Капкан для лешего - Исхизов Михаил Давыдович 14 стр.


- Все очень просто оказалось. Он когда ударил, мешок лопнул, и из него зерна суперфосфата на землю брызнули. У мужика от горячности соображалка видно немного сдвинулась, он и решил, что перешиб меня напополам и это обломки моих костей рассыпаются. Перепугался, конечно. Лешего до смерти убил, за это тоже не похвалят и премию не дадут. Он и умчался. А я что, я вернулся к штабельку с удобрениями, выбрал другой мешок, еще получше первого, и теперь уже спокойно отнес в Лес. Правда, сначала лом подобрал и свернул эту убийственную железяку в дугу, чтобы больше мужики леших этим ломом не били. Между прочим, место, где мешок с суперфосфатом рассыпался, до сих пор определить можно. Там от этого удобрения растительность превосходяще рванула: трава по пояс, кусты двухметровые, а еще там осинка стояла, тоненькая, молоденькая. Так эта осинка в такой рост пошла, что вершиной, можно сказать, за облака цепляется. Будет полный месяц, сбегайте, девчата, посмотрите. Это место сейчас полностью историческое.

- Расскажи еще чего-нибудь, - попросила рыженькая. - У нас, дядя Еропка, так скучно. Мы без тебя совсем заскучали бы, - слукавила она, потому что веселей русалок в Лесу, пожалуй, никто и не жил.

- Нет, - отказался Еропка, потому что пришел он сюда вовсе не развлекать русалок, за делом пришел. - Идти мне надо, лежат на моих плечах ответственные обязанности за все общество. А вам, если хотите, могу секрет важный раскрыть.

Это он у русалок спросил, хотят ли они важный секрет узнать. Они же полжизни готовы были отдать за любой завалящийся секретик. А Еропка обещал важнейший. Эх, как уставились они на лешего.

- Только вам, для внутреннего пользования, и чтобы никому ни словечка, - поставил условие Еропка.

- Да ты что! - вскинулась рыженькая. - Ты что, не знаешь нас!? Нам любую тайну доверить можно. Никому ни словечка!

А то Еропка не знал, как им тайны доверять.

- Никому ни слова, ни полслова! - поддержала подружку другая русалочка.

- За нами, Еропка, как за каменной стеной, - заявила третья и руку к сердцу прижала в знак того, что сердце не позволит ей раскрыть рассказанный Еропкой секрет.

- Как немые будем! - пообещала четвертая и в знак своей грядущей немоту прикрыла рот ладошкой.

Русалки придвинулись поближе и уставились на лешего, чтобы не пропустить ни единого слова.

- Значит дело такое... - Еропка огляделся. - Нас никто здесь подслушать не может?

- Да кто здесь нас подслушает!

- Сам видишь, нет никого!

- Еропенька, ну рассказывай, не томи...

- Ладно, уговорили. Слушайте: нынче у Ставра из землянки украли зерна лингко. Прямо среди бела дня...

Русалки не шевелились, слушали как окаменевшие. Такая потрясающая новость: зерна лингко украли, и никто об этом не знает. А Еропка продолжал.

- Завтра об этом будут знать все. И еще расскажу о том, что все только завтра узнают. А пока знаю только я, да Ставр, да два его племянника. Племянники эти хитроумные, специально сыщицкому ремеслу обучены. Разные дефективные методы знают. Они, по своим криминальным приемам, вычислили тех, кто украл зерна. Но Ставр заставил их молчать. Не хочет позорить главного вора. Ждет, чтобы тот одумался и сам пришел, принес зерна. Даже и место определил: зерна ночью надо положить у старого дуба, что возле ставровой землянки стоит. Ставр тогда никому не расскажет, кто зерна украл. И будет этим преступникам полная индульгенция с амнистией. Такие вот дела. Но, как договорились, сегодня никому ни слова. Завтра можно, а сегодня ни-ни.

- Еропка, мы же сказали, - ответила за всех рыженькая... - Ой, подружки, а мне бежать надо, - вдруг вспомнила она. - Я птичкам корм должна насыпать, - махнув рукой Еропке и подружкам, рыженькая умчалась.

Остальные тоже, вдруг, вспомнили, сколько у каждой важных неотложных дел и прыснули в разные стороны, эти даже рукой Еропке не махнули, так им было некогда.

Леший недолго смотрел им вслед.

"Мне два дня потребовалось бы, чтобы всех оповестить, - подумал он. - А то и три. Эти же, враз, все сделают..."

Аук сидел на невысоком объемистом пне: ноги под себя подобрал, ручки на пузе сложил, и дремал. Может, и не дремал. Аука разве поймешь. У него глаза всегда прикрыты, только щелочки узкие видны. И не знаешь, смотрит он на тебя или нет. Да и зачем Ауку смотреть, ему слышать надо. А уши у него всегда открыты. И какие уши! Ни у кого другого в Лесу таких ушей нет. Громадные, как лопухи и мелкими светлыми волосиками поросли. Спит, не спит, а уши все время шевелятся, каждый звук ловят, каждый шорох. И рот губастый, размера на три больше, чем сморщенной ауковской морде положено. А лысина блестит, как будто ее только что начистили и смазали подсолнечным маслом.

Могута так и не понял, услышал Аук, что леший к нему подошел, или спит. Если спит, то плохо, будить Аука дело дохлое. Спящий он как полено, хоть на землю его брось, хоть ногой пни, все равно не проснется, и не поговоришь с ним, пока не выспится. Слышать то он и во сне все слышит, а разговаривать во сне не может.

- Что мне с этим лопоухим чурбаном делать? - вслух задумался Могута.

И тут же услыхал своим же голосом сказанное:

- Сам чурбан.

Леший не обиделся, обрадовался. Значит, не спит Аук и можно его порасспрашивать.

- Дело у меня к тебе, Аук, - начал он уважительно. - Выдай-ка мне разговоры, что слышал сегодня утром.

Аук молчал.

- Понимаешь, у нас серьезная кража произошла, а по разговорам, мы, наверно, сможем узнать, кто виноват. Так что выдай, - попросил леший.

Аук молчал.

Могута начал сердиться. В лесу почти все побаивались могучего лешего, не часто ему приходилось кого-то уговаривать.

- Я тебя по-хорошему, прошу, - предупредил он. - Расскажи, чего слышал сегодня утром.

Щелочка правого глаза у Аука раздвинулась, и на Могуту глянул большой, чистой небесной голубизны глаз. Слева сверкнул второй глаз. Потом Могута услышал одно единственное слово:

- Малина... - щелочки глаз опять прикрылись.

Вот тебе и на! Ни с того, ни с сего - малина! Ничего такого Могута не говорил. Так ведь у Аука в запасе слов сколько хочешь, и каких хочешь.

- Чего, чего? - переспросил леший.

- Малина, - повторил Аук, не поднимая век.

Надо было понимать, что малины ему, лентяю, захотелось. И пока ему не принесут малины, разговаривать он не станет.

- Да ты же самый настоящий вымогатель! - совсем рассердился Могута. - Это я тебе, что ли малину должен собирать?! Обойдешься. Где это видано, чтобы леший для Аука ягоды собирал!?

Аук молчал.

- А если тебя стукнуть, как следует, ты ведь заговоришь, - напомнил ему Могута.

Аук молчал. Был уверен, что Могута не стукнет. Потому что нужно ему узнать, о чем в Лесу говорили. А если стукнет, то Аук обидится и ни словечка не скажет. Гость ни с чем уйдет. И леший об этом знает.

- Схожу сейчас за туеском и наберу тебе малины, - сдался леший. И про себя пожелал Ауку, чтобы тот этой малиной подавился, но не сразу, а после того, как расскажет все, что надо. - Ты никуда не уходи, здесь, на пеньке меня ожидай, чтобы не искать тебя.

Пальцы у Могуты большие, толстые, кожа на них грубая. А ягодки маленькие, нежные, чуть-чуть сильней придавишь, от них только мокрое место остается. Хорошо никто не видел, как он эти ягодки выбирал, красными от сока малины пальцами. Засмеяли бы. А если моховики нагрянут, тогда все. Или их всех в пыль растереть, или бежать из Леса. Чего только Могута Ауку не пожелал, пока собирал малину: и чтобы на того пчелиный рой сел, и чтобы в ушах дятлы гнезда устроили, чтобы язык он себе прикусил, и еще разные напасти, какие только придумать мог. Времени для этого у него хватило, малину пришлось собирать долго.

- На, - поставил Могута перед Ауком туесок, почти доверху заполненный нежными душистыми ягодами. - Лопай свою малину. Только ты, может, сначала расскажешь, что в Лесу слышал? А то ведь мне над тобой стоять некогда. У меня и другие дела есть.

Аук не ответил, потянулся за ягодами. Набрал горстку в маленькую ладошку и отправил в рот. Дал этим понять, что о предложении лешего не может быть и речи. Пусть подождет.

Могуте деваться некуда, прошлось ждать.

Откушав полтуеска, Аук подобрел. Он поставил туесок на траву, вытер красные от сока ягод пальцы о пень и неожиданно для Могуты выдал голосом Ставра:

- На дрань расщеплю короеда! В Щепу!

- Этот голос мне не нужен, остановил его Могута. - Давай кого-нибудь другого.

- Нас никто не видел, окромя домового Никодима, - услышал он голос Гудима. - Выследим и разоблачим...

- И этот не нужен, - отказался леший. - Разоблачители нашлись. Зеленые еще, а туда же.

Аук стал охотно выдавать всю собранную за день коллекцию.

- Валяйте отсюда, и чтобы я вас без дела на болоте не видела, - хрипловатый голос Пелги прозвучал так натурально, что Могута оглянулся, показалась, будто кикимора за спиной стояла.

- И эту змеюку не надо, давай кто там у тебя еще.

- Ты про наш уговор не забыл? - спросил домовой Никодим.

И тут же ответил ему банник:

- А может не стоит...

Могута хотел уже и от этого отказаться, но тут опять заговорил домовой:

- Так договорились же. Ты согласился. А теперь все, срок подошел, откладывать нельзя. Если бы ты раньше сказал, что не станешь, я бы кого-нибудь другого нашел.

Это интересно, - решил леший и прослушал разговор домового с банником до конца. Оказалось, что-то они затевали, и не простое. Боялись что Ставр узнает, и тогда не снести им голов. Такое непременно надо было рассказать Ставру, а главное, молодым сыщикам. Тут им было за что уцепиться.

- Давай, кто там у тебя еще, - велел Могута, когда Аук закончил пересказывать разговор домового и банника. - Спешу я, дел сегодня много.

Аук, в отличии от Могуты, никуда не спешил. Пенек этот ему нравился, он вторую неделю на нем сидел. И если не надоест, еще неделю сидеть будет. Он не понимал, чего это лешие всегда так спешат. Некогда им, дела у них, какие то. Но что может быть важней, чем сидеть и слушать. Иногда что-нибудь умное говорят. Это же очень интересно, умное услышать. Потом подумать можно, не торопясь. А они все торопятся, торопятся. Куда торопятся, зачем торопятся - непонятно. Выбрали бы себе по хорошему пеньку и сидели. Когда сидишь, хорошие мысли в голову приходят... Вот и сейчас ему пришла мысль, что неплохо бы опять поесть малины. Он потянулся за туеском, поставил его перед собой и зачерпнул горсть нежных ягод.

Могуте только раз рукой взмахнуть, и улетел бы Аук за дальние кусты. И про малину свою забыл бы. Но опять удержался, даже не сказал Ауку, кто тот такой есть. И что с такими, как он, делать следует. Очень надо было лешему узнать, что еще слышал лопоухий коротышка.

Аук же совершенно не обращал внимания на Могуту, как будто того и не было. Леших много, а он, Аук, один. На каждого лешего внимание обращать, так ни подумать, ни поспать времени не останется. Глазки у него были прикрыты и, если бы он не ел малину, Могута решил бы, что Аук заснул. Покончив с ягодами, Аук поставил пустой туесок на траву и застыл.

Могута с ужасом подумал: что делать, если Ауку опять захочется ягод, или орехов, или, Чур его побери, меда. Придется тогда пришибить дармоеда. И понял, что не тронет он его даже пальцем, даже мизинцем. Надо было прослушать все, что знал Аук до конца.

Наконец Аук открыл правый глаз. Убедился, что Могута терпеливо ждет. Это ему понравилось.

- Ква! Ква! - заквакала басом здоровенная лягушка.

- А ну, не мешай! - прикрикнул на нее леший.

- Ква! Ква! - не умолкала лягушка. И какой-то мелкий лягушонок подержал ее, тоже квакнул.

Только тогда Могута сообразил, что нет здесь никаких лягушек, что это тоже Аук.

- Ну что ты мне квакаешь! - взмолися он. - Что ты квакаешь!? Не нужны мне твои лягушки, мне разговоры нужны.

- А отчего он такой большой вырос? - спросил моховик.

- От того, что у него ума мало, - ответил ему другой. - У одних ум растет, они остаются маленькими. А у других ума мало, вот их вверх и тянет...

- Балабоки безмозгие! - обругал моховиков Могута. - Не нужны мне эти полудурки. Давай кого-нибудь другого.

Аук не послушался.

- У них самый длинный - Могута, - продолжал моховик. - значит он самый глупый.

- Конечно, - подтвердил другой. - Все знают, что глупей Могуты, в Лесу никого нет.

Моховики порассуждать любили и вряд ли закончили на этом разговор, но Аук, видно, решил, что с лешего довольно.

- Если он уходить не захочет, давай зарежем его, - вдруг предложил сердитый бас.

- Уйдет он в Лес, - ответил ему высокий голос.

- Почему так думаешь? Знаешь его? Да?

- Я знаю, что леший в землянке сидеть не станет. Леший в Лес пойдет.

- Помнишь, где они лежат? - опять спросил бас.

- Конечно, - ответил собеседник. - Он нам все в точности рассказал. Как войдешь, справа на полке.

- Послушай, давай лучше зарежем, - предложил бас. - И нам спокойно и ему хорошо: не будет переживать, что зерна украли.

- Нельзя, - не согласился высокий голос. - Нам велели зерна взять и никого не трогать...

- Ага! - не удержался Могута. - Точно они. За зернами пришли. Ну-ка, выкладывай, что они там дальше говорили?!

Не надо было Могуте прерывать Аука. Аук такого не любил. Укоризненно поглядел чистыми голубыми глазами на помешавшего ему лешего, потом уставился на пустой туесок.

"Все, обиделся. Больше ничего не скажет, - сообразил Могута. - Опять ему чего-то захотелось, лопоухому губошлепу. Сейчас пошлет меня. Ну, нет уж, пусть дурака ищет. С меня хватит".

Главное, что ему надо было, леший узнал. Повернулся и пошел по своим делам.

Глава десятая

У Филиппа болела голова. Не просто болела, а прямо-таки раскалывалась на части. С чего напала такая невыносимая боль, он никак не мог сообразить. А тут еще какие-то первобытные рожи появились. Мельтешили перед глазами и зубы скалили. Все как одна плоскомордые. У каждого в носу большое медное кольцо, вокруг шеи ожерелье из белых раковин болтается, а в руках здоровенные дубины. Сам он лежал на горячем песке, а рядом с ним торчали две пальмы, на вершинах которых болтались кокосовые орехи. Чуть подальше, первобытные разжигали костер.

И зачем я на этот остров забрался, - пожалел себя водяной. - В омуте прохлада, тишь, благодать, так нет: надоела спокойная жизнь, голубых туманов, дураку захотелось, экзотики и кокосовых орехов. Какая же это гадость кокосовые орехи, - он хотел сплюнуть, но не смог, во рту было сухо и противно, будто там дохлые раки ночевали.

- Почему все-таки так голова болит? Наверно кто-то из плоскомордых дубиной стукнул, мог и черепушку проломить. Дубины у них увесистые. И чего они в такую жару костер разводят?

Костер разгорался все ярче, пламя поднималось высоко и жар доставал сюда, к пальмам. А возле Филиппа столпилось не меньше десятка превобытных, и не сводили с него глаз.

Они же слопать меня собираются, - сообразил он вдруг. - Испечь на костре и слопать. Ну, конечно. Вон, какие все тощие, ребра торчат, как сучки. Оголодали. Ефтей где?! Коряжник куда смотрит?!. Хозяина сожрать собираются, а он где-то прохлаждается. Морду набью и разжалую в омутники! А может его сожрали, вперед меня? Я посолидней буду, пожирней, меня на закуску оставили. Ну, нет, не дамся плоскомордым, ерша им в глотку хвостом вперед. До воды недалеко. Сейчас вскочу и рвану. Если кто поперек дороги встанет, сшибу и растопчу. Хлипкие они все, не удержат.

- У-р-р! - зарычал, он перед тем, как вскочить, отпугивая диких. - У-р-р! - От могучего рыка те отшатнулись, освобождая дорогу к воде. Но рвануть водяной не успел, один из тощих крепко ухватил его за плечо и стал трясти.

- У-р-р! - рыкнул на него Филипп. - Расшибу! В камбалу расплющу!

Первобытный не испугался, не отпустил. Филипп хотел его кулаком в рыло двинуть, так и здесь беда - рука как чужая. Не поднимается и все.

- Да потряси ты его как следует! - сказал другой плоскомордый противным женским голосом. - Дурь, из него, вытрясти надо.

И опять стали Филиппа трясти. Он вырывался, но держали его крепко и трясли беспощадно, так, что в животе забулькало. Откуда только у плоскомордого полумерка такая сила взялась? От этой неимоверной тряски разбитая голова болела еще больше. Вначале он зажмурился от боли, потом открыл глаза. И к удивлению своему увидел, что трясет его не первобытный задохлик, а свой коряжник Ефтей. Рядом с ним стоит ключница Марфута, это ее голосок он и слышал. И ни костра, ни пальм с кокосами, ни песка. А главное - никаких голодающих плоскомордых с кольцами в носу и дубинами в руках.

- Вот и очнулся, благодетель наш, - сердито уставилась на него Марфута. Точно она: невысокая, но пышная, в два обхвата, и усики у нее, черненькие, как у молодого донника, а на поясе большая связка ключей от кладовок и сундуков. Да и говорить с Филиппом вот так, сердито, никто кроме нее не осмеливался.

- Я что, спал? - удивился Филипп. Он до сих пор ощущал жар костра, видел голодные глаза первобытных. И голова по-прежнему раскалывалась от боли.

- Спал, родимый, еще как спал, - опят недовольно поджала губы Марфута. - И мерещилось тебе что-то устрашающее. Так наклюкался, что во сне ужас чувствовал и скулил жалобным голосом, всех мальков в округе распугал.

Слово "скулил" Филиппу показалось обидным. Да и не мог он скулить: комплекция не та и характер не тот, чтобы скулить. Он же помнил, что рычал на плоскомордых. Рычал и орал, что расшибет их всех в крошево. Так и сказал ключнице.

- Ты чего плетешь, старая. Совсем из ума выжила. Там первобытные набежали, с дубинами, я на них и рыкнул, чтобы не распускались. У них от моего рыка рябь по мордам пошла, - приврал он.

- Это ты думаешь, что рыкнул, а получился у тебя натуральный скулеж. Как у щенка, когда его сом в воду тащит.

Менять надо ключницу, - подумал Филипп. - Много себе позволяет. Никакого уважения, и врет она все, не мог я скулить. - Но спорить не стал. Пустое дело, со старой дурой спорить. Ей сколько ни говори, если не по нраву, губы подберет, лоб выпятит, упрется как бычок и стоит на своем.

Голова по-прежнему болела так, что Филипп и шевельнуться не мог.

- Это кто меня дубиной оглоушил? - спросил он. - Голову кто разбил?

Тут и прибрежник Кондей объявился. Оказывается и он здесь. Конечно, без него ни один чих не обойдется, канцелярист занюханый. Всем бочкам затычка.

- Черепных травм не обнаружено, - утешил он. И бородой трясет. Ну прямо козел, только безрогий.

- Цела у тебя голова, хозяин. Ни царапин, ни шишек на голове в наличии не имеется, - доложил Ефтей. - Сам ощупывал, ни одной дополнительной дырки, все как положено.

- Вместе с тем четко наблюдается интенсивная степень алкогольного синдрома, - продолжил Кондей, не обращая внимания на Ефтея.

Назад Дальше