Какой-то дефект в семейных генах, предполагал он. Брешь в железной добродетели Кармайклов. Вырождение, наступившее в конце концов после многих и многих поколений суровых, богобоязненных американских сверхпатриотов.
Энс, конечно, никогда не думал, что отец или кто-то из этой длинной вереницы праведных Кармайклов, его предшественников, были святыми. Но он даже представить себе не мог, чтобы Полковник, скажем, изменил жене или хотя бы помыслил об этом. Или начал изобретать всевозможные предлоги, чтобы увернуться от исполнения опасных или неприятных обязанностей. Или какой-нибудь особенно тяжкой ночью в Сайгоне отправился в тайный притон и наглотался наркотиков. Или любым способом попытался уклониться от пути, который считал для себя единственно правильным. Если уж на то пошло, Энс не мог даже представить себе, что старик на цыпочках прокрадывается в спальню этой симпатичной молоденькой Пегги, чтобы удовлетворить свою старческую похоть.
Ну, может, сигареты с марихуаной он и покуривал, учитывая, что это были семидесятые годы и Вьетнам. Но все остальное - нет. Полковник прежде всего был человеком дисциплинированным. С самой колыбели он неуклонно шел праведным путем. А для Энса жизнь была постоянной борьбой между желаниями и долгом, он знал, что много раз сворачивал с праведного пути, гораздо чаще, чем следовало, и будет поступать так и дальше. Однако он не считал, что тем самым позорно нарушает семейные традиции. По всей вероятности, отец тоже это знал, хотя был осведомлен не о всех его грехах, ох нет, далеко не о всех.
Подобное самобичевание Энсу несколько облегчала мысль о том, что он не единственный член семьи, далекий от совершенства. Ведь был еще и Майк, сумасбродный, вспыльчивый дядя Энса. Со всей ответственностью отдав военной службе какую-то, пусть и незначительную, часть своей жизни, а потом с такой же ответственностью став добровольным пожарным, что в конце концов и погубило его, он, тем не менее, вел весьма странную затворническую жизнь и в конце концов женился на этой сумасшедшей ювелирше из Лос-Анджелеса, которую Полковник терпеть не мог. Мало того. И брат, и сестра Энса тоже были с "червоточинкой". Розали, к примеру, в юности отличалась такой неразборчивостью в связях, что отца удар бы хватил, догадывайся он хотя бы отчасти о том, что она вытворяла. Правда, сестренка уже давно покончила с этим. А брат Ронни…
О Господи! Брат Ронни…
- На праздники нас приглашают на ранчо,- сообщил Энс Ронни две недели назад.- Розали и Дуга, Поля и Элен, Кэрол и меня с детьми. И тебя.
Все они жили в небольших городках на юге, но Ронни южнее всех, в Ла-Джолле, сразу за Сан-Диего. Энс приехал к нему, чтобы лично передать приглашение отца. Когда-то на поездку до Ла-Джоллы у него уходило не больше часа, но теперь такое путешествие стало и нелегким, и небезопасным. Брат Энса вел холостяцкую жизнь в приятном домекондоминиуме с видом на океан: розовые стены, толстые ковры, сауна и минеральный источник, большие видеоокна - одним словом, славное местечко ценой в миллион долларов, купленное еще до Завоевания на доходы от очередного рискованного предприятия, о котором Энс предпочитал ничего не знать. Чем меньше он знал об авантюрах младшего брата, тем лучше. Он уже давно придерживался такой политики.
Некоторые дома на обращенной к океану стороне улицы, где жил Ронни, разрушенные в Смутные Времена и так и не восстановленные, превратились в груды почерневших развалин, но Ронни эта беда обошла стороной. Такой уж он был везунчик.
- Меня? - воскликнул Рональд Кармайкл, в притворном изумлении разведя руками. Его румяное лицо покраснело еще больше. Этот крепко сбитый, приятный внешне мужчина производил впечатление толстяка, хотя на самом деле тело у него было мускулистое и сильное.- Ты, наверно, шутишь. За последние пять лет мы с ним не сказали друг другу ни единого слова!
- Тем не менее тебя приглашают тоже. Он твой отец, и он собирает нас на Рождество, а этот год дорого ему обошелся. Не знаю почему, но я почувствовал особую настойчивость в его голосе. Ты не можешь сказать "нет".
- Вот еще! Конечно, могу. Он ясно дал понять, что не хочет иметь со мной ничего общего, и я на этом успокоился. Мы прекрасно живем друг без друга, и я не вижу причин что-либо менять.
- Зато я вижу. Этот год, по-видимому, чем-то отличается от других. В этом году он назвал тебя в числе приглашенных, и в этом году, парень, ты будешь там. Я не позволю тебе вот так просто взять и бросить в лицо отцу приглашение на Рождество.
Но было ли оно, это приглашение? Нет, если иметь в виду личное обращение отца к Рону. Старик попросил Энса сделать за него эту грязную работу, и Ронни тут же не преминул воспользоваться полученным таким образом преимуществом.
- Слушай, Энс, пусть он сам пригласит меня, если уж так хочет, чтобы я приехал.
- Ты требуешь от него слишком многого, Ронни. После всего, что произошло между вами, он не может вот так сразу начать вести себя как ни в чем не бывало. Но он хочет, чтобы ты пришел, я это точно знаю. Такой у него способ помириться. Думаю, ты должен прийти. Я хочу, чтобы ты пришел.
- Какого черта я ему понадобился? И тебе, если уж на то пошло? Наверняка он все еще презирает меня. Ты же знаешь, он считает, что я преступник.
- Неужели? А ты не преступник?
- Очень смешно, Энс.
- На этот раз он тебя ни ругать, ни осуждать не будет. Вот увидишь.
- Спорю, что будет. Послушай, Энс, тебе чертовски хорошо известно, что если я покажусь там, это кончится просто очередной стычкой. Не стоит портить всем Рождество.
- Ронни…
- Нет.
- Да,- глядя прямо в неискренние глаза брата, ярко-голубые, как у всех Кармайклов, Энс постарался придать голосу отцовскую жесткость, что-то вроде "я не беру пленников".- Я скажу ему, что ты согласен. И ты будешь там. Все, точка.
- Эй, постой, Энс…
- Все-все, парень, разговор окончен. Делай что хочешь но чтобы днем двадцать третьего декабря ты притащил свою задницу в Санта-Барбару.
Получилось неплохо, в голосе звучал прямо-таки военный металл. И Рон вроде бы заколебался, и очаровательно, даже как-то заискивающе улыбнулся, и кивнул, и обещал хорошенько все обдумать. На самом деле для Ронни это был его обычный способ сказать "нет". Энс верил в появление Ронни на ранчо не больше, чем в то, что Пришельцы вдруг завтра соберут вещички и отправятся к себе домой,- в качестве рождественского подарка людям Земли. В каком-то смысле его брат был похож на них - чужой среди своих. С Кармайклами его роднили лишь голубые глаза.
Ну что ж. Бог знает почему, но Полковник хотел, чтобы на Рождество Ронни приехал на ранчо. И раз так, Энс послушно передал брату приглашение. Но в глубине души он надеялся, что Ронни останется дома. Или по дороге его захватят Пришельцы, как нередко случалось с людьми, и он встретит праздники на борту их корабля, развлекая чужеземцев анекдотами. В самом деле, с какой стати Ронни должен портить праздник всем остальным? Паршивая овца, давным-давно отбившаяся от стада. Гнилое яблоко. Дурное семя.
Энс услышал, как снаружи хлопнула дверца автомобиля.
Кэрол услышала тоже.
- Наверно, еще кто-то приехал,- крикнула она из ванной. И почти сразу появилась в дверном проеме, вытираясь полотенцем, вся такая розовая и золотая,- Думаешь, это твой брат?
Возможно ли? Скрытный, всегда подчиняющийся лишь собственным прихотям брат в конце концов снова воссоединится со своей семьей? Но нет: вглядываясь в надвигающуюся тьму, Энс увидел, как из машины выбралась женщина, а следом за ней крупный, неуклюжий мужчина и пухлый мальчик подросткового возраста.
- Нет,- сказал он,- это Розали и Дуг со Стивом.
Однако спустя всего десять минут на горной дороге чуть пониже ранчо снова замерцали огни фар. Скорее всего, это приехали из Ньюпорт-Бич двоюродные брат и сестра Энса, Поль и Элен. В Смутные Времена Поль потерял жену, а Элен мужа. Пережив эти трагические утраты и стремясь обрести ощущение хоть какой-то надежности, брат и сестра тянулись друг к другу.
Но нет, Энс ошибся. В последних проблесках дневного света он разглядел аккуратный маленький спортивный автомобиль, ничуть не похожий на большой и неуклюжий фургон Поля. Это был автомобиль его брата.
- Господи…- Энс изумленно открыл рот.- Похоже, это и в самом деле Рон!
В прекрасном городе Праге, который был столицей Чешской Республики до тех пор, пока два года и два месяца тому назад понятия "столица" и "республика" не потеряли на Земле всякий смысл, и который сейчас стал главным коммуникационным центром захвативших Европу Пришельцев, погода в эту ночь, за несколько дней до Рождества, была совсем не такая, как в Калифорнии, хотя и достаточно приятная для зимней Праги. Весь день столбик термометра держался выше нуля по Цельсию и только сейчас, с наступлением ночи, опустился чуть ниже этой отметки. Накануне шел снег, хотя и не слишком долго. Тем не менее он успел набросить на город тонкий белый покров. Воздух был практически неподвижен, только с реки, протекающей в самом сердце старого города, тянуло легким, еле заметным ветерком.
Карл-Гейнрих Боргманн, шестнадцати лет от роду, сын немецкого инженера-электрика, поселившегося в Праге еще в середине девяностых годов прошлого века, быстро и легко скользил в сгущающейся тьме. Словно преследующий свою жертву хищный кот, кем он себя и воображал. По правде говоря, на кота он походил мало: смуглый и темноволосый, невысокий, широкий в талии, с плоским лицом и выступающими скулами, с толстоватыми запястьями и лодыжками - все это указывало скорее на славянское, чем на тевтонское происхождение. Но в душе он сейчас чувствовал себя котом, крадущимся по следу добычи. В качестве последней выступала шведская девушка, Барбара Эйкелунд, дочка университетского профессора, в которую Карл-Гейнрих был тайно, отчаянно, исступленно влюблен на протяжении последних четырех месяцев, с тех самых пор, как они встретились и обменялись парой слов в маленьком магазинчике неподалеку от старого еврейского квартала.
Сейчас он следил за ней, держась в двадцати метрах позади и не отрывая взгляда от туго обтянутых джинсами бедер. Сегодня, так было решено, ой в конце концов подойдет к ней снова, заговорит и предложит провести с ним время. Такой вот рождественский подарок самому себе. И потом она станет его девушкой. И это станет началом его новой жизни.
В его воображении она шла по улице совершенно голая. Он видел все: стройную белую спину, бедра, еле заметную линию позвоночника, нежные косточки лопаток, длинные тонкие руки, потрясающе красивые ноги, переходящие в округлые бедра и даже отдаленно не похожие на ноги чешских девчонок.
При желании он мог мысленно развернуть ее лицом к себе, с такой же легкостью, с какой поворачивал на сто восемьдесят градусов изображение на экране компьютера, дважды щелкнув мышью. Он и развернул ее сейчас. Увидел налитые, округлые груди с розовыми сосками, такие полные и тяжелые, что казались несовместимыми с ее тонкой, высокой фигурой, и изгибы от талии к бедрам, и родинку рядом с пупком, и таинственный лобок внизу, густо заросший неожиданно темными для ее нордической внешности волосами. Карл-Гейнрих воображал, как она, обнаженная, стоит здесь, на заснеженной улице, улыбается ему, машет рукой и взволнованно зовет его по имени.
На самом деле Карл-Гейнрих никогда не видел обнаженной Барбару Эйкелунд, да и вообще ни одну из девушек. Во всяком случае, своими собственными глазами. Однако путем множества проб и ошибок он ухитрился прикрепить крошечный "шпионский глаз" к водопроводной трубе в подвале дома Барбары и протолкнуть его вверх до ее спальни. У Карла-Гейнриха были явные способности к таким штучкам. Время от времени "шпионский глаз" фиксировал смутные, расплывчатые изображения Барбары Эйкелунд - как она, обнаженная, поднимается с постели, расхаживает по комнате, делает свои утренние дела, роется в шкафу, выбирая то, что наденет сегодня. Эти изображения передавались на антенну, установленную на крыше почты, а потом в компьютер Карла-Гейнриха, откуда он мог извлечь их всего лишь одним щелчком "мыши".
За два последних месяца он собрал, увеличил и скомпоновал целую коллекцию изображений Барбары и стал владельцем изящного маленького видеофильма, в котором она была видна со всех сторон; вот она поворачивается, потягивается, наклоняется, непроизвольно и с неподдельной искренностью демонстрируя ему себя. Ему никогда не надоедало смотреть этот фильм.
Но смотреть, конечно, было совсем не то же самое, что прикоснуться. Погладить. Почувствовать, что это такое на самом деле.
Если бы только, если бы только, если бы только…
Он пошел быстрее, а потом еще быстрее. Барбара направлялась, по предположению Карла-Гейнриха, в маленькую кофейню в дальнем конце сквера, сразу за старым отелем "Европа". Он хотел перехватить ее до того, как она войдет туда и устремится к столику, за которым сидят ее друзья. Чтобы она появилась там уже вместе с ним.
- Барбара! - позвал он.
Сиплым от напряжения голосом, лишь чуть громче шепота. Но все равно это было очень нелегко - выдавить из себя ее имя. У него всегда возникали проблемы с девушками. Они были для него даже более чужие, чем Пришельцы.
Но она услышала. Повернулась. Пристально всмотрелась. Нахмурилась, очевидно не понимая, в чем дело.
- Карл-Гейнрих,- оказавшись рядом с ней, представился он, от всей души надеясь, что это у него получилось с развязной, естественной легкостью.- Помнишь? В магазинчике на Старе Място. Боргманн, Карл-Гейнрих Боргманн. Я показывал тебе, как подключать к имплантату информационный стержень,- он говорил по-английски, как почти все пражане моложе двадцати пяти лет.
- Магазинчик? - с сомнением в голосе повторила она.- Старе Място?
Он с надеждой смотрел на нее. Барбара была на два сантиметра выше него, и он чувствовал себя таким коренастым, таким грубым, таким вульгарным по сравнению с ее утонченной, излучающей свет красотой.
- Это было в августе. И мы долго разговаривали с тобой.- Последнее не совсем соответствовало действительности. Их разговор длился около трех минут.- Психология Пришельцев в предположительном восприятии Кафки… и все такое. Ты высказывала очень интересные мысли. Я рад, что снова с тобой встретился. Я все время хотел этого.- Слова выплескивались из него неудержимо, словно водопад.- Могу я угостить тебя кофе? И рассказать о кое-каких забавных компьютерных штучках, над которыми сейчас работаю.
- Прошу прощения,- ответила она и улыбнулась, почти застенчиво, явно все еще сбитая с толку.- Боюсь, я не помню… Послушай, мне нужно идти, у меня назначена здесь встреча с друзьями из университета…
Смелее, неумолимо приказал он себе. И облизнул губы.
- То, что я придумал, видишь ли, позволяет напрямую подключиться к компьютерам Пришельцев. Я могу проникнуть в их линии связи! - Он и сам был ошеломлен, услышав это заявление, такое фантастическое, такое неправдоподобное. И все же взмахнул рукой в направлении реки и возвышающегося за ней, неясно вырисовывающегося огромного средневекового Пражского Града с собором Святого Вита, где находилась штаб-квартира Пришельцев.- Это ведь из ряда вон, верно? Первое прямое проникновение в их систему. Я умираю от желания рассказать кому-нибудь об этом и буду счастлив, если ты… если мы… ты и я… если мы сможем…- теперь он уже просто лепетал и сам осознавал это.
Во взгляде ее глаз цвета морской волны он прочел, насколько она далека от него, и это окончательно лишило его мужества.
- Мне очень жаль. Прости, но друзья уже заждались. Она была не только выше него, но и старше на год или два. И так же прекрасна и недостижима, как кольца Сатурна.
Он хотел сказать: "Послушай, я знаю все о твоем теле, форме твоих грудей и размере твоих сосков, знаю, что внизу у тебя волосы темные, а не светлые, и что слева на животе у тебя коричневая родинка, и, по-моему, ты изумительно красива, и если ты только позволишь мне раздеть тебя и прикоснуться к тебе, я буду всю жизнь поклоняться тебе как богине…"
Но Карл-Гейнрих не сказал ничего из этого, не произнес ни слова вообще. Он просто немо застыл на месте, глядя на нее с таким обожанием, словно она и впрямь была богиней - Афродитой, Астартой, Иштар. Она одарила его еще одной грустной, немного растерянной улыбкой, и отвернулась от него, и вошла в кофейню, оставив его в одиночестве, с пылающими щеками и открытым ртом, словно у рыбы, вытащенной из воды.
Его переполняли шок и ярость, хотя в глубине души он не удивился, что она отвергла его. И еще он чувствовал огромную печаль. Но одновременно и облегчение. Она была слишком прекрасна для него: холодный бледный огонь, который мог испепелить, если подойти к нему слишком близко. Это было величайшей глупостью с его стороны - мечтать о том, чтобы она вошла в кофейню с ним вместе. Даже охваченный безрассудной жаждой желания, он понимал, что, если бы это произошло, все рухнуло бы окончательно и бесповоротно.
В красивых девушках есть что-то пугающее. И страшно влекущее. Да, именно влекущее, Почему, однако, у него всегда все заканчивается именно так?
Порыв ветра со снегом промчался по скверу и обрушился на него. Вздрогнув, он побрел на север, утопая в горькой жалости к себе. Без всякой цели, ничего не замечая, он прошел по Мелантричова и углубился в лабиринт маленьких, вымощенных булыжником улочек, ведущих к реке. Через десять минут он уже стоял на мосту Чарльза, глядя на мрачную громаду возвышающегося на противоположном берегу Пражского Града.
Теперь, когда там обосновались Пришельцы, прожекторы больше не освещали замок, но что-то огромное и темное, возвышаясь над холмом, затмевало звезды в западной части неба.
Вся прилегающая к замку область теперь была недоступна, не только собор, но и музеи, и дворики, и старый королевский дворец, и сады, и все остальное, что когда-то делало это место таким привлекательным для туристов. Но теперь, конечно, никаких туристов в Праге не бывает. Карл-Гейнрих представил себе, как огромные чужеземцы, занятые своими непостижимыми делами, ходят внутри собора. С некоторым изумлением он вспомнил о похвальбе, так неожиданно сорвавшейся с его губ. "То, что я придумал, видишь ли, позволяет напрямую подключиться к компьютерам Пришельцев. Я могу проникнуть в их линии связи!" Конечно, в этом не было ни слова правды. Но интересно, возможно ли вообще такое, подумал он? Возможно ли? Возможно ли?
Я еще покажу ей, в порыве горечи и обиды подумал он.
Да!