Индра, имперский стажер на полузабытом богом армейском посту, Арджуна, маленький абориген, пригретый солдатней и ненавидящий таких же как он, Вирайя, бывший архитектор, почти иерофант, будущий беглец... Всемогущий Орден, всевидящая глава религиозно-полицейского государства, ядерные грибы взрывов Сестер Смерти - такая-вот Атлантида, непоколебимая и бескопромиссная - да только летит к планете комета, и один из ее маленьких спутников обязательно упадет в океан, смывая копошащуюся людскую пену...
Дмитрук Андрей
Морская пена
I
В саду своего дворца, под цветущими олеандрами, сидел на краю бассейна, свесив ноги в воду, поэт Ман Парсейя. Теплый ветер, осыпавший в воду темно-розовые лепестки, не мог пошевелить его седых волос, напомаженных и тщательно распределенных по лысине. Голый, с рыхлой спиной и грубой складкой на затылке, Ман внимательно следил за крошечными розовыми парусами. Время от времени не глядя протягивал руку - и краснокожая рабыня подавала стакан с ледяным питьем. Справа юная мулатка (фаворитка, холеный шелковистый зверек), стоя на коленях, держала поднос с кофейником, виноградом и наркотиком.
Части хозяйского белья и костюма были доверены двум белянкам с Севера, ждавшим поодаль, сидя на корточках. За спиной Мана красовался, перемигиваясь с рабынями, другой любимец, мальчик лет четырнадцати, ювелирным веером отгонял он от господина мух, а вообще исполнял обязанности домашнего гонца.
Созерцая лепестки, Ман полностью отдавался легкой, рассеянной игре ума. Игра влекла его путаными тропами воспоминаний, расцвечивала дремлющее сознание внезапно вспыхивавшими образами. Затем язычок пламени гас, и опять наступало причудливое дремотное блуждание, подобное погружению в сон. Вот уже седьмой день сидел он так над бассейном, поднимаясь только с вечерней прохладой; предыдущие вечера были заполнены диктовкой новой поэмы; нынешний, приближаясь, рождал тревогу, поскольку обещал быть пустым. Толстые прихотливые губы Мана, медленно разжавшись, прошептали лучшее из вчерашних восьмистиший. Стало холодно. Распугивая грезы, возвращалась способность видеть все вокруг как оно есть, и это было так же больно, как бывает, когда не дают забыться после бессонной ночи. С раздражением отвел он глаза от розовых и золотых бликов.
Шелестели облитые солнцем буйно цветущие кусты, перешептывались над ними кроны пиний, бронзовые статуи, точно ящерицы, выглядывали из кружевных папоротников.
Неслышно явился на другом краю бассейна стражник в кожаных шортах, с бляхой на голой груди и доложил, преклонив колено, о прибытии высокородного Индры Ферсиса.
Грузный Ман вскочил с неожиданной легкостью, не прибегая к помощи рабов. С боковой дорожки уже доносились звуки быстрых, решительных шагов племянника. Поэт едва успел всунуть ноги в сандалии и набросить пушистое покрывало - пускай его стареющее тело не омрачает взор юноши.
Индра крепко обнял дядюшку, обдав запахом драгоценных благовоний. Ман с наслаждением прижался к нежной щеке, затем слегка отстранил юношу и восхищенно осмотрел его с головы до ног. Синеглазый, белозубый Индра с крупным и горбатым, как положено Избранному, носом, с губами и щеками крепкими, как яблоко, широкоплечий, затянутый в кожаную форму Гвардейской школы, стыдливо переминался на длинных мускулистых ногах.
- Какое счастье - видеть таких, как ты! - нараспев и немного в нос, как большинство интеллектуалов, заговорил Ман.- Скажи, сколько женщин уже перерезали себе вены из-за тебя?
Курсант усмехнулся чуть самодовольно.
- Сегодня ты вообще кстати. Мне не хватает вдохновения для новой поэмы, нужны какие-то новые, живые, сильные впечатления...
Обняв Индру за плечи, хозяин повел его тенистыми полянами, где громоздились замшелые глыбы камня и алели над петлявшим в траве ручьем душистые султаны огромных цветов. Негры отводили перед ними ветки, один из них вовремя лег в ручей, и спина его послужила мостиком. Стайка рабынь шла позади, а балованный мальчишка-гонец носился кругами, сверкая темной кожей на солнце.
- О чем поэма? - спросил курсант, незаметно высвобождаясь из объятий Мана.
- Единый! Разве ты спросил бы: "О чем пахнут цветы?" Мифология, героика, прославление невест или куртизанок - все это годится разве что для выступления на стадионе... Тончайшие переливы настроений умирают в объятиях четко взятой темы, сюжет иссушает поэзию! Нет, я не обвиняю тебя в недостатке утонченности - даже к столь одаренным людям, как ты, она приходит с годами...
Лицо юноши стало на миг отчужденным, и хозяин, зная, как болезненно реагируют юноши на всякое упоминание об их возрасте, поспешил переменить тему:
- Что нового в школе? Доволен ли тобой генерал? Ах, как часто грущу я о своей военной молодости... Ты ведь знаешь, что я был в личной гвардии протектора Ордена на Тысяче Островов?
- Еще бы, мама сто раз рассказывала...- спохватившись, что фраза прозвучала не слишком почтительно, Индра добавил: - Это честь для всего нашего рода, дядюшка! А в школе все с ума посходили: скоро выпуск! И, знаешь, кажется, на торжестве будет...- Юноша красноречиво показал глазами вверх. - Генерал не говорит прямо, а темнит, как положено: "Возможно, что школе выпадет божественный жребий..."
- Вы счастливцы. Мне, видимо, так и не доведется его услышать - на прошлом столетнем празднике я не был, а до следующего не доживу...
Индра не ответил. Курсанта порядком раздражало общество изнеженного, экзальтированного дядюшки. Но приходилось подчиняться материнскому приказу и проявлять величайшую любезность. Он пошел быстрее, торопясь закончить визит.
Камни, сосны и папоротники отступили, открыв большой, веселый солнечный луг с белыми шапками полевых лилий в низинах и мраморной ротондой на фоне леса. Лугом вдоль рощи вилась дорога, выложенная плитами ракушечника. На дороге присела, подобно кузнечику перед прыжком, изящная кремовая электромашина Индры. Рядом ожидал раб. Узкоглазое мертвое лицо его без шеи было посажено прямо на грудь, как медный круглый щит. Корявые цепкие руки сдерживали на коротком ремне мечущегося зверя.
Неправдоподобно длинноногий, испещренный, как ожогами, ярко-черными мазками по желто-бархатной шкуре, беззвучно танцевал гепард. Завидев идущих, заворчал и прижал уши; черные глаза под высоким лбом были непроницаемы, лишены выражения, как полированные самоцветы.
Ман схватился за локоть курсанта, слабея от восторга. Негры привычно подхватили его с боков.
- Матушка надеется развлечь тебя этим подарком, - небрежно сообщил курсант.- В придачу к нему раб, искусный служитель.
- Молчи,- прошептал Ман.- Неужели все так просто? О красота вечных категорий: молодость, жизнь, смерть... Стоит ли иссушать душу в бесплодном поиске ради формальной новизны? - Выдержав с закрытыми глазами точную актерскую паузу, он совсем другим тоном обратился к Индре:- Кажется, такие звери выведены специально для охоты и отменно быстроноги?
- Долго бежать не может, но вмиг догоняет мою машину на полном ходу.
Поэт ласково подозвал мальчика-гонца и, взяв за руку, не дал упасть на колени.
- Смотри, Индра: это тоже машина для бега, прекрасная живая машина, которая не уступит твоей, механической!
Медно-рыжий, смуглый мальчик завороженно раскрыл пухлые губы, любуясь золотой змеей на каске курсанта. Индра - сам атлет и ценитель красоты тела - обвел взглядом недетски широкую, литую грудь гонца, его втянутый живот, крепкие ноги. Мальчик, польщенный вниманием, кокетливо отвернулся. Рукой в перчатке Индра потрепал его за ухом:
- Шея чуть хрупковата, дядюшка, но это будет и бегун, и борец...
- Мальчик, беги по дороге,- весь во власти новой идеи, торопливо заговорил Ман.- Беги так быстро, как можешь... как только выдержишь! И не смей оглядываться.
Гонец горделиво повел подрисованными глазами, набрал воздуха - и вдруг сорвался с места, полетел.
Не отрывая глаз от бегущего, Ман скупым жестом указал на ошейник зверя. Бровь курсанта презрительно вздернулась. Натасканный гепард поплыл длинными низкими прыжками, затем поскакал с невообразимой скоростью, будто ураганом несло по дороге куст перекати-поля.
Мальчик нарушил приказ. Мальчик оглянулся, услышав зверя. И не успел даже испугаться.
Когда бесстрастный азиат оттащил гепарда, Ман, присев на корточки возле тела, пощупал перегрызенные шейные позвонки. Лицо его стало нежным, глаза увлажнились. Голосом, дрожащим от умиления, поэт сказал Индре:
- Ты подарил мне поэму!
- Я счастлив, дядюшка! - сказал курсант, считая, что любезностей на сегодня достаточно, коснулся края каски и ушел к машине. Замаранные кровью руки Мана избавили Индру от прощального объятия.
II
После целого дня, проведенного на жаркой, грохочущей строительной площадке, Вирайе предстояло еще идти на званый вечер. Больше всего хотелось вымыться горячей цветочной водой и лечь спать - как он любил, не на постели, а на руках четырех-пяти сильных рабов. Но Шаршу обещал познакомить с какой-то сказочной приезжей красавицей, и Вирайя, сцепив зубы, отправился в парильню. Как говаривал Шаршу, это было единственное место, где раб мог безнаказанно намять бока господину. С болью в мышцах, с воспаленной кожей архитектор сиганул в ледяной бассейн. Потом его снова захватил в свои руки массажист и долго втирал в тело масла. Когда скрупулезно выбритый и празднично причесанный, с лакированными ногтями и слегка подкрашенным лицом Вирайя садился в машину, двор был уже освещен по-ночному.
Спустившись по бульвару, где сияли белые шары под гигантскими абажурами платанов и буков, машина круто свернула на набережную. Вирайя, любитель скорости, перестроился в крайний ряд. Теперь по левую руку широкой дугой развернулось гранитное набережное шоссе. Нижние этажи ступенчатых дворцов были освещены уличными фонарями, в глубине колоннад сверкали высокие узкие окна, но квадратные вершины рисовались силуэтами на фоне сплошного зарева центра. Справа ветер трепал черные жесткие перья пальм. За пальмами мерно дышало море. Сквозь мощные вздохи прибоя сыпались крики, смех, долетала оборванная музыкальная фраза. На верхнем ярусе набережной, где ехал Вирайя, теснились машины; к нижним уровням, скрытым от глаз ездоков бронзовой стеной с барельефами, выходили подземные галереи. Там развлекались.
Он миновал участок шоссе, где копошились в лучах прожекторов сотни голых, блестевших от пота рабов и двигались, хищно урча, строительные машины. Это место пришлось объехать по специально проложенным мосткам. Здесь совсем недавно часть одетого камнем берега сползла в океан, подточенная землетрясением. По счастью, никто из свободных граждан не пострадал. Хуже было три года назад, когда прибрежные районы столицы захлестнул вал цунами...
Наконец машина нырнула в гулкий туннель, и над головой замелькали овальные матовые плафоны. Эта часть пути была тяжела. Вирайя задыхался в густых испарениях мяса и гниющих овощей. Под каменными арками открывались поперечные коридоры с рельсами и рядами ворот, окованных белой жестью. Пришлось постоять перед опущенным шлагбаумом, пропуская грузовой поезд. Стальные, глухо громыхавшие вагоны были покрыты изморозью. В других коридорах составы стояли, гофрированные стенки вагонов были подняты и собраны, как шторы; толпы рабов выгружали ящики, несли над головами туши, катили бочки. Басисто гудели провода, орали надсмотрщики, поддерживая непрерывное оглушительное эхо; мучная пыль садилась на указательные стрелы и светящиеся надписи, стояла туманом в слепом свете подземелья.
Здесь была изнанка столицы, горизонт централизованного распределения. Отсюда транспортеры разносили продукты по районным складам, куда приходили в известный день и час лица, наделенные правом получать разрядный паек на семью, - как правило, старшие мужчины.
По широкому винтовому пандусу вокруг кирпичного круглого зернохранилища машина Вирайи взобралась к верхнему горизонту города. У контрольного поста машину проводили взглядами часовые в голубых касках Стража Внешнего Круга, к которому относился и сам Вирайя, адепт-строитель малого посвящения. Многоэтажный муравейник распределителя был накрыт зеленой горой, уступами спадавшей к заливу. Радиальные проспекты звездой расходились от вершины, увенчанной радужным ореолом Висячих Садов, столичного центра развлечений.
Машина неслась сквозь массу цветов, лиан и листьев, уютно подсвеченную огнями скрытых вилл. Вдруг по обочинам взметывались, как волны, зеркальные стены, поднимая на гребне пену рощ и розариев,- это проспект, спускаясь, прорубал край очередной кольцевой террасы.
За поворотом блеснул канал. Призраками двигались прогулочные лодки. Из глубины парка - с тремя окнами по фасаду, длинными и яркими, как солнечная дорожка на воде,- выплыл и развернулся дом Шаршу.
Вирайя порадовался обилию машин перед входом - он любил являться после всех, в разгаре застолья, когда никого уже не надо ждать.
Ужинали в главном зале под звездным небом - потолок был снят. Гости привольно разлеглись на квадратном острове з обрамлении замкнутого канала. Остров был уставлен низкими лакированными столиками с изящной посудой. Прозрачная вода, усыпанная лепестками, отражала тонкую аркаду, заменявшую стены. В глубине арок теплился красноватый полусвет: взгляд с трудом различал там белизну огромного букета, смутный блеск статуи, складки тканей. Все звуки сглаживались, сливались в единое приветливое журчание: струнная музыка и перезвон ложек, рокот разговора, смех и плеск воды, льющейся в канал.
Прислуживали похожие друг на друга белобрысые северянки с исключительно нежной кожей, в высоких сандалиях и парчовых набедренных поясках,- хозяин умел подбирать рабов, пользуясь своим высоким рангом в системе распределения.
Вечера у Шаршу Энки, адепта-врачевателя среднего посвящения Внешнего Круга, намного уступали по роскоши и разгулу пиршествам в модных салонах куртизанок или художников: здесь не сходились любители кровавых развлечений. Сиживала небольшая постоянная группа друзей, мужчин и женщин, ценивших простоту и задушевность.
Сам Шаршу, полный, лысеющий, смуглый, с выпуклыми темно-карими глазами под тяжелым карнизом лба и бровей, громко сказал: "О!" - и поднял руку, не вставая.
Многие повторили его жест, зашумели, заулыбались, поворачиваясь к вошедшему. Две рабыни помогли Вирайе опуститься на подушки между хозяином и незнакомой женщиной - вероятно, той самой приезжей. Врач не обманул: ее внешность была словно удар. Почти лишенное косметики, бледное лицо с прозрачно-зелеными глазами до висков светилось, как фарфор, в раме вычурно уложенных, крупно вьющихся бронзовых волос. Сильное, царственно-рослое тело излучало странный неявный жар - женщина была слишком изысканной, чтобы опалять откровенно. Коротенькая узорная безрукавка со значком предварительного посвящения почти полностью оголяла грудь и живот, широкие белые брюки из плиссированной ткани раскинулись по ковру, как два лебединых крыла.
Одним уголком рта усмехнувшись восхищенному взгляду архитектора, она лениво положила руку на плечо Вирайи и коснулась его губ губами, пахнувшими свежим сеном - сенной аромат входил в моду в Висячих Садах. Это было приветствие, не больше,- но двадцативосьмилетний адепт почувствовал, что волнуется непривычно и непозволительно. Шаршу очень кстати вмешался, припечатав его руку своей тяжелой мокрой ладонью:
- Вирайя - истинный знаток. Смотри, как много заметил он в одном твоем поцелуе, Аштор!
- Посвященный Вирайя заметил мою любовь, - вяло уронила Аштор, опуская серебряные ресницы.- Если он знаток не только в теории, я рада буду видеть его после ужина - при согласии посвященного Вирайи, конечно.
- Завидно!- крикнул один из гостей, желчный черноволосый скульптор Хассур. - При согласии, а? Каково лицемерие! Будто ты не видишь, что он цветет, как мальчишка, ждущий лишения невинности!
- Вирайя сам талантлив и отлично чувствует чужой талант,- трезво объяснил Шаршу.
Действительно, Вирайя и впрямь пылал от счастья, одновременно ощущая страх перед этим совершенным созданием. Непостижимой казалась возможность столь легкого сближения.
- Не слушай их, мой бог, - все так же бесстрастно и вяло, проглатывая окончания слов, сказала Аштор.- Ты не талантлив, а гениален, я люблю тебя давно. Я училась в Авалоне, в Академии Любви, выстроенной твоими руками. Твои колонны и зимние сады научили меня большему, чем все старые гетеры и отставные гимнасты. Когда живешь в таком доме, хочется быть совершенством. - Ее холодные хризолитовые глаза истерически сузились - очевидно, она никогда в жизни не знала отказа своим желаниям. - Ты бог. Ты создал меня. Сегодня я принесу себя на твой алтарь.
- Может случиться наоборот,- еле вымолвил Вирайя, польщенный в тысячу раз более, чем похвалами всей Коллегии архитекторов.
- Ты ешь пока, бог, - рассудительно посоветовал Шаршу, - а то потом Аштор останется недовольна тобой. Вот, между прочим, фазанье мясо, перемешанное с ветчиной, - за рецептом ко мне приезжал повар иерофанта, наместника столицы...
Вирайя был изрядно голоден, поскольку специально не пообедал дома, зная кулинарные склонности Шаршу, а потому смущенно улыбнулся гетере и приступил к еде. Врач сам налил ему домашнего вина.
Жирный, одетый с безвкусной роскошью старик - надзиратель пригородной зоны виноградников, адепт среднего посвящения,- прохрипел, оборачиваясь к Аштор с бокалом в огромной, как подушка, лапе:
- К сожалению, дома, выстроенные посвященным Вирайей, не на всех влияют положительно... Уж как хорош летний дворец моего соседа, Мана Парсейи, а вот...
Судя по скорбной мимике старца, по тяжеловесному покачиванию головы, событие было печальным. Гости, ничего не спрашивая, разом оставили веселую болтовню и возмущенно забормотали, дивясь неслыханному злодейству. Вирайе даже показалось, что в этом возмущении был немалый элемент нарочитости, как будто каждый боялся, что остальные заподозрят его в недостаточном рвении. Только Шаршу молчал, набычив голову с тугими кудряшками вокруг лысины. Тогда архитектор стал оправдываться, устыдившись своей неосведомленности:
- Я живу затворником, посвященные. Я, как вы, может быть, знаете, занят сейчас Дворцом Коллегий Внешнего Круга (не утерпел - покосился, как реагирует Аштор)... так устаю, что даже сводку новостей не всегда читаю...