Он продолжал работу над скульптурой, никак не комментируя сообщение об их отправке. И три дня спустя, как и предсказывал Литвак, им было приказано явиться в комнату 107 административного корпуса лагеря. В комнате 107, представляющей собой большой зал, почти пустой, если не считать книжного шкафа и трехногого кресла, их оставили одних примерно на час, после чего туда вошел человек, спросил их имена и, сверяясь с бумажкой, бесцеремонно приказал:
- Ты, ты и ты - комната 103. Ты и ты - комната 106. Ты, ты, ты - комната 109. И пошевеливайтесь.
Халида, Кжиштофа и североафриканца направили в комнату 109. Они тут же зашагали туда. Даже не осталось времени попрощаться с остальными, хотя все знали, что расстаются навсегда.
Комната 109, странным образом находившаяся далеко от комнаты 107, оказалась значительно меньше, но была меблирована в том же духе. На одной стене висела рама, но без картины; на полу у противоположной стены стояла большая зеленая керамическая ваза, но без цветов; у дальней стены возвышался голый письменный стол. За ним сидела крошечная круглолицая женщина, на вид лет шестидесяти. Ее темные, широко расставленные глаза странно поблескивали, а в черных волосах тут и там видны были густые белые пряди - словно вспышки молний во мраке ночи.
Глядя на лежащую перед ней бумагу, она сказала, обращаясь к поляку:
- Ты - Кр… Крж… Кжиж… Криж…
У нее никак не получалось выговорить его имя, но это, казалось, не столько рассердило ее, сколько позабавило.
- Кжиштоф,- сказал он.- Кжиштоф Михалски.
- Михалски, да. Ну-ка, повтори еще раз имя.
- Кжиштоф.
- Ага, Кристоф. Вот теперь до меня дошло. Все правильно: Кристоф Михалски. Польское имя, верно? - она усмехнулась.- Повторять на слух гораздо легче, чем читать.- Халида удивила ее разговорчивость - большинство квислингов-бюрократов вели себя холодно и грубо. Однако в ее речи ему почудился американский акцент; может, американцы все такие? - А кто из вас Халид Халим Бек?
- Я.
Она окинула его долгим внимательным взглядом и немного нахмурилась. Халид смотрел прямо ей в лицо.
- Значит, ты,- она повернулась к североафриканцу,- должно быть… ох… Мулай бен Длайми.
- Oui[3].
- Что это за имя такое - Мулай бен Длайми?
- Oui,- повторил североафриканец.
- Он не понимает по-английски,- объяснил Халид.- Он из Северной Африки.
Женщина кивнула.
- Настоящая интернациональная группа. Хорошо, Кристоф, Халид, Мулай. Думаю, вы знаете, в чем дело. Вас снова перебрасывают, послезавтра, скорее всего. Или, может быть, даже завтра, если бумаги придут вовремя. Соберите
свои вещи и будьте готовы отправиться, как только вас вызовут.
- Не скажете, куда нас отправляют на этот раз? - спросил Кжиштоф.
Она улыбнулась.
- В добрые старые США, вот куда. Лас-Вегас, Невада. Кто-нибудь из вас знает, что такое блэк-джек?
Когда-то этот транспортный самолет принадлежал коммерческой авиакомпании, много, много лет назад, когда граждане разных стран Земли могли свободно перемещаться из одного места в другое, путешествуя в интересах дела или ради удовольствия, и когда вообще существовали такие организации, как авиакомпании. Халид знал о тех временах лишь понаслышке. На корпусе самолета, краска на котором выцвела и местами облезла, все еще сохранилась надпись о его принадлежности "Британским авиалиниям". Для Халида подняться на борт этого корабля в какой-то степени было равносильно возвращению в Англию. Такое, по крайней мере, у него возникло чувство.
Но, увы, это оказалась не Англия. Внутри лайнер представлял собой длинный металлический цилиндр с грязными серыми стенами и царапинами на полу в тех местах, где когда-то стояли кресла. Сейчас кресла заменяли голые матрасы. Над окнами были приварены длинные металлические брусья - чтобы было за что хвататься в случае болтанки. Ветхие занавески разделяли пассажирский салон на несколько частей.
Ничего нового для себя Халид тут не увидел. Все самолеты, на которых его перевозили из одного лагеря в другой, выглядели примерно так же. Этот, правда, был больше, вот и все. Но он такой потому, что они летят в Соединенные Штаты; для длительного путешествия требуется и самолет побольше. Халид смутно представлял себе, где могут быть эти Соединенные Штаты, знал лишь, что очень далеко.
Та женщина, которая разговаривала с ними в комнате 109, тоже оказалась на борту самолета, наблюдала за погрузкой и размещением. Халид думал, что она покинет самолет, когда закончит проверку отбывающих, но нет, она осталась и после того, как двери закрылись. Это было необычно. Как правило, административные работники лагерей для перемещенных лиц не сопровождали пленников к месту их нового назначения. Хотя, может, она вовсе и не осталась. Он видел, как она скрылась за занавеской, отделяющей ту часть салона, где находились пленники, от передней, где размещались официальные лица. Может, там есть еще какая-нибудь дверь, через которую она и вышла из самолета? Непонятно почему, но ему хотелось, чтобы это оказалось не так. Она ему понравилась. Жизнерадостная, живая женщина, и начальницу из себя не строила - не то что другие квислинги, с которыми он контактировал за семь лет своего заключения.
Вскоре после взлета Халид с удовольствием убедился, что она и впрямь на борту. Она вышла из передней части салона, когда самолет все еще продолжал набирать высоту, осторожно прошла по проходу и остановилась рядом с тем местом, где сидели Халид и североафриканец.
- Можно мне присоединиться к вам? - спросила она.
- Разве вам нужно спрашивать разрешение? - вопросом на вопрос ответил Халид.
- Вежливость никогда не вредит.
Он пожал плечами. Она опустилась рядом быстрым, грациозным движением, плохо сочетающимся с ее возрастом, и уселась на матрасе, изящно скрестив ноги.
- Ты Халид, правильно?
- Да.
- Меня зовут Синди. Ты очень красивый, Халид, тебе известно об этом? Мне нравится светло-коричневатый оттенок твоей кожи. Как у льва. И эти коротко остриженные густые волосы,- она замолчала, но, не дождавшись ответа, добавила,- Ты художник, насколько я понимаю.
- Я делаю вещи, да.
- Когда-то я тоже делала вещи. И тоже неплохо выглядела в те времена, если уж на то пошло.
Она улыбнулась и подмигнула ему с видом заговорщицы, доверившей другому заговорщику великую тайну: а именно, что когда-то она тоже выглядела неплохо. Прежде ему как-то даже в голову не приходило, что когда-то она могла быть привлекательной женщиной, но сейчас, на таком близком расстоянии, стало видно, что это правда: миниатюрная, энергичная, ладно сложенная, с изящными чертами лица и яркими, очень яркими глазами. Улыбка у нее была на редкость привлекательная. И это подмигивание, оно ему понравилось. Да, она была совсем не похожа на квислингов, с которыми ему приходилось сталкиваться. Глаз художника помог ему заретушировать складки и морщинки, которые шестьдесят лет жизни выгравировали на ее лице, мысленно убрать серебристые пряди из темных, блестящих волос, придать коже юношескую свежесть. Да, подумал он. Тридцать или сорок лет назад она и впрямь была хороша.
- Кто ты, Халид? - спросила она.- Индиец? По крайней мере отчасти.
- Пакистанец. По матери.
- А отец?
- Англичанин. Белый. Я никогда не видел его. Люди рассказывали, он был квислингом.
- Я тоже квислинг.
- Большинство людей квислинги,- сказал Халид.- Мне это безразлично.
- Хорошо.
Она замолчала, просто сидя со скрещенными ногами и разглядывая его с изучающим видом. Халид отвечал ей дружелюбным взглядом. Он не боялся ничего и никого. Пусть смотрит, если хочется.
- Ты почему-то сердишься? - неожиданно спросила она.
- Я? Сержусь? Почему я должен сердиться? Я вообще никогда не сержусь.
- Напротив. Думаю, ты все время сердишься.
- Каждый волен думать, что хочет.
- Ты кажешься очень спокойным,- продолжала она,- Что, в частности, и делает тебя интересным - это твое спокойствие, твое безразличие ко всему, что происходит с тобой и вокруг тебя. Это первое, на что обращаешь внимание. Но иногда спокойствие такого типа оказывается маской, под которой скрывается гнев. Может, у тебя внутри кипит вулкан, ты не хочешь, чтобы он вырвался наружу, и держишь его под крышкой, каждое мгновение своей жизни. Как тебе такая теория, Халид?
- Аисса, которая вырастила меня, потому что моя мать умерла во время родов, учила принимать волю Аллаха, какую бы форму она ни принимала. Что я и делаю.
- Очень мудрая философия. Ислам: это слово переводится как "покорность", правильно? Полная капитуляция перед Богом. Когда-то я изучала эти вещи, знаешь ли… Кто такая Аисса?
- Мать моей матери. Мачеха, точнее говоря. Она заменила мне мать. Очень хорошая женщина.
- Без сомнения. И все же я думаю, что ты очень, очень сердитый человек.
- Каждый волен думать, что хочет,- повторил Халид.
Спустя полтора часа, когда Халид сидел у окна, без особого любопытства глядя на расстилающееся внизу голубое море с пятнами островов, она вернулась и снова спросила разрешения присесть рядом. Такая вежливость со стороны административного работника ставила его в тупик, но он сделал движение открытой ладонью, показывая, что она может располагаться, где пожелает. Она с прежней легкостью и сноровкой уселась со скрещенными ногами.
Кивнув на Мулай бен Длайми, который сидел, прислонившись спиной к стене самолета и прикрыв глаза, и имел такой вид, точно находился в трансе, она спросила:
- Он в самом деле не понимает по-английски?
- Во всяком случае, так это всегда выглядело. У нас в группе была женщина, которая разговаривала с ним по-французски. С остальными он никогда не произнес ни слова.
- Иногда люди понимают язык, но не хотят говорить на нем.
- Бывает и так,- согласился Халид.
Она наклонилась к североафриканцу:
- Ты понимаешь по-английски?
Он озадаченно посмотрел на нее и снова впал в прострацию.
- Ни словечка? - продолжала допытываться она.
По-прежнему никакого ответа.
С милой улыбкой, тоном вежливой беседы она произнесла:
- Твоя мать была рыночной шлюхой, Мулай бен Длайми. Отец трахался с верблюдицами, а сам ты внук свиньи.
Мулай бен Длайми кротко покивал головой и снова уставился в пространство.
- Ты и в самом деле не понимаешь ни слова? - не отступалась Синди.- Или просто контролируешь себя даже лучше, чем Халид? Ну, Бог с тобой, Мулай бен Длайми. Думаю, я могу спокойно говорить в твоем присутствии все, что считаю нужным,- она посмотрела на Халида.- Ну ладно. Перейдем к делу. Ты когда-нибудь нарушал закон?
- Какой закон вы имеете в виду? Разве в этом мире действует закон?
- Ты имеешь в виду, отличный от закона Аллаха?
- Да, отличный от него. Какой в этом мире действует закон?
Она наклонилась поближе к нему и заговорила очень тихо.
- Слушай внимательно, что я скажу. Я устала работать на них, Халид. На протяжении двадцати последних лет я была их преданной служанкой. С меня хватит. Когда они только появились на Земле, я думала, что случилось чудо. Возможно, так оно и было, но ничего хорошего из этого не вышло. Они не стали делиться с нами своим величием и силой. Они просто используют нас, даже не объясняя, с какой целью. И еще они, знаешь ли, обещали показать мне свой мир, но не сдержали этого обещания. Они собирались взять меня туда как посланницу Земли. Уверена, что именно это они говорили мне; мысленно, конечно. Они обманули меня, а может, я обманывала сама себя. Может, все это - просто плод моего воображения, а на самом деле никакого соприкосновения разумов не было, и они не разговаривали со мной. Ну, так или иначе, черт с ними, Халид. Я не хочу больше быть квислингом.
- Зачем вы говорите мне все это? - спросил он.
- Что тебе известно о географии Соединенных Штатов?
- Ничего. Это очень большая страна где-то далеко, вот и все, что я знаю.
- Невада, куда мы направляемся,- бесплодная пустыня, где никто в здравом уме не захочет жить. Но от нее не так уж далеко до Калифорнии, а Калифорния - это место, откуда я родом. Я хочу вернуться домой, Халид.
- Очень может быть. Но я-то тут при чем?
- Я из города под названием Лос-Анджелес. Слышал о Лос-Анджелесе? Ну, ладно… Это примерно триста миль от Лас-Вегаса, Невада. В основном по совершенно открытой местности. Женщина, путешествующая в одиночку, да еще если ей предстоит пройти триста миль, может столкнуться с некоторыми проблемами. Даже несмотря на мой возраст. Ну, теперь понятно, при чем тут ты?
- Нет. Я же арестованный.
- Ну, это пустяки, достаточно немножко подправить твои документы. Я могу сделать это; устроила же я так, что оказалась именно на этом самолете. Мы можем вместе покинуть лагерь для перемещенных лиц, и никто не скажет ни слова. И ты проводишь меня до Лос-Анджелеса.
- Понимаю… А потом я буду свободен, когда мы доберемся до Лос-Анджелеса?
- Свободен как птица, Халид.
- Да. Но в лагере у меня есть постель и еда. А в Лос-Анджелесе я никого не знаю, и все будет казаться мне непонятным…
- Это прекрасное место. Круглый год тепло, цветут цветы. Люди дружелюбные. И я помогу тебе. Думаю, ты там устроишься неплохо… Послушай, мы прибудем в Штаты через пару дней. У тебя есть время подумать.
Ну он и думал. Они летели через Италию, останавливались для дозаправки в Риме, в Париже, в Исландии, а потом начался долгий призрачный полет над страной снега и льда, закончившийся приземлением в Канаде. Для Халида все эти названия были пустым звуком. Да и Лос-Анджелес тоже. Мысленно он перебирал их, время от времени спал, а в остальное время обдумывал предложение, сделанное ему женщиной-квислингом по имени Синди.
Может, это просто трюк, хитрая ловушка, думал он. Но с какой целью стали бы они затевать все эти сложности, если он и без того был их пленником и они могли делать с ним все, что пожелают? Потом ему пришло в голову спросить у нее, нельзя ли прихватить с собой Кжиштофа, потому что Кжиштоф был жизнерадостным, добродушным человеком и Халид привязался к нему - настолько, насколько это вообще было для него возможно. Кроме того, Кжиштоф был сильным, крепким мужчиной, и им не помешало бы иметь такого спутника во время путешествия по пустыне. И в процессе всех этих раздумий Халид в какой-то момент понял, что уже принял решение.
- Я могу взять его с собой,- ответила Синди,- но не вас обоих. Слишком велик риск. Если ты откажешься, я попрошу его, но это должен быть кто-то один из вас.
- Ну, значит, так тому и быть,- сказал Халид.
Ему было жаль расставаться с Кжиштофом - настолько, насколько он вообще был способен о чем-то сожалеть. Но что поделаешь, если нет другого выхода?
Невада оказалась настолько отвратительным местом, что временами у него возникало чувство, будто он оказался на другой планете. Халид не только никогда не видел, но даже и вообразить не мог ничего подобного,- ужас какой-то по сравнению с зеленой и славной Англией. Такое впечатление, что дождя тут не было лет пятьсот, не меньше. В Турции тоже было жарко и сухо, но там повсюду были фермы, и океан поблизости, и деревья на холмах. Здесь же - лишь песок, скалы и пыль, случайные сучковатые кустарники и мрачные горы вдали, на которых отсутствовала всякая растительность. Льющийся с неба жар давил, словно тяжкая ноша, давил, давил, давил…
Лас-Вегас, город, где закончился их долгий перелет, тоже выглядел мерзко, но, по крайней мере, там было на что посмотреть. Все здания разные - одно напоминает египетскую пирамиду, другое - римский дворец, и множество просто ни на что не похожих, которые казались порождением причудливых снов или фантазий; и вдобавок все такие громадные. Халид предпочел бы задержаться в Лас-Вегасе и сделать несколько набросков особо поразивших его зданий, чтобы надежнее сохранить их в памяти. Но Синди настояла, чтобы они покинули Лас-Вегас почти сразу же после прибытия и углубились в мрачную, жуткую пустыню, окружающую город.
Каким-то образом ей удалось устроить так, чтобы им выделили машину, на которой они должны были добраться до Лос-Анджелеса.
- Теперь тебя перебрасывают из лагеря в Лас-Вегасе в другой, находящийся в Барстоу, в Калифорнии,- объяснила она,- И мне поручено доставить тебя туда. Все совершенно легально, записи занесены в архив. У меня есть друг в Лейпциге, который знает, как проникнуть в компьютер Пришельцев. Он и сделал это для меня.
У машины был древний вид. Скорее всего, она осталась со времен еще до Завоевания.
Сиденья продавлены, серебристая краска в сотне мест осыпалась, обнажив ржавые пятна, и сама машина так сильно кренилась влево, что у Халида возникла мысль, не врежется ли она рамой в землю, когда тронется с места.
- Умеешь водить машину? - спросила Синди, когда они грузили в нее свой небольшой багаж.
- Нет.
- Ну конечно, откуда? Сколько лет тебе было, когда ты оказался в лагере?
- Почти тринадцать.
- И когда это произошло? Восемь, десять лет назад?
- Семь. Двадцать пятого декабря мне исполнится двадцать один.
- Рождественское дитя. Очень удачно. Все воспевают и празднуют твой день рождения. "Тихая ночь, свя-я-ятая ночь…"
- Да, очень удачно,- с горечью сказал он.- Все мои дни рождения были на редкость счастливыми. Мы собирались вокруг рождественской елки - мать, отец, братья, сестры и я - и пели рождественские песни, и дарили друг другу замечательные подарки.
- В самом деле?
- Ну… Несколько счастливых раз точно было.
- Постой-ка. Ты рассказывал в самолете, что твоя мать умерла при родах, отца ты никогда не знал и вырастила тебя бабушка.
- Да. И еще рассказывал, что я мусульманин.
Она засмеялась.
- Ты просто пытаешься выяснить, внимательно ли я слушала тебя.
- Нет. Я просто сказал первое, что пришло в голову.
- Ты душка, Халид, но очень, очень странный.
- Душка?
- Не обращай внимания. Просто такое выражение.
Она отперла дверцу машины и сделала знак, чтобы он залезал внутрь. Он уселся на левое сиденье - как всегда, когда ездил с Ричи - и, к своему удивлению, обнаружил прямо перед собой рулевое колесо. Халид точно помнил, что в машине Ричи оно было установлено с правой стороны.
- Американские машины отличаются от других,- объяснила Синди.- По крайней мере, ясно, что тебе приходилось сидеть в машине. Даже если ты не умеешь водить ее.
- Я водил иногда машину отца. По воскресеньям он возил меня в Стонхендж и другие места.
Она подозрительно посмотрела на него.
- Ты же сказал, что не знал своего отца.
- Я солгал.
- Ой-е-ей! Тебе нравится морочить людям голову, верно, Халид?
- Но в одном я сказал правду. В том, что я ненавидел его.
- За то, что он был квислингом? Это тоже правда?
- Он был квислингом, да, но для меня это не имело значения. Я ненавидел его за то, что он плохо обращался с Аиссой. И со мной тоже, иногда. Думаю, он обижал и мою мать. Сейчас, однако, все это неважно. Прошлое осталось далеко позади.
- Но я вижу, что оно не забыто.