Доктором он стал, когда я еще классе в третьем училась. А ему тогда было немногим за тридцать. Но дело не в докторстве, не в карьере. В конце концов, он до сих пор всего лишь заведующий отделом, хотя ему много раз предлагали стать директором института. Цель, которой он верен, - другая. Не директорство. Не административная работа. Директорство для него - это то же, что для моего слуха внеземные цивилизации. Нечто боковое, отвлекающее (хотя, согласитесь, есть, конечно, разница между дилетантским увлечением ВЦ и должностью руководителя солидного научного учреждения). Его цель - в его науке, и он беспощадно отметает все, что загораживает путь к этой цели, все, что мешает ему.
Так вот, образ отца всегда у меня стоял перед глазами. Это был мой идеал (впрочем, и сейчас это мой идеал). Я, девчонка, дурочка, считала, что уж если не все мужчины такие, то, по крайней мере, каждый второй. В любом случае, моим избранником будет именно такой. Обратите внимание на эту последнюю фразу. Я считала, что я выберу (мне понравится, я полюблю) именно такого, как мой отец. После небольшая накладка произошла. Совсем пустяковая. Наизнанку вывернулась эта фраза. Я почему-то решила, что тот, кто мне понравился, на ком я остановила свой выбор, - именно такой. А как же иначе? Как же я могла полюбить человека, не соответствующего моему идеалу?
Вы, конечно, догадываетесь, что произошло дальше. Когда, как говорится, первый любовный угар прошел, выяснилось, что я просто не знаю Виктора. Что он не только не похож на моего отца, но в каком-то смысле - его полная противоположность. Человек настроения. Увлекающийся. Одним словом - тряпка. Наступило отрезвление. Уже тогда у меня был порыв - уйти от него. Но я его любила (да что говорить, я и теперь его люблю). И тогда у меня созрел план - сделать его таким, каким я его хочу видеть. Вы скажете - утопия. Не знаю, не знаю. Иногда мне казалось, что мои усилия приносят плоды, что Виктор мой меняется в лучшую сторону. Но то была иллюзия. Внеземные цивилизации - это ведь не первая его блажь. Много и прежде всякого бывало. Увлекался он и автоделом (это когда отец нам машину подарил), и шахматами, и водными лыжами, и горными, и дельтапланом… А еще раньше подводное плавание было, байдарка… Древние философы… Короче говоря, увлечений хватало. Вот только главного не было, чего-то серьезного, одного. Я не настаиваю, чтоб этим серьезным непременно стала его профессия, та инженерная область, которой он занимается, в которой он специалист. В конце концов профессию можно сменить. Но раз уж ты что-то выбрал, - то, что больше всего тебе по душе, - так остановись на этом, стань в этой области профессионалом. Так нет же, не хватает его. Ненадолго хватает. Везде-то он дилетантом остается…
…Я стояла у окна, смотрела куда-то поверх крыш соседних одинаковых домов - небоскребов на боку. После осознала: смотрю на Останкинскую башню. На улице моросил дождь. У подъезда остановилось такси. Вышел отец. Так он и не купил себе новую машину.
Я собрала ужин. Он любит, когда я готовлю, - больше, чем когда готовит мать (хотя, по правде говоря, по кухонному делу я ей в подметки не гожусь). Может быть, моя не очень изысканная кухня больше соответствует его суровому, аскетическому нраву.
Говорим о том о сем. О пустяках разных. Про главное, за чем приехал, он все не начинает. Еще бы! Эта роль для него нова. Никогда он не выступал в этой роли. Посмотрим, как она ему удастся.
Наконец он собирается с духом.
- Лиданька, не мое это, конечно, дело, но мне кажется, ты не совсем правильно себя ведешь. Я имею в виду - по отношению к Виктору.
Ого! Сразу быка за рога.
- Чем же это неправильно, па?
- По-моему, вы с матерью хотите вылепить из него нечто такое… Как бы это сказать?.. Чем он не может быть… Что противоречит его духовной сути…
- Слишком сложно, отец. Если говорить о нашей последней ссоре - дело обстоит совершенно просто. Я просто хотела отдохнуть по-человечески. Как все трудящиеся. Провести месяц на юге. Имею я на это право? Он мне испортил отдых… Причем испортил совершенно идиотским образом. Блажью. Газета, видите ли, собирается напечатать придуманную им анкету "Есть ли жизнь на Марсе?". Пятьдесят строк мелким шрифтом. И по этой причине ему необходимо бросить жену, сына и немедленно лететь в Москву.
- Да, я понимаю, доченька. Но и ты меня пойми. В тридцать шесть лет трудно перековать характер. Если вообще возможно. Можно, конечно, предпринять кое-какие эксперименты, но всерьез рассчитывать на успех, ставить благополучие семьи, сына в зависимость от исхода этих экспериментов - вряд ли стоит.
- Отец, у него есть характер, но и у меня - тоже. Год за годом спокойно смотреть, как твой муж шарахается от подводного плавания к внеземным цивилизациям и в конце концов приходит к финишу тривиальным неудачником (ты ведь понимаешь, что я имею в виду под этим словом?!)? Не могу себе представить, чтобы я была на это способна. Пусть найдет себе другую, которая будет принимать его таким, каков он есть (ведь к этому, если не ошибаюсь, ты меня призываешь?!).
Отец молчит, опустив седую голову.
- В конце концов я чувствую, что разлюблю его, и тогда наш брак вообще станет бессмысленным и тягостным. И воспоминания останутся тягостные (хорошее в таких случаях редко вспоминается). А так, если мы сейчас разойдемся, по крайней мере в душе хоть что-то останется…
Я умолкаю. Он по-прежнему сидит, понурив голову. Потом встряхивается, точно ото сна.
- Видишь ли, я сказал, дочка, что невозможно переделать человеческий характер. Почти невозможно. Но это относится к чужому характеру. Над своим мы до некоторой степени властны. Собственно говоря, тебе особенно и переделывать в своем характере много не надо - так, кое-что подкорректировать, выражаясь инженерным языком. Ты требовательна - это хорошо. Важно только уточнить, что надо от человека требовать.
- Я требую не так уж много. Чтобы он не был юродивым. Только и всего. Или, по-твоему, это чрезмерное требование?
- Видишь ли, представления о том, кого считать юродивым (то есть чудаком, насколько я тебя понимаю), меняются от века к веку. Как известно, Кибальчич, сидя в тюрьме, незадолго перед казнью, рисовал летательный аппарат с ракетным двигателем. Вот уж чудак так чудак! А теперь эти самые чудаки - что ни на есть солидные и положительные люди… Кстати, Кибальчич тоже разбрасывался - был и революционером, и изобретателем, и на врача учился…
- Я хотела бы, чтобы мой муж на своем веку выглядел серьезным и положительным… Между прочим, признюсь тебе честно: это мое "чрезмерное" желание более всего вызвано моим давним знакомством с одним удивительно положительным и цельным человеком.
Он покраснел, словно ребенок, и снова опустил голову.
- Напрасно ты думаешь, дочка, что мой "вариант" - мой образ действий, образ жизни - наилучший. То есть когда-то я и сам так думал, иначе не выбрал бы его (а я его выбрал сознательно, мой характер не совсем к этому располагал - это к вопросу о возможности воздействовать на свой характер). Теперь я вижу, что мне не удалось обойтись без потерь. Я имею в виду потери, которые были непосредственно связаны с моим образом жизни. Так что на твоем месте я бы требовал от мужа не столько чтобы он был целенаправленным, целеустремленным человеком - чем-то наподобие твоего отца (хотя до некоторой степени целеустремленность, конечно, важное качество), а прежде всего чтобы он был человеком.
- Отец, что такое быть человеком? Меня этому пытались научить в школе. На уроках литературы. Но я так и не поняла.
- Я не стану тебе излагать школьную премудрость. Вообще не буду особенно философствовать на эту тему (это ведь сложная философская тема - по этому поводу тысячи трудов написаны). Скажу лишь немного о тех потерях, о которых я упомянул. Да, я всю свою жизнь упрямо преследовал одну цель - как можно большего добиться в моей области науки. То, что такой образ жизни - самый разумный и правильный, это сделалось для меня аксиомой. Аксиома, после того, как она принята, уже не подлежит обсуждению. В жертву моей работе приносилось все (правда, это никогда не достигало масштабов фанатизма - фанатиком, как ты знаешь, я все же не стал). Я до минимума свел время, отведенное книгам, театру, живописи (которой, между прочим, увлекался в юности - не знаю, известно ли тебе это)… природе… поездкам… Сузил круг друзей (друзья, как ничто другое, требуют времени)… Даже вам с мамой уделял в общем-то самую малую допустимую толику внимания… Это, конечно, не могло пройти для меня бесследно. Я преуспел в своей области, но как человек стал… более черствым, что ли… Да, да - более черствым. Этакая сухость в душе. Я отлично чувствовал, как с каждым годом душа все больше покрывается какой-то невидимой коростой… Одним словом, я стал менее человечным, чем был, допустим, лет тридцать назад. Когда тебя еще не было на свете.
От этих его последних слов мне почему-то сделалось весело.
- Ты специально назвал этот срок - тридцать лет, - чтобы я не могла сравнить тебя тогдашнего и сегодняшнего. Если бы ты сказал хотя бы "лет двадцать назад", тут бы я с тобой поспорила: за эти двадцать лет ты нисколько не изменился, во всяком случае - не в худшую сторону. И вообще, папка, по-моему, ты на себя наговариваешь. Я понимаю, конечно: важная миссия, и все такое прочее…
Мы оба рассмеялись. Я обняла его за плечи.
- Нет, серьезно, доча, я ничуть не наговариваю на себя.
- Если серьезно, отец, какое все это имеет отношение к Виктору? По-моему, он чересчур "человечен". Так что его "человечность" оборачивается своей противоположностью.
- Чересчур человечным быть нельзя. У Виктора есть, конечно, недостатки. Вероятно, ты права: было бы хорошо, если б он больше внимания уделял своему делу (хотя в своем институте, по-моему, он на вполне положительном счету - тут как-то мне пришлось разговаривать с одним из его коллег). Но в общем-то он хороший парень. Тянется к людям. Кстати, и эти внеземные цивилизации нужны ему не сами по себе - ему просто интересно знать, как все это воспринимают другие. Он - так, а как прочие?
Некоторое время мы молчали, потом он снова заговорил.
- Что касается его якобы недостаточной целеустремленности (я допускаю, что таковая отчасти имеет место), тут тебе надо действовать какими-то иными методами. Методами косметической хирургии, что ли. Ты же действуешь, как при ампутации конечностей.
Мы опять помолчали. Он стал собираться. ("Мать, должно быть, уже беспокоится". Кстати, что это с ней: так и не позвонила. Столь безропотно подчиняться отцовскому запрету? Никогда прежде за ней этого не водилось.)
Уже уходя, в дверях, он остановился.
- Вообще, мне кажется, человек будущего - да простится мне это выспренное выражение - будет более раскован. Он будет менее стеснен всякого рода "жизненными целями" - независимо от того, лежат или не лежат они в его профессиональной области. И больше будет посвящать себя собственно жизни - во всем ее разнообразии. Больше ее любить. Как таковую. Хотя, быть может, я и ошибаюсь…
* * *
Каково? А? Ну, и отец! Вот тебе и идеал! Скажи мне кто-нибудь еще утром, что я услышу от него такое, - да я бы расхохоталась этому человеку в лицо.
Да, вот тебе наше хваленое знание людей. Да мы самых близких своих не знаем!
Конечно, что касается Виктора, тут он меня ни в чем не убедил - это ведь все так, абстрактные рассуждения насчет человечности и целеустремленности, но собственной исповедью, конечно, удивил. Так что больше и удивить невозможно.
Как бы то ни было, спасибо ему. После его визита, после нашего разговора на душе у меня не то чтобы полегчало - просто я стала способна заниматься какими-то обычными, повседневными делами. Рассуждать более или менее здраво. Одним словом, вернулась на землю (не скажу, что с неба - скорее из преисподней).
Поздно вечером позвонила мать (должно быть, отец уже заснул). Я услышала рыдания в трубке.
- Лидуля (всхлип)… Это я (всхлип)… Ну как ты?.. Здорова?.. Как Володечка?.. - Все это перемежается всхлипами. - Когда же кончатся твои муки, бедная ты моя?
- Мама!
- …Я не могу, Лидуля… Я не могу… С этим надо что-то делать… Это не может продолжаться до бесконечности…
- Мама, не надо!
- Я ведь тебе говорила, Лидия, в свое время… Что ты совершаешь ошибку, выходя за него замуж. Это не тот человек, за которого ты его принимаешь. Не тот человек, который тебе нужен (я ведь знаю тебя).
Господи, за что же такие муки!
- Лида, я понимаю, тебе тяжело, но надо принимать решение. Лучше один раз отрезать, чем всю жизнь терзаться. В конце концов на нем свет клином не сошелся. Ты еще молода. На внешние данные тебе грех жаловаться. Бог даст, найдешь человека…
- Мама, это не телефонный разговор. Я приеду к тебе… Мы поговорим…
- Хорошо, хорошо… Ты прости меня, дочка! Я ведь вижу, как ты терзаешься. Как ты таешь на глазах. Ты ведь тоже должна понять меня: я мать (снова идут всхлипы). Когда-нибудь и ты окажешься в моем положении - не приведи, конечно, бог… Тогда ты меня поймешь…
Вот так каждый раз - рыдания, причитания, слезы, стоны… И я реву вслед за ней. Кажется, уже почти успокоилась - отец приехал, успокоил - нет, снова надо растравить душу. И ведь она думает, что наоборот - облегчает мои страдания, снимает бремя. Стремится к этому совершенно искренне.
Какие это все-таки разные люди - мать и отец. Полная противоположность друг другу. Небо и земля. Теперь, после разговора с отцом, мне это особенно хорошо видно. А ведь целую жизнь вместе прожили! После этого чего стоят все разговоры о психологической совместимости и прочей муре. Да поручи этим грамотеям, "специалистам", установить, насколько мои родители совместимы друг с другом, - я уверена: полная несовместимость была бы выявлена. Подальше бы друг от друга посоветовали им держаться специалисты. А вот поди ж ты - целую жизнь прожили вместе. Должно быть, и не подозревая о несовместимости…
Впрочем, может быть, и подозревали - откуда мне знать? О таких вещах детям не рассказывают. Но факт остается фактом: тридцать лет бок о бок. Причем и ссор-то особенных никогда между ними не было (это уж я, конечно, заметила бы). Думаю, так до конца у них все и продлится… В этом же духе…
И вот поди ж ты - этого она не видит, этого она не замечает: что по всем канонам он ей не пара… А она - ему. Что любой тонкий знаток человеческой психологии посоветовал бы им немедленно разойтись, не терзаться и не мучиться… Один раз отрезать… Короче - все то, что она мне сейчас советует. Такая аналогия почему-то ей не приходит в голову. Очень до этого трудно ей додуматься.
Впрочем, аналогия здесь, конечно, не полная. У нас ведь с Виктором дело не только в психологии - в поступках. Психологию люди в общем-то умеют обуздывать, укрощать. Если бы они этого не умели, никакие контакты между ними не были бы возможны. Вот и я единственно чего требую от Виктора - чтобы он умел укрощать свой характер, чтобы не давал ему волю. Отец-то все это прекрасно умеет…
…Ну все, хватит сантиментов! Пора и честь знать. Надо за дело браться.
В первую очередь, конечно, надо съездить в редакцию, попросить, чтобы они не печатали эту чертову анкету, выбросили бы ее в корзину. Правда, у них нет текста, Виктор им не оставил, но ведь эти газетчики народ ушлый, что-нибудь придумают, раз уж решили напечатать. В крайнем случае снова позвонят Виктору - он им продиктует. Там всего-то несколько вопросов. Ну, а дальше я знаю, что будет: придет мешок ответов, все это, конечно, свалят на Виктора (как же - энтузиаст; любое дело лучше поручать энтузиасту). А этот дурак и рад стараться - начнет копаться в этом мешке. Читать все подряд, делать выписки, сортировать ответы. (Другие бы - раз-раз, просмотрели бы все по диагонали, быстренько все перелопатили бы, а этот дотошнейшим образом копаться будет, над каждым словечком замирать.) Дальше пойдут встречи, разговоры с разными людьми - из тех, что прислали ответы, - переписка., Одним словом, на год хватит мороки, а то и больше… Время - коту под хвост. Через эти год-полтора опять он у разбитого корыта: по работе ничего путного не сделано, диссертация на нуле…
Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить! В лепешку расшибусь - не допущу. Пойду, повалюсь в ноги тому, от кого это зависит. Ну что им эта анкета? Что, им ее заменить нечем? Да у них там десятки вариантов - они завалены материалами. Сколько людей напечататься мечтает! Да только свистни, брось клич - завалят всякими анкетами, письмами, заметками. Печатайте на здоровье. Только эту анкету не печатайте. Ну, зачем вам она?!