- Ага, как же, хочется жить, товарищ полковник, - Николая песенка явно раздражала. - Этот Вилли Розенбаум, или как его там... ну, который сочинил это дерьмо - он всё-таки vkray ofonarel. Советские офицеры так не разговаривали. Тем более перед самым концом. Какое там "не падайте духом" и "жить хочется". "Это что, пораженческие настроения?! Да я тебя, суку, под трибунал!" - вот это было бы похоже. Да и Россию тогда поминать было не велено, тем более "великую". Союз Советских Социалистических Республик - вот это было можно. В крайнем случае - Родину без названия. "За Родину, за Сталина" - вот и весь сказ. СМЕРШ-то до самой капитуляции орудовал... и после нее тоже, на востоке. Почему-то на Западе принято считать, что для России война закончилась в сорок третьем. Это с германцами она закончилась, а гражданская война в Сибири продолжалась до сорок шестого... Последних партизан и вовсе в конце пятидесятых добили.
- А ты сам давно из России? - спросил Майк.
- Я что, такой старый? - усмехнулся Николай. - Я здесь родился. Отец политруком был. Не то чтобы особо идейный, просто время такое было, что самая удобная карьера - по партийной линии... Ну а когда все так обернулось, драпанул из Мурманска с последним британским конвоем. Мать к нему только в пятьдесят четвертом выпустили. Тогда в Райхе Обновление было, вроде как свободы больше стало, ну и в России тоже гайки поослабляли. Хотя, надо отдать должное Власову, он еще в сорок третьем указ издал, чтобы семьи партийцев не трогали. Имущество только отбирали, как "приобретенное за счет незаконных привилегий", да и то у родни шишек, не у рядовых. Не стал, значит, мстить. У него самого-то большевики жену расстреляли, причем вторую уже, первая еще в тридцатых в лагерях сгинула... правда, он, говорят, в Германии быстро утешился... А мой отец, представь, так одиннадцать лет верность матери и хранил. Прямо хоть сценарий для Холливуда пиши. По крайней мере, - Николай вновь усмехнулся, - такова официальная версия.
- Значит, ты вообще не был в России? - Майк почувствовал разочарование.
- Это ж не на Хавайи в отпуск махнуть! Чтобы нашего брата-эмигранта хоть по туристической визе пустили, это ж такой геморрой... Да и не очень-то и хотелось. В гробу я видал и коммуняк, и власовцев. Мне и здесь хорошо.
- Мне казалось, тебе не очень нравится Америка, - язвительно заметил Рональдс.
- Ну, по большому счету... ты не обижайся, Майк, Америка, конечно, дерьмо. И Россия тоже дерьмо. Но американское лучше пахнет, - Николай чокнулся со стоящим на столике пустым стаканом Майка и осушил очередную порцию. В графине оставалось на донышке.
- Может быть, тебе хватит? - обеспокоенно спросил Майк.
- Не учи русского водку пить... Ты куришь? - Николай достал распечатанную пачку "Винстон" и приглашающе протянул ее Рональдсу.
- Нет, - поспешно закрылся рукой Майк. От прокуренной атмосферы заведения у него уже начинала болеть голова.
- Ну и правильно, - сказал Николай, выуживая сигарету и вставляя ее в рот. - Никогда не начинай, - добавил он, щелкая зажигалкой. Затянувшись, он блаженно откинулся на спинку стула и тонкой струей выпустил дым к потолку. - Вот, кстати, ещё одна причина не тосковать по российским просторам. Я без никотина не могу.
- Значит, ты не чувствуешь ностальгии? - вернулся к прежней теме Майк, в свою очередь, стараясь отодвинуться подальше от ядовитого дыма.
- Делать мне больше нечего... Вот мои родители - те да, отец особенно, до последнего дня... пролетарский интернационалист, blin... Смешно просто, какими патриотами России становятся те, кто когда-то бежал от этой страны, как от чумы. Есть в нашем доме такая тетя Циля - стопроцентная юде. Так вот, вообрази, ударилась в православие, крестилась под именем Галины, посещает все службы в церкви... И, кажется, уже сама уверовала в то, что у нее в родне были белые офицеры. Или вот еще один сосед, сумасшедший старичок... тихий такой и безвредный, но каждый день начинает с чтения русских газет. Нет, не местных иммигрантских, а настоящих, тамошних. Их здесь можно достать. Ну это бы ладно - но он читает их все. То есть все, которые достанет, конечно - как будто они пишут не об одном и том же, там же вся пресса под каблуком у государства! Бывало, с утра встретишь его в подъезде: идет, нагруженный ворохом... некоторые, по виду, из мусорных баков возле российского посольства тягает... Давно, правда, его уже не видел. Может, помер. А может, забрали в клинику для престарелых, наконец. Ну а уж все праздники отмечать - это тут вообще святое. Ты бы заглянул сюда на 7 ноября и на православную пасху... что интересно - одни и те же лица.
- А ты?
- А мне просто нравится, как здесь готовят, - Николай наполнил стакан в последний раз. - И водка здесь хорошая. Жаль, цены в последнее время выросли. Хоть я и могу себе это позволить, а деньги лишними не бывают.
- А что ты делаешь, чтобы жить? - Майк употребил стандартное американское выражение, означающее "кем ты работаешь?"
- Дышу, ем и сплю, - осклабился Николай. - Шутка. Если серьезно, я сисадмин в конторе тут неподалеку. В Южной башне Близнецов. Заведую локальной сетью и все такое. Что ты на меня так смотришь? Ты думал, я русский мафиозо?
- В первый момент было такое подозрение, - улыбнулся Майк. - Но потом, после всех этих рассказов, я решил, что ты историк или что-то вроде этого.
- Просто с детства родители компостировали мне мозги своим русским патриотизмом, вот я и решил разобраться во всем сам. Прочитать побольше, и тех, кто славит Россию, и тех, кто ругает. Выяснилось, что первые рисуют еще более неприглядную картину, чем вторые. Одно дело - просто указать на пороки, а другое - гордиться ими... А ты где работаешь?
- Представь себе, почти там же - в Северной башне. WNYC, Общественное радио Нью-Йорка.
- Близнецы, - протянул Николай и раздавил сигарету в пепельнице. - Нерушимый символ американской демократии. Так, Майк?
- Ты иронизируешь? - догадался Рональдс
- Просто не понимаю, зачем было громоздить посреди Нью-Йорка эти два совершенно безвкусных дрына. У Крайслера или Эмпайра хоть есть своя эстетика. А тут - просто пара пара-ллелепипедов, - несмотря на выпитое, Николаю все уже удалось не сбиться в трудном слове. - Ладно японцы, у них земли мало. Но у нас-то? Горизонтальный путь проще вертикального. Ты можешь объяснить, какой смысл в зданиях, где даже авария лифта может стать причиной трагедии, я уж не говорю о пожаре где- нибудь в середине? А уж если это все когда-нибудь рухнет...
- Конструкцией предусмотрены любые чрезвычайные ситуации, - возразил Майк. - Близнецы не могут рухнуть.
- Ага, - кивнул Николай. - А "Титаник" не мог потонуть. Близнецы - это просто еще один американский выпендреж. В них нет никакого смысла, кроме размера. Как у подростков, которые меряются членами. Дядя Сэм стремится показать всему миру, что у него больше. Прямо по Фройду.
- А что стремится показать миру Московская телебашня?
- Очевидно, четыре всероссийских телеканала, - рассмеялся Николай. - "Говорит и показывает Москва!" Кстати, а что ты делаешь на радио?
- Я репортер.
- Да-а? А я подумал, наш брат технарь. Погоди, уж не собираешься ли ты делать репортаж о русском кабаке?
- Нет-нет... но... знаешь, Николай, через несколько часов я лечу в Россию, - признался Рональдс почти извиняющимся тоном.
- Вот как?
Николай смотрел на него странным взглядом. Майк пытался понять, что выражает этот взгляд. Зависть, любопытство, может быть, досаду и злость? Нет, все не то...
- Кан-фет-ки ба-ра-а-а-а-ночки! - блеяла певичка, высоко вскидывая ноги.
- Будь там осторожен, Майк, - сказал, наконец, Николай.
Kapitel 9. 4 февраля, понедельник, утро. Москва, Трубниковский переулок, 30.
Будильник надрывался. Власов встал с кровати, сунул ноги в зеленые резиновые шлепанцы, пересек комнату: он всегда оставлял будильник вне пределов досягаемости, зная, как просто выключить его и продолжать спать. Взяв часы в руку, утопил красную кнопочку. Резкий пиликающий звук, однако же, не прекратился. Фридрих удивленно помассировал кнопку, затем, убедившись, что она, очевидно, сломалась, вытащил батарейку.
Будильник продолжал звонить.
Фридрих чуть ли не минуту пялился на него в полном недоумении и крутил в руках непокорную вещицу. Вместе с недоумением росло раздражение - уж больно противным было пиликанье. Проблема, конечно, была смешной и нелепой, но хоть как-то заткнуть взбунтовавшийся приборчик было необходимо. Власов вернулся к кровати и сунул будильник под подушку, затем накрыл одеялом. Звук не только не исчез, но даже не стал тише. Власов немного подумал, и решил, что если враг не сдаётся - его уничтожают. Он извлёк пластмассовую коробочку из-под подушки, бросил на пол и раздавил ногой. Вещица хрустнула, из-под тапочка выкатилось какое-то колёсико. Ничего не изменилось: в ушах по-прежнему стояло мерзкое "пиу-пиу".
Только тут Фридрих разлепил веки по-настоящему и осознал, что нелепая борьба с будильником ему приснилась. Тот все еще пиликал где-то на подоконнике, честно исполняя свой долг.
Он потянулся, с неудовольствием услышал хруст позвонков. Сел. Пошарил ногой по полу. Никаких дурацких резиновых шлепанцев там, конечно, не было (приснится же такое уродство!), но и его домашние туфли с меховой опушкой что-то не попадались - должно быть, перед сном запихнул их слишком глубоко под кровать. Ладно, для того, чтобы взбодриться, пройтись босиком по холодному полу даже полезно... Зевая во весь рот, Фридрих поплёлся выключить будильник. Посмотрел на время и с крайним неудовольствием отметил, что противился пробуждению больше пяти минут. В ситуации повышенной боеготовности он уже должен был за это время добежать до самолета и сидеть в кабине... Все-таки кабинетная работа сильно расхолаживает.
Хотя предыдущий день особенно кабинетным не назовешь. И лечь ему вчера (точнее, уже сегодня, поправился Фридрих, конвоируя себя в душ) удалось лишь в третьем часу ночи...
Он резко крутанул синий кран, обрушив на голову и плечи свистящие потоки ледяной воды. Очухался, глотнул воздуха. Не торопясь, прочел про себя "утреннюю молитву" ("Я абсолютно здоров, полон сил и энергии; мое сердце бьется ровно и размеренно; мои легкие полны кислорода..." - начинать каждый день с сеанса аутотренинга он научился в госпитале), и лишь затем позволил себе включить горячую воду. Сонная одурь отступила, и можно было привести мысли в порядок, еще раз припомнив окончание предыдущего дня.
Тогда, вернувшись из туалета после разговора с Мюллером, он неожиданно убедился, что кабинет пуст, а со стола убрано. Фридрих оглянулся в недоумении и увидел спешащую к нему официантку.
- Ваш друг просил передать вам свои извинения. Он был вынужден уйти... - девушка наморщила маленький лобик, - по срочному делу. Он записку вам оставил, - добавила она, вытаскивая из кармашка декоративного фартучка ресторанную визитку. На маленьком жёлтом прямоугольнике из плотной бумаги с рекламой и телефонами ресторана в углу было нацарапано крошечными буковками: "I weg GGG H" - дальше шла характерная эбернлинговская закорючка. Фридриху понадобилось секунд пять, чтобы сообразить: Хайнц, безбожно сокращая слова и пользуясь аббревиатурами, хотел сообщить ему, что он уходит, имея на то серьёзную причину. Причину, обозначаемую тройным G. То есть крайне важную и строго секретную.
Если, конечно, он писал это сам. И не под давлением.
- Если вы желаете продолжить заказ... - затянула тем временем официантка.
- Пожалуй, ещё один чайник... и, пожалуй, сабайон. - Он знал, что этот десерт из клубники, запечённой в ванильном соусе, готовят долго. Достаточно долго, чтобы он успел сделать всё необходимое.
- У нас кончилась свежая клубника, - смутилась ресторанная барышня. - Может быть, согласитесь на "Чёрный лес"? Это шоколадный торт с вишнями...
- Тогда просто чай с травами. И заварите как следует: чай должен настояться. - Фридрих понимал, что клубника и в самом деле могла закончиться. Но его насторожило, что взамен ему предлагают готовое блюдо, которое можно принести через пару минут, если поторопиться. Тем самым украв у него необходимое время.
Официантка чиркнула что-то в своём блокнотике, принимая заказ, и убежала.
Власов закрыл дверь кабинки, прислушался - ресторанный шум вроде бы не изменился. Подошёл к столику, извлёк фонарик, включил его на полную мощность. Быстро и аккуратно осветил пол, стулья, внутреннюю поверхность столика - в поисках каких-нибудь следов насилия. С отвращением обнаружил, что к перекладине стула, на котором он сидел, прилеплено что-то белое - судя по виду, американская жевательная резинка. Быстро натянул перчатку, проверил. Резинка оказалась старой, затвердевшей. Теоретически в ней мог оказаться "жучок", поэтому Власов не поленился тщательно раздавить гадость каблуком. Однако в любом случае эта штука появилась здесь задолго до их прихода.
Больше ничего подозрительного на полу не было, за исключением обычного мусора.
Осталось изучить записку.
Он сел за столик поудобнее, развинтил фонарик и достал оттуда сильную линзу. Склонился над визиткой, направляя на неё суженный луч света, и стал быстро и аккуратно просматривать букву за буквой.
Почерк, похоже, принадлежал Эберлингу. Разумеется, это следовало проверить на рехнере, благо программа анализа почерка входила в стандартный комплект. Но именно это и убеждало, что записка подлинная: подделывать чужой почерк, да ещё и в полевых условиях, никто бы не стал - по крайней мере, профессионалы... Кроме того, надпись была чистой, без "флажков": ни одна чёрточка не содержала малозаметных модификаций из той серии, которую учили - точнее говоря, намертво вбивали в моторную память руки - на тренировках. Агент, даже захваченный врасплох, практически всегда мог оставить в записке любого содержания кое-какую дополнительную информацию, закодированную в форме и расположении рукописных букв. Эберлинг такой возможностью пренебрёг.
Судя по всему, следовало остановиться на рабочей гипотезе: Хайнц сообщил ему именно то, что считал нужным сообщить.
Когда принесли чай, Фридрих сидел за столиком в расслабленной позе, размышляя о сложившейся ситуации. Благородный напиток он выпил в три приёма, не чувствуя вкуса, и попросил счёт.
Счёт оказался очень коротким. Сумма тоже не впечатляла.
- Это только за новый чайник. Ваш друг оплатил за себя и вас, - объяснила девушка.
- Заплатил, - машинально поправил Фридрих.
- Да, я и говорю - уже заплатил...
- Вы говорите "оплатил за", а это не по-русски. "Оплатить что", но "заплатить за кого".
Девушка пару раз хлопнула ресницами и растерянно улыбнулась.
- Надеемся увидеть вас здесь снова, - произнесла она наконец, на всякий случай растягивая губы пошире.
- Может быть, - ответил Власов, не покривив душой: все-таки кормили здесь недурно. Поблагодарил девушку (отметив про себя, что отсутствие чаевых она приняла как должное - видимо, Хайнц и это предусмотрел) и направился к выходу.
Направляясь домой - судя по всему, именно так ему предстояло именовать квартиру в Трубниковском в ближайшие дни, а то и недели - Фридрих размышлял о странном исчезновении Хайнца.
"Срочное дело..." Какое срочное дело может сорвать с места и потащить куда-то в ночь усталого и не очень трезвого человека, расслабляющегося в дружеской компании?
Разумеется, у людей их профессии срочные дела случаются в любое время суток. Вот, в частности, у него, Фридриха, сейчас срочное дело - написать и отправить отчет по Зайну. Хм, а может быть, Эберлинга запрягли охотиться на ту же дичь? И даже назначили главным егерем. Это было бы вполне логично - раз уж Власову оставлено дело Вебера, должен кто-то сосредоточиться на Зайне? Не Лемке же, в самом деле. Да, но это если Мюллер уже знает, что Эберлинг в Москве, и к тому же хочет снять его с петербургских дел. В которые Хайнц, похоже, влез весьма основательно. И, в свою очередь, логичнее теперь дать ему довести их до конца, чем вводить с нуля нового человека. Опять же, если приказ Хайнцу исходил от Мюллера, когда тот успел - ведь как раз в это время он был на связи с Власовым? Хотя - за пять минут можно успеть многое. По крайней мере, отправить соответствующее сообщение. Вполне в стиле старикана... Но Хайнц ведь вполне мог подождать пару минут, чтобы попрощаться с Фридрихом? Опасаться лишних вопросов ему не стоило - и он это прекрасно знал. Неужели что-то такое, что не терпело отлагательства буквально ни на секунду?
Ладно, оставим это. Другие гипотезы? Допустим, Эберлинг просто хотел избавиться от спутника. Оставим пока в стороне вопрос, зачем ему это надо. Собственно, и встреча их была внеплановой, так что Фридрих и впрямь мог, сам того не подозревая, помешать каким-то задумкам старого друга... Что ж, Служба - не то место, где принято обижаться на маленькие и большие секреты друзей и партнеров. Но как раз поэтому незачем было устраивать цирк с внезапным исчезновением. Достаточно было сказать открытым текстом - мол, а теперь нам надо расстаться, не провожай меня (Фридрих хмыкнул: пришедшая в голову фразочка звучала как строчка из пошлого романса). Тогда что же? Тогда напрашивается мысль, что, раз уж комедия была разыграна, на роль зрителя в ней планировался кто-то другой. А это, в свою очередь, пробуждает к жизни закон тринадцатого удара: если часы бьют тринадцатый раз, это не только означает, что тринадцатый удар не верен, но и порождает сомнение в верности предыдущих двенадцати. То есть комедией мог быть и весь предшествующий разговор. И это, кстати, многое объясняет. Например, чрезмерный интерес Хайнца к алкоголю и чересчур успешное означенного алкоголя действие. И сам тот факт, что Эберлинг потащил его в "Калачи". Но был ли комедией именно весь разговор? Едва ли. Скорее всего, по большей части Эберлинг рассказал правду, иначе неведомый зритель не заглотил бы наживку. Первый крестик, хм... Информация правдивая, но без излишних деталей. Но ведь в них-то и прячется дьявол, как говорят англичане... Тогда кто же зритель, коего Эберлинг столь старательно пытался убедить, что либо не доверяет своему другу и партнеру, либо просто не знает чего-то важного? Русские спецслужбы? Ответ напрашивающийся. Но, увы, не единственный. Особенно в свете недавнего визита Зайна в Берлин.
Фридрих чуть замедлил шаг. Он только что осознал, что у него не выходит из головы самая отвратительная из всех мыслей, которые только могут прийти в голову сотруднику Управления: может ли он доверять собственному начальству? В том числе... надо, наконец, назвать вещи своими именами... - в том числе и Мюллеру.