Едва он успел это подумать, как нечто стремительно метнулось мимо него, всколыхнув воздух на уровне пояса. Если Фридрих и собирался ударить незнакомца сверху вниз в дверном проеме, то опоздал. В следующую же долю секунды из левого дальнего угла в лицо Власову сверкнул фонарь. Фридрих, уравнивая шансы, ударил по квадратной клавише выключателя и шарахнулся в проход, уходя с возможной с линии огня.
Выстрелов не последовало. Пришелец, на миг ослепленный вспышкой, пару раз удивленно моргнул, а затем опустил пистолет, расплываясь в улыбке.
- Фридрих! Вот это сюрприз! И давно ты занимаешься этим делом?
- С сегодняшнего утра. Рад тебя видеть, Хайнц, и еще больше рад, что ты сначала смотришь, а потом стреляешь.
- Ну, зачем нам тут еще один труп, правда? Я надеялся взять тебя живым, - ухмыльнулся Хайнц, гася уже ненужный фонарь.
- А я тебя, - усмехнулся в ответ Фридрих. - Мюллер не сказал мне, что ты в Москве. Я даже не знал, что ты вообще в России.
- Ну, ты же знаешь старого лиса. Никогда не клади все яйца в одну корзину, никогда не доверяй все дело одному человеку... Вообще-то я только утром приехал из Бурга. А тут такие дела... Бедняга Вебер.
- Ты хорошо знал его?
- Как-никак, я здесь уже несколько месяцев, мы часто общались... Он был отличным профессионалом.
- Не очень, раз позволил себя убить, - сухо заметил Фридрих.
- Ты все такой же бескомпромиссный, - улыбнулся Хайнц.
- Компромисс - половина поражения, - процитировал Власов свой школьный афоризм.
Kapitel 6. Тот же день, ближе к полуночи. Москва, Старый Арбат, 35.
С Хайнцем Эберлингом Власов познакомился в восьмом классе, когда после смерти отца переехал с матерью в ее родной Висбаден. Как это обыкновенно бывает, школьная среда приняла новичка настороженно, причем знаменитая фамилия скорее усиливала, чем развеивала отчуждение. Но с Эберлингом они сошлись и подружились почти сразу, несмотря на заметные различия характеров: Фридрих был холоден и замкнут, Хайнц - горяч и порывист. Оба, впрочем, были в числе лучших учеников школы (несмотря на все проблемы, которые Эберлинг создавал учителям - особенно учителям истории и национал-социализма - дискуссиями, затеваемыми прямо на уроках), и оба решили поступать в одно летное училище Люфтваффе. На экзаменах Хайнц набрал 20 баллов из 20 (Фридрих - 19, из-за арифметической ошибки), но в последний момент его забраковала медицинская комиссия. Что-то им там не понравилось в его сердце, какой-то микроскопический, незаметный в обычной жизни врожденный дефект клапана... Фридрих утешал друга, как мог, говоря, что с такими результатами экзаменов его примет с расспростертыми объятиями любое военное училище Райха - и тот сообщил, что и в самом деле получил несколько интересных предложений.
Затем, однако, пути друзей разошлись. Нагрузки в летном училище оказались очень серьезными, свободного времени не оставалось совершенно, и Власову было не до Эберлинга; он даже не знал его нового адреса. Затем - выпуск, полеты, новые машины, аэродром в Польше, база Райха в Болгарии, полк истребителей-перехватчиков на границе с Францией, Африканская кампания... Правда, несколько раз за это время школьные друзья обменялись письмами (первое пришло от Эберлинга), но эта переписка была не слишком информативной; Хайнц избегал рассказывать о своей жизни, и Фридрих, тоже дававший по службе разнообразные подписки о неразглашении, хорошо его понимал. Судьба снова свела старых товарищей спустя годы, когда после той злосчастной аварии летчик-эксперт Фридрих Власов - сбивший в небе над Африкой шесть "Фантомов", удостоившийся личной благодарности райхсмаршала Ралля - вдруг оказался на земле с пенсионным свидетельством в кармане. Именно тогда неизвестно откуда вновь материализовался Эберлинг и предложил ему работать на Мюллера. Конечно, это была не его личная инициатива. Но, как считал Власов, Хайнц тоже замолвил за него словечко.
- Ну что ж, раз так вышло... - Хайнц поковырял мизинцем правой руки уголок левого глаза. Власов улыбнулся: это была старая, школьная ещё привычка Эберлинга. Физиономия друга, наполовину закрытая ладонью, смотрелась довольно забавно. Однако Фридрих помнил и то, что означал этот жест: Эберлинг собирается принять важное решение.
Наконец, Хайнц перестал копаться в глазу и посмотрел Фридриху в лицо.
- Давай начистоту. Каждый из нас собирался осмотреть квартиру. Ты пришёл незадолго до меня, не так ли? - Фридрих кивнул, - а значит, вряд ли что либо успел сделать за это время. (Власов обиженно промолчал.) В таком случае, займёмся этим в паре. Я буду работать руками, а ты контролируй, не упустил ли я чего. Хотя вряд ли мы что-нибудь здесь отыщем.
- Не сомневаюсь в твоём профессионализме, - сказал Фридрих. несколько суше, чем хотел. Старый товарищ слишком ясно давал ему понять, что он справится с делом лучше него, Власова.
- Тогда начнём с прихожей, - следующим ходом Эберлинг взял на себя функции старшего в группе. Это было вполне ожидаемо. В школьные годы Хайнц тоже обычно брал на себя инициативу, а Фридрих обладал чем-то вроде права вето.
Которым, подумал Власов, сейчас самое время воспользоваться.
- Я уже начал работать, и не хотел бы бросать дело на полпути. Кто первый пришёл - первый мелет.
- Ладно, твоя взяла, - легко согласился Хайнц. - Но вот насчёт интересной добычи - очень сомневаюсь. Чует моё сердце - тут пусто... Сейф ты уже проверил?
- Да, разумеется. Эти ослы из Управления...
За окном грохнул выстрел.
Тело Власова среагировало само - прямо по учебнику. Через две секунды он лежал, вжавшись в холодный пол: ноги вместе, руки закрывают затылок от осколков вываливающегося стекла, дыхание на мягком ступоре, на случай газовой гранаты, голова просчитывает варианты: так, стекло цело, теперь принять низкую стойку, перекат, прыжком в дверь, где Хайнц?
Хайнц стоял посреди комнаты и смеялся - искренне, от души. Злой, раскрасневшийся Фридрих аккуратно сгруппировался и встал на ноги.
Увидев его глаза, Эберлинг немедленно замолчал.
- Фридрих, прости! Я знаю, ты не любишь насмешек... но ты всё сделал правильно. Просто ты не знаешь обстоятельств... (Хайнц осторожно вытер выступившую от смеха слезу). Тут рядом живёт один смешной старик, инвалид войны. Обрусевший дойч. Очень славный старикан, хотя и немножко того... Обожает вечерами палить из ракетницы. Устраивает, так сказать, себе и соседям персональный салют. Местные к нему привыкли. Полиция тоже...
На улице снова грохнуло, потом ещё и ещё. Нетрезвый мужской голос крикнул "ура".
- Забавное словечко, - протянул Хайнц. - Между прочим, тюркское. Означает "бей". В связи с чем местные пуристы предлагают вычеркнуть его из русского языка вместе с прочими тюркизмами...
- Ты увлёкся филологией? - Власов с недоумением посмотрел на друга.
- Было где поднабраться... Это всё бургские дела, потом расскажу - несколько туманно объяснил Эберлинг. - Давай всё-таки закончим с нашими. Мне, признаться, не хочется оставаться тут надолго. В России всегда можно ожидать каких-нибудь неожиданностей. Например, визита полицейских, вызванных бдительной бабушкой из соседнего дома. Которая сидит целыми днями и смотрит на это окно. И поймала момент, когда ты задёргивал шторы. Поверь, здесь такое бывает. Да чего там! Недавно вот был случай... Какой-то набоб из местной полиции завёл себе любовницу. И устраивал с ней романтические встречи в квартирах, опечатанных после ограблений или убийств. То ли это его как-то особенно возбуждало, то ли просто прятался от жены и коллег таким вот оригинальным образом... А прокололся он случайно - эксперт-криминалист забыл в одной такой квартирке какой-то из своих инструментов, спохватился уже ближе к ночи, поехал на место, ну и увидел... Так безалаберность раскрыла должностное преступление... Представляешь?
- Давай отложим разговоры на потом, - попросил Фридрих. - Сначала я хотел бы закончить дело.
Хайнц пожал плечами, но замолчал.
Для того, чтобы сколько-нибудь подробно осмотреть всё, достойное внимания, понадобилось минут двадцать. Всё интересное содержимое стола и книжных шкафов подчистую выгребла полиция. Осталось только несколько книг. Фридрих педантично осмотрел и пролистал каждую - разумеется, ничего не обнаружив. В основном это были дорожные романы на французском. Один из них был обёрнут в старый номер какой-то парижской - судя по бумаге - газеты, с политической карикатурой на германо-российскую тему: дойчский заяц в каске залезал сзади с недвусмысленными намерениями на русскую белочку, умудряясь при этом держать в лапах удилище с подвешенным на крючке орешком, которым он и помавал перед беличьей мордочкой. Приглядевшись, Власов разобрал, что на орешке было написано "беспроцентный заём". Почему-то вспомнилось, что в прошлом веке Франция считалась родиной галантности, остроумия и хорошего вкуса.
Эберлинг наблюдал за действиями друга, откровенно скучая.
- Ну что? Я же говорил - пусто. Давай-ка закругляться. Что ты думаешь насчёт лёгкого ужина? Я, честно говоря, голоден как волк. Есть тут одно заведение на Арбате - кормят вкусно и относительно недорого. Зато пиво там отменное. Сами варят. Особый солод, нефильтрованное... ах да, ты же не употребляешь наш главный национальный напиток... Или уже? По кружечке...
- Я не хочу есть, - ответил Власов машинально: как обычно с ним бывало, неприятное ощущение недоделанного дела - в данном случае порожденное безрезультатным обыском - начисто отбило у него аппетит. Тут же он, однако, вспомнил, что за целый день так толком и не поел, и лучше уж воспользоваться предложением Хайнца, чем потом на ночь глядя пытаться что-то приготовить самому. - Впрочем, компанию тебе составлю, - заключил он.
- Вот и составь, пожалуй. К тому же там подают отличный чай с травами по-славянски.
- Предпочитаю хонг.
- Китайский красный? Это как-то очень по-коммунистически, - съехидничал Хайнц.
- Старые почтенные сорта и никакой идеологии, - в тон ему ответил Фридрих. - Кстати, если бы Китай не был красным, это стоило бы других денег. Просто чай - практически единственная статья китайского экспорта, помимо минерального сырья. Ну, и не считая того хлама, который они производят нелегально под видом известных марок, но с этим на серьезный рынок не выйдешь... Насколько я помню, каждый пятый китаец проводит жизнь на чайных плантациях. Кстати, если бы они сократили производство и подняли цены, то получили бы те же деньги, а то и больше. И сэкономили бы десятки тысяч часов человеческого труда. Но такая простая мысль не приходит им в голову: они считают, что чем больше продашь, тем больше заработаешь. Коммунизм несовместим не только с человеческой природой, но и с хорошей бухгалтерией.
- Вот в этом ты сильно ошибаешься, - серьёзно сказал Эберлинг. - У них с бухгалтерией не так уж плохо. Но давай всё-таки поторопимся, что ли. Я и в самом деле хочу есть.
Через десять минут друзья уже шли по заснеженному Арбату. Сырой ветер приутих, и мерно падающий снег в свете фонарей даже казался красивым.
Торговцы потихоньку сворачивались, укладывали и перекладывали товар, уже не надеясь на скорый барыш. Давешняя девка в шинели продолжала стоять на своём посту: видимо, дневная выручка её не устроила.
Неожиданно из тёмного проулка выкатился непонятного вида господин в огромной лисьей шубе и шапке из того же меха. Он как-то очень быстро пронёсся мимо Фридриха, задев его плечом (Власов брезгливо отшатнулся), подвалил к девке и навис над ней, что-то гундя - тихо, зло, неразборчиво. Девка отлаивалась простуженным высоким голосом. Власов прислушался, но понять ничего не смог.
- Вот, кстати, колоритный типаж... - протянул Эберлинг. - Ночная жизнь. Точнее, предпринимательство. Этот, в шубе - хозяин балаганчика.
- Так, значит, это он торгует серпом и молотом, - протянул Фридрих. - А местная полиция, я так понимаю, в доле?
- Ох, ты опять со своей бескомпромиссностью, - вздохнул Хайнц. - Понимаешь... тут всё очень сложно.
- Мне приходилось слышать эти слова много раз. Как правило, они прикрывали какое-нибудь очень простое обстоятельство, о котором не хочется говорить вслух.
- Ну ты сам понимаешь - нельзя ведь всегда и во всём действовать согласно уставу и партийной программе, - Эберлинг повёл плечом, - есть же и реальная жизнь. Вот, например, этот, в шубе... Я ведь интересовался этой ситуацией. Знаешь, что сказали безопасники? Он - платный осведомитель. Полиция закрывает глаза на то, что он приторговывает серпом и молотом, а он сдаёт им наркодилеров. Принцип меньшего зла.
Мужик в шубе ударил девку по лицу. Та завопила в голос, потом попыталась заплакать. Получилось громко, но неубедительно.
- Я не уверен, что серп и молот - "меньшее зло", - холодно сказал Власов. - Во всяком случае, мой отец был иного мнения.
- Ну будь же ты реалистом! Сейчас другие времена. Коммунизм как таковой непопулярен. Оставим в стороне Петербургский процесс. Но китайцы сделали всё, чтобы от этой идеи остались рожки да ножки.
- Ты мне вроде что-то хотел сказать насчёт бухгалтерии? - припомнил Фридрих.
- Потом, потом... Пойдём.
Через несколько минут друзья дошли до освещённого фасада, над которым горела надпись "Калачи" с двумя рыжими неоновыми блямбами по бокам.
Присмотревшись, Фридрих сообразил, что эти штуки изображают какие-то хлебобулочные изделия - судя по форме, кренделя. Из чего Власов сделал закономерный вывод, что заведение принадлежит русским или юде: хозяин-дойч, прежде чем использовать в названии своего дела непонятное слово, хотя бы заглянул бы в энциклопедию.
Внутри оказалось тесновато, зато тепло. Свет давали круглые лампы, свисающие с потолока на витых металлических хоботках. Возле гардероба стояли две девушки в свитерках и синих американских брючках. Пожилой портье, кряхтя, пытался пристроить на высокий крючок меховую шапку, ещё искрящуюся крохотными капельками воды от подтаявших снежинок.
Хайнц небрежно перекинул через барьер свой длинный серый плащ, и пошёл прямо в зал. Видимо, его тут хорошо знали. Власов с удовольствием освободился от куртки и отдал её гардеробщику, получив в обмен тяжёлый деревянный жетон с выжженными цифрами "67". После этого он направился было в зал, но потом решил, что не худо бы сперва зайти в мужскую комнату: неприятное чувство внизу живота давало о себе знать. Туалет был выложен ярко-красной плиткой тревожного оттенка - за исключением чёрного пола и столь же чёрного потолка. Власов понимающе усмехнулся: сочетание цветов настраивало на совершенно определённый лад - быстренько сделать свои дела и поскорее уйти. Фридрих, впрочем, и не собирался задерживаться.
Уже застёгивая брюки, он вдруг услышал, как из соседней кабинки вдруг раздалось: "Здорово, Курц! Как ты жив, старик?" Фридрих сообразил, что кто-то разговаривает по целленхёреру, но невольно прислушался.
"Что ты говоришь? Счёт-фактура?... У кого там вторая подпись? Что? Не слышу! Этот урод, Ханс? Ну что ты от него хочешь, типичная немчура" - слово было произнесено с явным отвращением. "В общем, пусть всё подписывает и едет. Едет пусть, говорю! В Цюрих этот грёбаный, чтоб его..." - дальше пошёл какой-то совершенно невразумительный разговор о финансовых операциях, перемежающийся бранью.
Власов прошёл к блестящей никелированной раковине, тщательно вымыл руки, затем лицо. Достал из настенной коробки бумажное полотенце, аккуратно вытер ладони насухо. Потом посмотрелся в зеркало.
В принципе, Фридриху нравилась его внешность. Приличный рост, длинное и узкое лицо - типичный нордический тип, никакой тебе азиатской низкорослости и круглоликости, столь портящей порой носителей русских генов. Разве что нижняя челюсть тяжеловата, и губы он бы предпочел потоньше... хотя это уже мелочи. Но сейчас из зеркала на него глядел исподлобья хмурый господин средних лет с нездорово-бледной кожей - возможно, виной тому было освещение - и глубоко залегшими тенями под глазами. Портрет завершали короткие чёрные волосы и того же цвета щетина: увы, за весь этот день он так и не выкроил момента, чтобы побриться, принять душ и привести себя в порядок. А следовало бы - если уж штурм унд дранг не дал никаких результатов... Впрочем, у него есть добыча: кассета из сейфа. Правда, ещё неизвестно, какова её ценность.
Он прислушался к собственным ощущениям. Интуиция глухо молчала. Власов вздохнул и направился к выходу.
В общем зале было не протолкнуться. За всеми столиками сидели посетители - судя по непринуждённому виду, в основном местные завсегдатаи. Ловко сновали официантки в красных фартучках, разнося тарелки с жареным мясом и батареи пивных кружек. Грохотала непонятного происхождения музыка, напоминающая своей беспородностью уличную шавку: слышно было только ритмично повторяющееся "дщ! дщ! дщ!", местами скрашенное незатейливой мелодией. В середине за сдвинутыми столами сидела и шумела большая компания уже подвыпивших мужиков.
Хайнц поджидал друга у стойки - он ловко устроился на высоком табурете с крохотным сиденьем. Перед ним уже красовалась литровая кружка-"башня". Бармен ловко срезал специальным ножиком белую шапку пены, грозно вздымающуюся над блестящим стеклом и готовую в любой момент обрушиться и растечься по стенкам кружки.
- Тут сегодня плотно, - извиняющимся тоном сказал Эберлинг. - Ну да ничего, сейчас нам всё устроят. Точно не хочешь пива?
- Ты прекрасно знаешь моё отношение к алкоголю, - Власов покосился на барную стойку, которую украшали ряды бутылок, в основном с английскими и французскими этикетками, - и уж тем более к импортному. Я не понимаю, зачем поддерживать своими деньгами американскую пищевую промышленность. А точнее - военную.
Хайнц поднял бровь.
- Ну, знаешь ли... Это у тебя уже паранойя.
- Производство отравляющих веществ обычно относят именно к этой категории, - пояснил Фридрих.
- Тьфу! Это же надо так выразиться... Просто ты не понимаешь, чем отличается шнапс или водка от ирландского whisky хорошей выдержки... Что делать: мы производим лучшие в мире самолёты и автомобили, но в области bukhla Америка впереди.
Власов подумал, что Эберлингу следует ещё поработать над произношением. Русское слово "бухло" в его исполнении звучало как "букло".
Музыка отыграла своё и стихла. Гуляки немедленно застучали кружками, требуя продолжения. Через минуту "дщ, дщ" возобновилось, и стук прекратился.
- Зато пиво тут варят из нашего солода, - патриотично завершил свою тираду Эберлинг. - Подождём минуту-другую, а потом... А, вот это к нам идут.
Длинноногая девица в красном "байришском" фартучке - официантка - подобралась к Хайнцу и что-то ему шепнула на ухо. Тот ухмыльнулся и подмигнул Фридриху.
- О, нам сделали столик в кабинете. Пойдём, там спокойно.
Друзья прошли сквозь жующую, веселящуюся толпу. Девушка подвела их к неприметной двери, которую открыла маленьким ключиком. Хайнц достал из кармана смятую десятку и вложил девушке в ладошку. Ключик перекочевал к нему.
Друзья оказались в маленькой комнатке с единственным столиком, на котором уже стояли тарелки, набор стопок и стаканов и зелёная бутылка зельтерской в лотке со льдом. Стены были забраны имитацией витражей с виноградными гроздьями. Всё те же круглые лампы светили вполсилы, создавая то, что обычно называется "уютный полумрак". Фридрих не любил такое освещение - да и вообще "Калачи" ему не показались очень уж уютным местечком. Зато Эберлинг, судя по всему, чувствовал себя здесь вполне комфортно.