– Думаешь, так на виду лежит?
– Ну… всегда так, комп на тридцать три раза паролями укроют, а сами же эти пароли рядышком оставят…. А вот… – разворачиваю блокнотики, вчитываюсь в неприметные каракули, – Ане… Ано…
Крылатый вырывает пачку блокнотов – резко, чуть с руками не оторвал, сует в карман.
– Ну… это ты хорошо придумал, потом посмотрим. Чего зеваешь, спать же хочешь… пошли уже… спа-ать…
Начинаю понимать всё – события вчерашнего вечера, когда я не знал, кто сошел с ума, я или весь мир…
0111
14.02.2020 г. 13:45
– Слышь, у тебя валидольчика не найдется? Вот спасибо, век не забуду. Да пацан меня мой достал уже… Восемнадцать лет, мозгов не нажил… поступать не буду, в армию не буду, работать не буду, ничего не буду, мордой в комп сидит, больше ничего от жизни не надо… Да крепко повздорили… Я его в комнате запер, пусть посидит, одумается, сегодня прихожу, открываю, его там и нет уже… Спрашиваю, ты как смотался, он только улыбается, как стюардесса… Ладно, не о том речь… сейчас опять себя заведу… Что там с этими-то, гнездо ихнее нашли, нет? Как нет, ты мне это брось… ждешь, пока они тут весь мир с ног на уши поставят? И этого ихнего найди, Анимуса, или как его там… Чего? Да каким живым, еще не хватало, живым его брать… Чего? Да какие, к хренам собачьим, люди, вы где видели, чтобы люди сквозь экран компа туда-сюда шлялись? То-то же… так что это только на корню уничтожить, что у них там, драйзеры, или браузеры, или сейферы… а-а, серверы… Эдак и правда человечеству кранты… не надо ля-ля, этот вон по радио говорил, новая ступень эволюции… Еще и защищал их, ах, видите ли, наши дети… самого его надо бы вместе с ними сничтожить… Парни, вы это проверьте, сам-то он кто, профессор этот… кислых щей… а то, может, тоже из этих… самых…
8
20.02.2020 г. 10:02
Кажется, тут к завтраку полагается появляться во фраке и при галстуке, а не в затрапезных джинсах, ну извините, что есть, то есть. Усаживаюсь в сторонке, так все по-простецки, нож, вилка, ложка, я-то думал, тут одних вилочек, вилочушек и вилочушечек будет как звезд на небе.
– Ну чего ты там, на Камчатке уселся, что я, страшный такой… как Вий?
Перебираюсь поближе к Крылатому, неожиданно сам для себя чувствую, что хочу есть, нда-а, умеют в этом доме готовить, умеют…
– Может, в полицию стукнуть?
– Чего? – Крылатый замирает со шляпкой гриба на вилке.
– В полицию, говорю, может стукнуть? В два счета Женьку вашего отыщут.
– Да пошла она, твоя полиция, знаешь, куда!? – отвечает Крылатый с какой-то нескрываемой злобой. Пожимаю плечами, в конце концов прошлой ночью пропал не мой сын.
– А нехорошо с этими твоими получилось… с новыми людьми… – продолжает Крылатый.
Теперь уже я не скрываю своего раздражения.
– Нехорошо.
– Может, это… можно их как-нибудь… воскресить?
Роняю вилку.
– Как?
– Ну… не знаю… Вот я слышал, если программу стереть, ее потом заново написать можно…
– То программу… а то человек живой…
Что-то звенит в глубине коридора, заливисто переливается, навевает на мысли о чем-то японском, нездешнем, осыпанном лепестками сакуры.
– Кого там черт принес… Вот как завтракать, так все в дом ломятся, как чуют, что мы тут трюфели едим… Пустите, что ли, парни, кому там неймется!
– День добрый, московская полиция, – молоденький сержант замирает на пороге, пугливо оглядывает комнату.
– Привет и ты, коли не шутишь, – Крылатый косится на полицейского, покусывает полные губы.
– Крылатый Владимир Петрович – вы?
– Я за него.
– Владимир Петрович, сын ваш… Евгений…
– Знаю, что сын мой Евгений.
– Следствие показало, что Анимус…
– В-вон пшел со своим Анимусом!
Вздрагиваю – никак не думал, что Крылатый может так орать, громко, надсадно, отчаянно, салатница с какими-то ананасами в шампанском летит в сержанта, незваный гость телепортируется куда-то в никуда, снова жалобно звенит поющий ветер в коридоре.
– Ох-хренели, скоро уже в постель мне среди ночи полезут со своим Анимусом… Это мы про что… черт, какой салатик был, так и не попробовал из-за этого…
Молчу. Чувствую, нужно что-то сказать, не знаю – что…
– К завтраку обычно приходит.
– А?
– Архаровец мой, говорю, к завтраку обычно приходит… приползает с оргий со своих, где он там шарится…
– Дело молодое.
– Вот это ты точно подметил, дело молодое… зеленое. Сам такой был…
– Остепенится.
– Куда денется… Еще так прошмыгнет потихонечку, и по лесенке, по лесенке, по стеночке к себе наверх… думает, я его не вижу…
Оба смотрим в коридор, прислушиваемся, не зазвенит ли поющий ветер, потревоженный открытой дверью…
1000
19.02.2020 г. 23:30
– Мужик, я тебе русским по белому говорю, хозяин наш гостей сегодня не ждет!
Смотрю на человека в черном, как-то он здесь не к месту и не ко времени, здесь, на пороге райского сада с белокаменным дворцом внутри должен стоять архангел с мечом огненным, не меньше…
– Доложите… очень важно, говорю вам, вопрос жизни и смерти…
– У всех вопрос жизни и смерти… Вот сделаю тебе пиф-паф, ой-ой-ой, вот будет тебе вопрос жизни и смерти…
Вытягиваю из кармана пачку банкнот, протягиваю человеку в черном.
– Охренел, или как? Я у хозяина столько в час получаю, а ты… зарплату, поди, свою отдавал? Или две зарплаты? Или десять? Топай, топай отсюда… Крылатый наш, знаешь, чужих не любит…
Чувствую, что краснею, какого черта я вообще поперся сюда, к самому, на что надеялся, вот так, приду к Крылатому, скажу торжественную речь, не убивайте наших детей, он прослезится, одумается, прикажет оставить Анимуса в покое…
– Эй, мужик… как тебя… ты не Колчин случаем? Не этот… ученый…
– Этот.
– Так пошли… Крылатый про тебя спрашивал…
Иду – по дорожкам райского сада, так и мерещатся в зарослях лукавые змии и львы, которые улеглись рядом с ягнятами…
– Входи, входи, не стесняйся… – человек в черном подтолкнул меня в просторную прихожую, – располагайся, что ли… о-ох, мужик, ничего личного, велел тебя Крылатый того…
Не успеваю спросить, что – того, поворачиваюсь, смотрю в коротенькое дуло, понимаю, что – того…
Как во сне смотрю на самого Крылатого, который спускается по лестнице с позолоченными перилами, тут не хватает только торжественного марша, Боже, царя храни, и все такое. Иду к нему – медленно, как по воздуху, интересно, в какой момент меня пристрелят…
– Э-э… Владимир Петрович?
Спрашиваю – сам пугаюсь своего голоса.
– Я за него. А ты, значит, Колчин будешь… Оч приятно… дай лапку… Ну чего ты пушку свою выставил, Леш, уйди, чего гостей смущаешь… Хорошо, что приперся, я уже парней послал город обшаривать, где ты есть… ты мне это…Этих-то головорезов спасать надо.
– К-каких головореов?
– Расу… новую.
Оторопело смотрю на Крылатого, уж не ослышался ли я…
– Чего вытаращился, на них полиция знаешь, какую облаву устроила… Ты мне вот что скажи, знаешь, где логово их?
Посмеиваюсь про себя, вот ты к чему…
– Тьфу на тебя, думаешь, сничтожить их хочу? Зря думаешь… Хоть контактики какие ихние дай, намекнуть им, чтобы затаились…
– И контактиков нету. Вы так говорите, будто я один из них, а я с ними толком не встречался даже… Так, пару раз…
– Анимуса видел?
– Не-ет, Анимуса, похоже, никто и не видел… прячется Анимус…
– Вот как, значит, прячется… Ну что ты как не у себя дома, пальто сымай, располагайся… поужинаем, с сыном познакомлю, где он, архаровец мой… э-эй, Женька, ты там где прячешься? Вот блин, нету… на ночь глядя и смотался куда-то, это по-нашему…
– Дело молодое.
– Верно говоришь, дело молодое…
Вздрагиваю – когда часы в углу комнаты начинают бить полночь. В ту же минуту ослепительная вспышка вырывается откуда-то с верхних этажей, хлопают пробки и лампочки, дом погружается в темноту.
– Вот, блин, замкнуло что-то… парни, чего встали, свечи принесите, пошукайте, что там перегорело… темнота – друг молодежи, в темноте не видно рожи…
Выглядываю в окно, в темную панораму осени.
– Да тут всю Москву, похоже, вырубило.
– Это нехило, это по-нашему… всю Москву… парни, я стесняюсь спросить, свечи будут, или вас самих в керосине вымочить?
Снова вздрагиваю – на этот раз от звонка, вот догадался Крылатый мелодию поставить, от которой на месте подскакиваешь…
– Крылатый слушает… что? Чего ликвидировали? Какую банду? Вы охренели или как, я вам русским по белому сказал, парней не трогать! Мало ли что приказывал, на тридцать три раза приказание отменил! Если с этими анималами или как их там что-нибудь случится, я уже не знаю, что с вами со всеми сделаю… Что делать, что делать, снимать штаны и бегать… Этих ищите, анимов, или как их там, если узнаю, что вы их всех того…
Смотрим друг на друга – оба опустошенные, растерянные, и не верится, что это – все, что дальше уже – ничего. Это в новостях бывает, в сводках вестей, проведена-успешная-операция-по-ликвидации-банды… Вот где-то там, в динамике радио, на экране телевизора, только не с нами, не с нами…
– Ликвидировали, – Крылатый умоляюще смотрит на меня, будто надеется, что не прав.
– Ликвидировали, – киваю я.
– Ну… может, не всех еще… может, выбрался там кто-то… – не сдается Крылатый.
– Может быть.
– Думаешь?
– Думаю.
– Они же какие… ушлые. Вроде всех передавишь, да какое там…
– Тоже верно, – соглашаюсь, хотя сам в это не очень-то верю.
Крылатый смотрит на часы над камином, стрелки только-только перевалили за полночь, будто специально ждали полуночи, чтобы свершилось… свершилось…
– Пацан мой где-то шляется…
– А?
– Женька мой, говорю, где-то шляется… восемнадцать лет, мозгов с гулькин нос…
– Ну… образумится еще, – говорю, не понимаю, чего это вдруг он заговорил о сыне.
– Тоже верно говоришь… образумится.
Снимаю со спинки пальто, долго не могу попасть в рукава.
– Куда собрался-то? – косится Крылатый.
Холодеет душа, так и чувствовал, что живым меня не отпустит.
– Да нет, ты не думай… я не такой. Куда ты на ночь-то глядя… со мной посиди… чайку попьем…
– С-спасибо…
Говорю так, что сам не понимаю, спасибо – да, или спасибо – нет, снова отчаянно пытаюсь надеть пальто, снова – не могу, похоже, и правда придется остаться…
– Загулял сынуля мой, – говорит Крылатый, сам разливает по чашкам что-то душистое, клубничное.
– Да… время еще детское.
– Детское, говоришь?
– Ну… Я, по молодости, бывало, и в час, и в два возвращался… в общаге жил, так по пожарке поднимался, в окно влезал, вахтерша-то не пускала…
– Вот ты каков… а с виду тихоня тихоней…
Крылатый смотрит в темноту ночи.
– Думаешь, не всех их прихлопнули?
– Да… может, и не всех.
– Верно, все может быть… Сынуля мой что-то домой не торопится… телефон как всегда на отключке… Ну да, ты сказал, время-то детское…
2013 г.
Взятка для дьявола
Из-за холма показалось что-то стальное, приземистое, я вспомнил – танки. Вспомнил картинки в каких-то книгах, где были нарисованы стальные гиганты, помню, по молодости боялся их, они мерещились мне ночами в страшных снах. Здесь, в реальности, они казались мне совсем не страшными, даже какими-то смешными, жалкими. Гусеничные монстры подкатились ко мне, грянул залп, что-то больно укололо в грудь. Я посмотрел на танки, взглядом подбросил их в воздух – повыше, повыше, отпустил, боевые машины грянулись оземь, разлетелись обломками, извиваясь, взмыла в небо звенящая гусеница.
Так просто оказалось воевать с людьми, я-то думал, пригодятся все мои умения…
А тут ничего не надо, поднимай оружие силой мысли и бросай оземь…
Что-то случилось позади меня, я еле успел обернуться, отшвырнуть в небо ракету, уже готовую меня протаранить. Так, становится сложновато…
Я и не думал, что человеческая армия будет так слаба против меня одного… Если бы еще не приходилось следить одновременно за всеми, за танками, за ракетами, за самолетами, за пехотой, хорошо еще, стою на суше, хоть подводная лодка не вынырнет откуда-нибудь…
Да и то сказать… Я один, их семь миллиардов…
Пошел вперед, разбрасывая какие-то блиндажи, укрепления, люди горохом разлетались во все стороны, и по цвету напоминали горох, что у них за мода, одежда в зеленых пятнах… Моя цель была совсем рядом, я разбросал в воздух последние укрепления, подошел к Страшной Вышке. Было в ней что-то зловещее, жуткое, и в том, как она жадно пила кровь из земли, мне казалось, я слышу стоны истекающей кровью планеты…
Люди притихли, расползлись по своим укрытиям, больше не пытались подстрелить меня, кажется, поняли, что шутки плохи. Тем лучше… По их темным аурам я понимал – боятся, здорово боятся, кто-то крестится, кто-то вытворяет еще какие-то ритуалы, какие делают, когда видят черта.
Черта…
Как только меня увидели, сразу заорали – черт, черт, и сейчас разглядывают со смешением страха и любопытства, перешептываются:
– Да в нем метра два будет.
– Да какие два, два с половиной, не меньше.
– Рожищи-то какие изогнутые…
– А-а, щасс подденет тебя рожищами этими…
– А хвост у него есть?
– Не видать… А копыта, копыта…
– Когти дай бог… так подцепит кого когтями…
– А власти-то куда смотрят? Армия-то на что?
– Вон она вся армия валяется…
– Как в страшилках голливудских, ей-богу…
– Да брось ты… что встал-то, молись давай… грехи вспоминай свои… Или не поняли еще, что конец света пришел?
Я слушал их вполуха, меня послали сюда не для того, чтобы кого-то слушать. Цель была рядом, зловещая стальная вышка, что может быть проще, поднять Страшную Вышку в небо, швырнуть оземь, разбить вдребезги…
Поделом вам, человеки…
Не трожьте нас…
Не пейте кровь земли…
Послал меня сюда Он, Темный. Послал дней семь назад, как всегда не сказав, вернусь я живым, или нет, а ведь он это знал, знал все наши судьбы. Смутно помню последние свои вечера там, дома, на милой сердцу родине, на той стороне земли, где никогда не поднимается солнце. Долгие вечера там, где ледяное безмолвие прерывалось только треском костров, криками грешников и завыванием труб в когтистых пальцах демонов. Последние вечера там, где у входа было написано: "Оставь надежду", – и всякий раз, проходя мимо надписи, я думал, что же такое надежда.
В те вечера я страдал от холода, и все мы страдали от холода: и бедные грешники, и мелкие бесы вроде меня, и темнокрылые демоны, от одного взгляда которых каменела смола в реках. Нет, не от привычного холодка снежных пустынь и ледяных озер, а от действительно крепкого морозца, когда не горят костры, когда застывает кипящая смола в озерах, когда бесконечно высокие скалы покрываются инеем.
И вроде не сезон был для холодов…
Помню, как мы пытались согреться, помню тот вечер, когда я со спутником своим, черной жабой, пересек горную цепь – чтобы добраться до равнин, по которым текла черная кровь земли. Щедра наша земля, много в ней черной крови, и если бросить в нее уголек, вспыхнет черная кровь ярким пламенем. Помню, еще в молодости зажигали мы реки черной крови, плясали вокруг бешеного пламени, согреваясь его теплом. Помню, как подпалили какой-то лес, в котором скитались грешники, нас, молодых, ругали, хлестали плетками, все ждали, что повелит сделать с нами Он, Темный. Но Темный ничего не сказал…
Кто его знает, что Он, Темный, думал о нас…
Мы пересекли потоки застывшей смолы, кое-как пробрались через лес, полный острых шипов, миновали скалы, где грешники были заточены в камне, спустились в долину, по которой бежали реки черной крови, и я шел по заснеженным камням, и подле меня скакала жаба, огромная, ноздреватая, источавшая терпкий болотный дух.
– А-а-вро-е-е-е… е-е-е-с-с-с-ь… – прошамкала жаба, когда мы выбрались на равнину.
– Да, вроде здесь, – согласился я, оглядел темные холмы, поросшие колючими иглами. Но сколько я ни разглядывал туманный морок, я не видел ни одной черной реки.
– Не-у-у-у…
– Да… нету…
– А-а-а-л-ш-е-е…
– Дальше? Да нет, здесь должны быть черные реки…
– Жо-о-о…
– Что, думаешь, сжег их кто-то? Как мы в молодости? Да, очень похоже… Слушай, пойдем-ка отсюда, а то еще подумают, что мы сожгли всю кровь земли, и будут нас хлестать плетками…
– Бо-о-о-но-о е-с-та-а-а-ат у-у-у-у-т…
– Да, больно хлестать будут…. Пойдем.
Мы осторожно начали подниматься в горы, и я подсаживал скользкую жабу, и все думал, как не разбить свою лютню, на которой играл по вечерам у костров. Мы уже почти вскарабкались на невысокую гору из человечьих костей, когда и без того темное небо потемнело еще больше, и я увидел, как под лиловыми тучами мелькнул демон, кто-то из приспешников Его, Темного. Красными глазами он оглядел равнину, высохшие черные реки, взгляд его скользнул по склону, где затаились мы двое – и демон, шелестя крыльями, метнулся к северу.
– Влипли мы, – шепнул я жабе, – сейчас пойдет, расскажет Ему, Темному…
– Н-е-е…
– Думаешь, нет? Тоже верно, что ему до нас!
Тревога не оставляла меня – вечером в свете костров играл я на лютне, пел печальные песни миров возмездия, глядел, как пляшут по раскаленным угольям демоны вперемешку с грешниками, то и дело ждал, что явится ко мне гонец от Него, Темного, и скажет… иди к нему.
И не давала мне покоя черная кровь земли, кто выпил ее, кто сжег ее, кто…
– Иди к нему.
– А?
– Иди… к нему… – кто-то маленький, крылатый, хвостатый опустился на мое плечо, коснулся моего острого уха.
Моя аура сжалась и потускнела. Так и есть, не может такого быть, чтобы Он, Темный, чего-то не видел, не знал… Да нет, ему другое что-то нужно от меня, думал я, поднимаясь по чугунному мосту над огненной рекой, сейчас вызовет меня и скажет, Аштарот, за верную службу даю тебе сто грешных душ, терзай их, пей страдания их – досыта…
Я вошел в кованые ворота, увенчанные головами грешников, взошел по ступеням из навеки окаменевших тел, и безмолвные церберы пропустили меня в его покои. Во мраке передо мной вспыхнуло что-то переменчивое – не то звериная морда, не то человечье лицо, не то безликая маска. И захочешь – да не прочитаешь ничего в этих мерцающих глазах, ни эмоций, ни мыслей…
– Ты был на темных холмах? – спросил меня Он, без слов, без звуков.
– Был, – ответил я, чувствуя, как холодеет аура.
– И черная жаба была?
– Была.
– Ты видел черную кровь земли?
– Не видел.
– И черная жаба не видела?
– Не видела.
– Ты знаешь… куда девалась черная кровь земли?
– Не знаю.
– И жаба не знает?
– Не знает.
Захолонула моя аура, стало страшно. Вот теперь и скажет Он, Темный, что это мы сожгли черные реки… и не докажешь никому, что это не так…
– В землю они утекли… – прошелестел Он, Темный, – на ту сторону земли…
– В землю?
– Так ступай.
– Куда?