- Это непохвально! - ответил надзиратель виноградников. - Впрочем, вина твоя невелика, поскольку сообщение появилось только в нынешней сводке... Одним словом, мой сосед Ман был вчера убит собственной рабыней. Убит в летнем дворце... твоей постройки, посвященный Вирайя!
Снова общий гневный ропот. Только Шаршу сказал, преспокойно отправляя в рот кусок мяса, который он до сих пор тщательно поливал несколькими соусами:
- Ты так говоришь, Ицлан, как будто Вирайя соучастник, - видишь, он даже побледнел...
- Да ну тебя, - отмахнулся Вирайя.- Действительно, ужасный случай, наверное, тысячу лет такого не было...
- Ужасный, - серьезно ответил Шаршу.- А какова причина убийства, интересуешься?
- Интересуюсь, - не подумав, сказал Вирайя. Тут же старый Ицлан воздел глаза к потолку, отвернулся и плюнул.
- Да, причина! - твердо повторил Шаршу. - Хотя ты, Ицлан, считаешь кощунством говорить о чем-либо, кроме самого факта убийства, я все-таки скажу тебе и всем вам, друзья мои: достойный Ман Парсейя затравил сына этой рабыни гепардом!
- Ну и что? - спросил Идлан. - Значит, виноват был!
- Да не был он ни в чем виноват! Для развлечения своего затравил... Шаршу отер пот со лба, нехорошо усмехнулся. - Вместо порадоваться, что ее отпрыск потешил хозяина, - раскроила ему череп какой-то статуэткой!..
- Напрасно ты смеешься, - угрюмо упорствовал Ицлан. - Некстати!
- Отчего же, смеяться всегда кстати...
- Шаршу! - крикнул надзиратель, багровея и приподнимаясь на локте. Врач тоже приподнялся и заорал так, что рабыни испуганно замерли - кто с подносом, кто с кувшином:
- Я не смеюсь только над правом матери мстить за сына! Мстить подлецу и садисту, Ицлан!
Вирайя, хорошо знавший врача, почувствовал, что разгорается один из тех скандально-острых споров, которые так будоражат нервы в доме Энки.
- Назови меня недостойным имени Избранного, но я считаю, что раб может испытывать те же чувства, что и мы с тобой. Надо уважать в нем человека!
Вот это опаснее всего. Шаршу не признает авторитетов, глумится над общепринятыми взглядами... Сколько раз давал себе слово Вирайя не бывать здесь - и снова ехал в салон, навстречу греховной сладости вольных споров.
Насколько было известно Вирайе, вольнодумию врача положила начало некая юношеская любовь к столь же юной рабыне, а может быть, просто первая влюбленность, но необычайно светлая, такая, о которой до конца дней сладко щемит сердце. И что-то ужасное случилось с этой девочкой... Что-то, в чем был вынужден принять участие сам Шаршу. Потом, как говаривал Энки, идею равенства человеческого укрепила в нем работа медика. "Внутри-то у всех все одинаково... что у последнего раба, что у иерофанта... Все болеют, все жалуются, все, если больно, на тебя по-собачьи смотрят: помоги! Какие уж там посвящения..."
- Конечно, коротконосые лишены нашей утонченности, но зато чувства у них ярче и сильнее.
Ицлан побагровел так, что стало страшно за него, и не смог сказать больше ни слова. Вмешалась маленькая, подвижная женщина с обезьяньим личиком под сиреневой челкой - жена инспектора колониальных распределителей, ныне пребывавшего у Ледяного Пояса:
- Не знаю, сильнее ли у них чувства, - за своего сына, спаси его Единый, я бы любому перегрызла горло! Но ты, Шаршу, должен быть последовательным. Если уж рабы - такие же люди, как мы, то почему ты не отпустишь на волю своих?
- Я думал об этом, Танит. Это наивно. Во-первых, никто не включит их в систему распределения. Если не моими, то чьими-нибудь рабами они станут. Во-вторых... они все-таки не совсем такие, как мы. Слишком велика дистанция.
Подозвав жестом одну из северянок, Шаршу заставил ее сесть рядом и обнял за плечи. Ловкая, прекрасно сложенная, эта крепкая курносая девушка не слишком проигрывала даже в обществе красавицы Аштор. Пушистые, ресницы былл в страхе опущены, но из-под них то и дело вспыхивала чистейшая голубизна.
- Вот,- сказал врач, - смотрите, какое чудо! Она родилась там, где никто и не слыхал о нашей стране. Зато каждый ребенок из ее племени знает, что несколько раз в год прилетает громадный дракон и уносит самых здоровых парней и девушек. Она перепугана раз и навсегда. Я долго отучал ее дрожать перед любым механизмом. Будь я проклят - она удирала от водослива в отхожем месте! Если я ее отпущу, она заблудится на Парковой горе. Раб не может покинуть пределы метрополии. Даже если я уговорю "дракона" отвезти ее домой, она не сумеет показать, куда надо лететь. А здесь ей совсем неплохо. Во всяком случае, как бы я ни напился, я не заставлю ее драться насмерть на ножах с другой такой же девчонкой... И не буду ломать ей пальцы щипцами для орехов, как любят в Висячих Садах!
- Кто говорит о крайностях? - немного успокоившись, запыхтел Ицлан.Пусть я не считаю раба человеком, но наслаждаться его муками я тоже не стану. Я даже животных никогда не мучил... Не думай, что я оправдываю покойника Мана. Но согласись, что раб должен знать свое место, иначе завтра он поднимет руку на Избранного по меньшему поводу, а послезавтра - из-за плохого настроения...
- Ты прав, - грустно сказал Шаршу. - Такая уж система. И эту рабыню надо казнить... Надо, ничего не поделаешь. Но я бы установил какую-нибудь ответственность и для Избранных... Хотя бы за чрезмерную жестокость! Караем же мы отца или мать, искалечивших свое дитя. А рабы - наши дети.
Он убрал руку с плеча девушки, и она неслышно ускользнула.
- Но почему же это так? - заговорил Хассур, блистая впалыми глазами и назидательно подняв костлявый палец. - Почему коротконосые, существуя на свете столько же, сколько Избранные, не создали своей культуры, городов, машин? Разве это не говорит о врожденной неполноценности коротконосых? О том, что сам Единый установил неравенство рас, а значит, и рабство?
Из-под башенного лба Шаршу словно выстрелы сверкнули. Он окончательно сорвался и налетел на Хас-сура:
- У тебя достаточно высокое посвящение - читай хроники! Мы сами, сами делаем их неполноценными. Держим весь мир в невежестве и нищете - пусть плодится дешевая рабочая сила! Ни одна машина не может быть вывезена за пределы Островов Избранных - кроме вооружения для постов! Ни один раб, побывавший здесь! Священная необходимость? Нет! Страх обзавестись соперниками!
Вирайя понял, что Шаршу потерял контроль над собой и теперь наговорит такого, что не годилось бы слушать людям низших посвящений - например, Аштор. А ей хоть бы что - глаза горят вниманием и любопытством...
- Читай хроники, говорю тебе! Знаешь, как возникали города и царства на великих реках, на Внутреннем море, в Восточном океане? Где они теперь, а? Потомки тех народов до сих пор бредят божьим гневом. Слыхал про Сестру Смерти? А они ее видели...
- Шаршу, - предостерегающе шепнул Вирайя, погладив его плечо.
- Все это логично, - увернулся Хассур, - но ты, кажется, сомневаешься в справедливости воли Единого? Согласно ли это с учением Ордена?
И наступила тишина, нарушаемая только плеском воды. Скульптор, кажется, сам испугался своих резких слов, их неожиданно грозного звучания.
- Об этом ты поспоришь со священниками, - хрипло ответил врач, наливая себе кубок вина. И тут Аштор гениально разрядила напряжение, грациозно подобрав ноги и протянув руку в ожидании опоры. Вирайя вскочил пунцовый, со слезами на глазах и неистово бьющимся сердцем. Все высокие материи разом вынесло из сознания. Аштор балетным движением перемахнула канал, подала руку архитектору и таким взглядом обвела гостей, словно вполне отчетливо сказала: "Советую всем заняться тем же..."
Танит с сиреневыми волосами засмеялась и крикнула:
- Вот кто мудрее нас всех! Браво, Аштор, мы просто болтуны! Шаршу, нет ли среди твоих полноценных рабов красивого молодого мулата?
- Поищем, - улыбнулся, принимая игру, хозяин дома. - Ты сама проверишь его полноценность!
Ицлан добродушно похохатывал; только Хассур мрачно блестел глазами.
...Он догнал Аштор в самой глубине аркады, где лишь две-три свечи роняли тусклый свет на расстеленные шкуры. Гетера стояла перед зеркалом, сбросив безрукавку и разглядывая свои круглые молочно-белые груди. Заслышав шаги Вирайи, не обернулась, только сказала:
- Надо бы загореть. Я слишком много сплю днем. - И медленно расстегнула широкий ремень, шитый золотом и бисером.
Вирайя сел на шкуру. Она прилегла рядом, не прижимаясь, давая себя осмотреть. Ногтями поиграла с нагрудным знаком Вирайи:
- О чем ты думаешь? Ты какой-то грустный.
- Ты могла бы мучить раба? - спросил он, потому что от ее ответа, как ни странно, что-то зависело в предстоявшем любовном сближении. Аштор ответила без удивления:
- Не бойся, не могла бы. Я никого не могу мучить, даже когда меня об этом просят.
- Просят?
- Да, есть и такие.
Она придвинулась ближе, подтянула колено к животу и обхватила его руками.
- Может быть, ты недоволен, что я увела тебя из зала?
- Что ты!
- Не знаю. Есть мужчины, которые любят все делать на виду у гостей.
- Они неполноценные, - сказал Вирайя, и оба рассмеялись, припомнив сегодняшние разговоры.
Странно - ему не хотелось бурных ласк. Эта женщина, такая царственно прекрасная, вдруг показалась Вирайе нуждающейся в жалости и защите. Он привлек ее голову к себе на грудь. Она охотно прильнула и сказала, вздохнув:
- Вот ты какой, бог...
Он поднял голову, почуяв чье-то присутствие.
Под аркой, на берегу канала, стоял и внимательно смотрел на них человек, обтянутый черной кожей, с золотым крылатым диском на груди, в зеркальном шлеме. В левой руке у него был красно-белый полосатый жезл, на поясе - радиопередатчик и пистолет. Вестник Внутреннего Круга в полном облачении, торжественно окаменелый.
Аштор, вскрикнув, отпрянула и попыталась прикрыться шкурой - только глаза блестели. Вирайя встал на ватных ногах, выпрямился.
- Именем Священного Диска! Вирайя Конт, адепт малого посвящения Внешнего Круга?
- Я.
- Слава Единому, жизнь дающему, вечному.
- Слава Никем не рожденному,- ответили губы Вирайи.
- Посвященный, следуй за мной.
Гости лежали, уткнувшись лицом в ковер. Валялись надкушенные фрукты, перевернутая посуда. Архитектор, проходя мимо, подумал: "Как забавно торчит кверху зад Шаршу, обтянутый домашним халатом".
III
Тяжелый, хмурый затылок. Затылок-груша, воспаленный, розовый, словно опухоль. Затылок, выразительный, как лицо, - глубокая поперечная складка напоминает неумолимо сжатый рот.
Затылок выплывал из темноты, как мертвое багровое солнце. И опять рука Орианы хватала бронзового дельфина. И край массивной подставки, словно в пирог с твердой коркой, проваливался в лысину.
Не было больше страха. А может быть, его вовсе не было? Убив, она стала сама как мертвая. Собрала в сумку свои нехитрые пожитки, надела обувь покрепче, закуталась в покрывало и ушла. Ни о чем не думая, никого не замечая, добралась по дороге до столицы. На контрольном пункте ее окликнули "голубые". Наверное, она производила впечатление помешанной - смеялась им в ответ, махала рукой. Пропустили с прибаутками, один даже сделал вид, что собирается облапать. Она побежала, солдаты хохотали.
Села отдохнуть в подвале пустого портового склада - и поняла, что дальше идти не сможет. Затылок, седой и розовый, наплывал, рождая нестерпимую тошноту. Она била по нему, проламывала, и все повторялось сначала.
Она корчилась в судорогах рвоты, когда со ступеней ослепил ее луч света. Ориана ползком попыталась выбраться из него, как из ловушки, но луч преследовал ее, пока не загнал в затхлый мокрый угол. Пожилой широколицый офицер в голубой каске присел на корточки рядом с ней и стал сипло, добродушно уговаривать.
- Ну, хватит, хватит... Я понимаю - шутка ли, убить Избранного!
Она немигающими глазами уставилась в морщинистое лицо, по которому струйками стекал пот из-под каски.
- Зверек, ну право слово, кролик! - умилялся офицер, обращаясь к напарнику, тому, что держал фонарь. - Просто не верится, что такая вот могла... Давай-ка посмотрим спинку, единственно для очистки совести.
Напарник мигом расстегнул пряжку на плече Орианы, оголив татуировку. Офицер развел руками, вставая:
- Все правильно, голубушка. Ман Парсейя, дата и личный номер. Сами пойдем, красавица, или помочь?
Ориана послушно встала.
В закрытой голубой машине, пропахшей табаком и блевотиной, сопровождавшие стиснули ее с двух сторон плечами. С переднего сиденья, отделенного решеткой, обернулись водитель и еще один стражник: смотрели, как на невиданного зверя.
Человеческое присутствие избавило Ориану от налетающего затылка. Осознав это, она благодарно прижалась к шершавому, с холодной металлической нашивкой плечу офицера. Кто-то хихикнул, другой сказал: "Дурочка". Блаженно улыбаясь, любовалась она озаренной прожекторами жизнью порта. Что-то чуждое людям виделось ей и в растопыренных, как пауки, черных кранах на пирсе и в величавом движении огней на рейде. Над скопищем мелких судов полыхала трескучая звезда дуговой сварки: два раба, стоя в дощатой люльке, латали корму транспорта.
Яркий, веселый свет звезды поманил Ориану, и она машинально протянула руку к стеклу. Молодой стражник, словно кот подвешенную бумажку, легко перехватил ее руку и выкрутил в кисти. Она забилась от боли.
- Легче все-таки, мясник!- проворчал офицер, укладывая безжизненную голову Орианы на спинку сидения.
- А, ладно, все равно ей крышка, - беспечно ответил напарник, сжимая и разжимая кулак в перчатке.
...Она схватила бронзового дельфина и взмахнула им над желтой фарфоровой лысиной, но хозяин успел обернуться. Густо напудренное, ноздреватое, как гриб-трутовик, лицо Мана оскалилось мелкими гнилыми зубами и вдруг укусило Ориану выше локтя...
Рванувшись, она разлепила веки. Жгут был уже снят, уколотое место протирал ваткой бритоголовый мужчина в кожаном жилете на голое тело. У него были медлительные слоновьи движения и глаза, словно подернутые паутиной.
Ориана еще не различала отдельных предметов в комнате. Постепенно внимание сосредоточилось на человеке, сидевшем за столом напротив. Это был офицер Стражи Внешнего Круга с раззолоченной грудью и бриллиантовым знаком посвящения на шейной цепи. Перед ним в свете настольной лампы лежало содержимое сумки Орианы. Офицер смотрел не на вещи и не на рабыню, а все время на того, кто сидел неподалеку стола. Полный, русый, краснощекий бородач, он по-мальчишески обхватил ногами спинку стула и положил подбородок на сцепленные пальцы рук. Увидев, что женщина пришла в себя, он оживился:
- О! Вот мы и очнулись! - Пальцы его двигались в такт словам, постукивали по спинке стула. - Дайте-ка ей выпить для бодрости...
Офицер Стражи почтительно усмехнулся. Бритоголовый подал на подносе стакан с мутно-розовой жидкостью.
- Не бойся, не отрава, выпей до дна!
Горьковатый, пахнущий весенними почками напиток оказался волшебным. Оцепенение, подавленность, остатки тошноты исчезли мгновенно; даже посиневшая рука как-то сразу сделалась гибкой и почти перестала болеть, Она приободрилась. Если бы хотели убить, то не старались бы привести в чувство. А может быть, хотят устроить публичную казнь? Но важный бородатый господин смотрит так участливо, весело. Какая у него странная, удивительная одежда! Черная рубаха, переливчатая, словно галочьи перья, с широким блестящим поясом. На цепи из квадратных звеньев - золотой крылатый диск. Похоже на облачение храмового священника и вместе с тем - на военную форму.
- Совсем девочка... Неужели у тебя был такой взрослый сын?
Слезы навернулись на глаза Орианы впервые за два страшных дня.
Он встал и легонько взъерошил ее огненно-рыжую голову. А когда заплаканное лицо робко поднялось к нему, сказал стражнику:
- Нет, какая чувствительность, генерал! Она мне определенно пригодится.
- Дело твое, Священный, - ответил тот.
- Что ты умеешь делать, Ориана? Сиди, сиди...
- Шить рубашки, вышивать, готовить пищу, печь пироги, - радостно заторопилась она, решив, что бородатый хочет взять ее в дом.
- Я сильная, могу работать в саду, как мужчина. Обучена любви лучше, чем молоденькие!
- Нет, Ориана, меня интересует другое. Умеешь ли ты делать что-нибудь особенное?
Она только всхлипнула и опустила глаза.
- А это твоя работа? - нетерпеливо спросил он, поднося на ладони ажурную серебряную сережку.
- Моя, господин. Это я плела...
- Священный доволен? - хмуро спросил генерал, вставая.
- Ага! - кивнул бородач. - Это славно, что я к тебе зашел. - Он ткнул пальцем генерала в живот. - Ну, не стоит на меня обижаться. Отправить ко мне - все равно, что... В конце концов формальности нетрудно соблюсти. Если вам так уж нужна жертва, мало ли рыжих! Устройте публичный спектакль и успокойтесь.
А Ориана складывала свои вещи в сумку и недоумевала: почему пустая забава, умение плести побрякушки из серебряной нити, показалась господину важнее всех прочих ее способностей?
...На следующий вечер стадион Висячих Садов был полон. У Стены Очищения сбилось не менее пятисот рабов - вся дворня Мана Парсейи. Краснокожие, черные, белые обнаженные люди. Банщики, повара, садовники, горничные, носильщики, мальчишки-спинтрии. Все.
Зрителям была предоставлена возможность убивать самостоятельно. Одни стреляли или швыряли камни в толпу, другие выволакивали отдельного раба, гоняли по полю, тешились... Танит избрала старика-сторожа и долго жгла его паяльной лампой.
Затем радиорупоры объявили главный номер программы. Стражники облили нефтью и подожгли рыжеволосую женщину, убийцу своего хозяина.
IV
Вирайя мчал на большой скорости, следуя за красными огнями передней машины; в затылок ему упирались лучи замыкающей. Перед въездом на Храмовый мост разошлись половины бронированных ворот, салютовали часовые в зеркальных касках. Глубоко внизу лежал берег залива, отороченный грязной пеной. За мостом громоздился Храм. Он вырастал в небе ступенчатой горой.
Большинство горожан, удостоенных лишь предварительного посвящения, необходимого для получения рабов и пайка в распределителе, вообще не смели появляться на этом мосту. Вирайя, адепт малого посвящения и член Коллегии архитекторов, переходил мост не чаще двух-трех раз в году, чтобы получить наставления главы Коллегии. Храм управлял столицей. В нем пребывал невидимый для глаз смертных иерофант, наместник великого города.
Ребенком Вирайе посчастливилось попасть сюда на Столетний праздник когда столицу посетил Тот, кого мог видеть только иерофант. Запомнились глубокие, как канавы, каннелюры на чудовищных стволах колонн, насыщенный благовониями дымный полумрак, спертое дыхание толпы, зеленоватые блики гигантского диска в алтаре. Затем - вспышка ослепительного света, отец, падающий на колени вместе с тысячами людей, отцовская рука, прикрывающая глаза Вирайи. Наконец, когда сердце готово разорваться,- первые, многократно усиленные слова божества...