову, - у вас ведь, кажется, нет текста анкеты? Как же вы говорите, что еще вчера собирались печатать ее?
- Текста, собственноручно составленного вашим драгоценным супругом, у нас действительно нет. Он нам его не оставил (впрочем, я его и не просил: не хватило, знаете ли, фантазии представить, что столь актуальная и злободневная тема, как ВЦ, может когда-нибудь выпорхнуть на страницы нашего уважаемого органа). Но я восстановил анкету по памяти. Не дословно, конечно (все-таки я видел ее лишь раз), но - тут я готов положить голову на плаху - по смыслу совершенно точно. Профессиональное, знаете ли, качество: увидел - как сфотографировал. Так что ваш дражайший супруг, уверяю вас, был бы мною премного доволен. Если бы не этот некстати подвернувшийся бестселлер…
- Вы сказали, что сегодня уже не собираетесь печатать анкету. Что это значит? Что вы ее не напечатаете в ближайших номерах? Или что вообще не напечатаете?
- Скорее всего последнее. То есть теоретически я, конечно, могу себе представить, что когда-нибудь, не в отень скором времени, мы сумеем порадовать читателей этой анкетой, составленной нашим дорогим другом (и вашим уважаемым супругом). Но ведь теоретически мы и от ВЦ в ближайшие год-другой сигнал принять можем. Так вот, шансы тут, я думаю, примерно одинаковы. Единственная реальная возможность напечатать анкету была вот в этом номере, который сейчас готовится к выпуску: идет большая статья академика о ВЦ; почему бы к этой большой статье не дать малюсенькую подверстку в виде анкеты? Игра с читателем и все такое прочее. Но теперь, по высочайшему повелению главного редактора, рядом с большой статьей академика помещается небольшая рецензия на книгу членкора. Все логично: вверху - академик, внизу - членкор. Что касается нашей с вами анкеты, для нее, увы, уже не остается места. Бестселлеры требуют жертв. Появится ли другая такая возможность в текущей пятилетке? Очень и очень сомневаюсь.
- Юрий Александрович… Так, кажется, вас зовут?..
- Совершенно верно, - кивает Рыбников.
- У меня к вам есть одна просьба. Я бы хотела, чтобы вы отнеслись к ней серьезно.
- Я весь внимание.
- Видите ли, эти внеземные цивилизации, которые у нас с вами ничего, кроме улыбки, не вызывают… Виктор воспринимает все это всерьез…
- Да, я имел возможность убедиться в этом.
- Так вот, не могли бы вы позвонить ему в Коктебель (он все еще там, это я не пустила его) и сказать четко и ясно, что анкета печататься не будет? Ну, и посоветуйте ему как-нибудь, чтобы он выбросил ее из головы… Хотя вряд ли он выбросит. Впрочем, пока не было этой анкеты, все было как-то спокойнее…
- Непременно позвоню, уважаемая…
- Лидия Сергеевна, - я ему так и не представилась, вот что значит волнение.
- …уважаемая Лидия Сергеевна. Вот только по номеру беготню закончу и сразу же позвоню. Приложу все силы, чтобы вернуть вашего мужа из звездных далей в лоно семьи. Хотя тут уже полный успех не могу гарантировать: знаете, увлеченные люди - как алкоголики. - При этих его словах я вздрогнула. - Да простится мне такое сравнение по отношению к вашему уважаемому благоверному, - тут же поправился он. - Как говорят врачи, чтобы лечение было успешным, необходимо встречное желание больного.
Я махнула рукой, устало побрела из кабинета.
* * *
Не ожидала, что все получится так просто, само собой. Никому не надо валиться в ноги, ни у кого ничего не надо просить…
И ведь странно, что в таких случаях редко испытываешь удовлетворение - когда твои желания осуществляются сами собой. Так уж устроен человек - ему требуется преодолевать какое-то сопротивление… Сопротивление материалов. Вот если бы этот Рыбников заупрямился, а тебе удалось бы его уговорить, упросить, что-то доказать ему, наконец, - тогда другое дело. Я думаю, и полководец не испытывает никакой радости, когда противник без боя капитулирует перед ним.
Впрочем, это опять сантименты. Главное - дело сделано. Никакой публикации не будет. Так что ты, Витенька, можешь спокойно себе загорать под коктебельским солнцем - две недели у тебя еще осталось - и постепенно остывать от очередного твоего дурацкого увлечения, постепенно приходить в себя.
Кстати, может быть, стоит ему позвонить, рассказать обо всем? Чтобы он не терзался бессмысленным ожиданием (хуже нет ожидать чего-то, особенно когда очень хочешь, чтобы это что-то поскорее произошло). Рыбников позвонит ему еще не скоро, если вообще позвонит. А что? С него как с гуся вода. На ходу себе придумает оправдание. "Мадам, я ваш вечный должник. Все самые темные силы мира объединились, чтобы я не смог внести свою лепту в благородное дело возвращения вашего, пардон, блудного мужа к праведной семейной жизни. Представляете, в последние дни я работаю совершенно как в сельскохозяйственном кооперативе: подъем - в пять, отбой - в двадцать три ноль-ноль". Что-нибудь в этом роде.
Так что, позвонить? Ну нет, еще чего! Сам позвонит…
Как будто это я во всем, что случилось, виновата!
Кстати, если не ошибаюсь, он уже звонил несколько раз. Несколько раз были звонки междугородной. Ничего, позвонит еще.
Междугородная позвонила вечером. Я сняла трубку.
- Лида, это я.
- Да…
- Как у тебя дела?.
- Нормально.
- У нас все в порядке. Вовка здоров.
- Да…
- Лида, ты меня слышишь? Я говорю: Вовка здоров.
- Слышу.
- Лида, ты не сердишься на меня?
Мне нравятся эти вопросы: дело на грани развода, а он - "Не сердишься?".
- Не сержусь.
- Не сердись. Я люблю тебя.
Я молчу.
- Лиданька, ты меня слышишь?
- Слышу.
- Я говорю: я люблю тебя.
Как все легко: "Я тебя люблю" - и все проблемы сняты.
- Лиданька, ты не знаешь, как там дела с анкетой? Я не могу в редакцию дозвониться.
- Анкету печатать не будут.
- Что? Я тебя не слышу. Какой-то треск, Говори погромче.
- Я говорю: анкету печатать не будут.
Что он должен подумать в этот момент? Что это я все устроила? Пусть думает, что хочет…
Молчит.
- Алло! Виктор! Что ты молчишь?
- Лида, до свидания…
Повесил трубку.
Я вижу его расстроенную физиономию. Вижу, как он бредет с переговорного пункта, убитый этой новостью (рядом с ним понуро бредет Вовка). Выходит на шоссе, проходит по мосту над вонючим ручьем (когда-то это было романтическое место - Коктебель), ничего вокруг не замечая.
Мне вдруг становится ужасно жалко его. И его, и Вовку. Два покинутых ребенка - маленький и взрослый.
Опять я реву весь вечер. Нет, не могу я так: я здесь, а они там - два самых близких, самых родных мне существа. Но что же делать? Брать билет и лететь обратно? Нет, я не выдержу всей этой мороки - ехать за билетами, потом - в аэропорт, потом - из аэропорта… Мне надо мгновенно перенестись к ним туда, обнять их обоих, утешить, растормошить…
Все-таки ехать или не ехать? Глупая бабья привычка: подменять слезами тяжелое решение.
Постепенно, однако, решение все же созревает. Нет, не это, другое. Не возвращение в Коктебель. Вы скажете, что я сумасшедшая, что я дура. Да, я такая и есть, но я ничего не могу с собой поделать.
* * *
Дверь знакомого кабинета. На этот раз я без труда с нею справляюсь. Рыбников поднимается мне навстречу.
- Рад вас видеть, очаровательная Лидия Сергеевна. Вы составляете такой приятный контраст с этими унылыми казенными стенами. Что привело вас вновь сюда?
- Видите ли, вы, наверное, будете удивлены, зачем я к вам пришла…
- Нисколько, Лидия Сергеевна, нисколько. Я ведь уже сказал вам в прошлый раз, что меня невозможно удивить…
- Я хотела бы вас просить, чтобы вы все-таки напечатали анкету…
- Гм… Просьба действительно… Удивительная… В прошлый раз, вы, кажется, желали скорее обратного, если я вас правильно понял…
- Да, но теперь, поразмыслив хорошенько… Одним словом, я прошу вас ее напечатать.
- Вы, конечно, понимаете, дражайшая Лидия Сергеевна, что я готов пойти на все, чтобы выполнить любую вашу просьбу. Ваша просьба - для меня закон. Но тут, увы, я сделать ничего не могу. Высшее начальство распорядилось печатать рецензию. Дескать, бестселлер и все такое прочее. Пути к отступлению, как говорится, отрезаны, мосты сожжены.
- Но разве вы не можете переубедить начальство?
- Какие у меня аргументы? То, что некая прекрасная дама просит меня об этом, - это для начальства еще не аргумент. Кстати, почему вы все-таки решили, что для вашего семейного благополучия будет лучше, если эта анкета все же увидит свет? Насколько я понимаю, будет только хуже. Сейчас ваш муж поддерживает контакт с внеземными цивилизациями исключительно через своих ближайших знакомых. А эта публикация значительно расширит его возможности. Он получит стратегический плацдарм для решающего наступления на ВЦ. Если вам не жалко ваших близких, ваших детей - они у вас есть? - пожалейте хотя бы ни в чем не повинных инопланетян.
Эти его бесконечные шуточки кого угодно могут утомить. Но ничего, переживем и это.
- Видите ли, Юрий Александрович, я все обдумала. Я признаюсь, что в этом деле я преследую прежде всего корыстные семейные интересы. Но поскольку вам-то в общем-то все равно - печатать или не печатать, - в равной степени вы готовы поступить и так, и этак, я и считаю, что моя корыстная просьба не выглядит чересчур наглой и дерзкой. Что же касается моих семейных интересов, мне кажется, было бы все-таки лучше, если бы вы напечатали анкету. Понимаете, иначе Виктор будет продолжать искать другие пути. Он не успокоится, я его знаю. Кто скажет, сколько еще это протянется? А так напечатаете, разберетесь в ответах - и точка. Хорошо бы еще было, если бы большинство читателей вам ответило, что все эти разговоры о ВЦ - просто бессмысленная блажь. Но это уже так, мое личное пожелание.
Здесь читатель, наверное, решит, что я кривлю душой, объясняя, почему я изменила свое отношение к анкете. Да в общем-то так оно и есть. Но не могу же я признаться этому Рыбникову, что мне просто жаль Виктора. Смертельно жаль. Что со вчерашнего вечера, с момента нашего телефонного разговора он так и стоит у меня перед глазами - в растерянности бредущий по пыльному, прокаленному солнцем поселку.
Но Рыбников непреклонен:
- После вашей вдохновенной речи, уважаемая Лидия Сергеевна, я действительно лучше стал понимать мотивы ваших действий. Но аргументов, с помощью которых я мог бы склонить в вашу пользу свое начальство, у меня не прибавилось.
- Господи, ну скажите вашему начальству что-нибудь. Вам ведь лучше известно, что говорят в таких случаях - когда хотят отстоять какой-то материал. Мне же достаточно того, что вы меня понимаете.
- Именно потому, что я назубок знаю все стандартные ситуации, возникающие в нашем учреждении, я и уверяю вас с кристально чистой совестью: дело совершенно безнадежное. В данный момент возникла стандартная ситуация номер двадцать пять (а может быть, сто двадцать пять - не суть важно): членкор имярек - который, заметьте, не просто членкор, а еще и знаменитый общественный деятель, - подарил нашему главному свою книгу с трогательной дарственной надписью. На днях членкору исполняется ровно восемьдесят пять лет, и ничто - обращаю ваше внимание на это слово: ничто - не может предотвратить появление в нашей газете панегирической рецензии на эту книгу (хотя и прескучнейшая, между нами, книжица).
- Итак, вы не хотите говорить с вашим руководством об этом деле? Так ли я вас понимаю?
- Разговор с руководством на подобные темы - это как минимум две бессонные последующие ночи (можете ли вы заснуть, когда у вас нервы гудят, точно провода высокого напряжения?)… Ну, и разумеется, еще один шаг к инфаркту.
- Вы боитесь инфаркта… А люди не боялись бросаться на амбразуры… На эти самые провода высокого напряжения…
Жалкий трус. Вот так они все, эти "отчаянные циники". На первый взгляд кажется - море им по колено. Так они себя подают. А чуть копнешь поглубже, пустяковое испытание - и вся их хваленая отчаянность оборачивается элементарной трусостью.
Вижу, однако, что-то в лице моего собеседника меняется. Ну, выгони хотя бы меня! Докажи, что хотя бы на это ты способен. Я бы на твоем месте выгнала.