Южная Корея.
Никита Голенко лежал на земле, широко раскинув руки и бездумно глядя в темное небо. Последние несколько дней были одним постоянным боем – и даже если в данный конкретный момент вокруг не стреляли, то это не значило, что за кустом не притаился американский морпех с "базукой".
Поневоле вспомнился разговор с пленным танкистом Альянса, дико раздраженным тем, что его "Першинг" оказался значительно слабее советской "Рыси". Он никак не мог взять в голову, какой смысл в том, чтобы размещать двигатель спереди? Ведь при работе он нагревается и портит видимость. Да и ремонтируется сложнее. А все равно лучше его машины…
Капитан усмехнулся. Буржуй не понимает, что танк – не самое главное. Танкист – вот, что по-настоящему важно. Ведь сколько нужно времени, чтобы сделать танк? Уж точно меньше месяца…даже меньше недели – и это от начала до конца.
А подготовить экипаж? Правильно – до хотя бы более-менее нормального уровня нужно минимум месяца три. А лучше четыре. Или вообще полгода. И это не учитывая тот факт, что вообще-то человеку надо еще восемнадцать лет, чтобы из младенца превратиться в военнообязанного.
Плюс не забудем то, что опытный танкист повышает эффективность своей боевой машины на весьма приличную величину. Может даже и на порядок.
Чему пример вчерашний бой. Рота Голенко – девять "Рысей" и два "Ежика" наткнулись на механизированную колонну Альянса – десяток "Першингов" и столько же бронетранспортеров. Плюс многочисленные грузовики. И что?
Первые же выстрелы гвардейцев подняли настоящую панику в конвое. Надо отдать американцам должное – они, хотя и растерялись в первые мгновения боя, но все же попытались развернуться в боевой строй. Из-за ошибки Никиты, отдавшего приказ на открытие огня слишком рано, это им даже удалось. Но что толку, если половину своих снарядов экипажи "Першингов" всадили в "молоко"? А тех, что все-таки попали в Р-45, было однозначно недостаточно?
Да и стреляли американцы значительно медленнее – все-таки сказывалось наличие в советских машинах помогающего заряжающему механизма.
Но потери у Голенко все же были – один из "Ежей", держащихся позади, еще два дня назад проморгал английскую противотанковую пушку на своем фланге. На счастье советских танкистов, расчет орудия, удачно подбивший ЗСУ первым же выстрелом, далее начал обстреливать идущую на фланге "Рысь" старшего сержанта Молодчанина. Тот, не растерявшись, молниеносно развернул свой танк, разом лишив британцев надежды на свое уничтожение – лобовая броня Р-45 была слишком серьезным препятствием для их семидесятишестимиллиметрового орудия. Но они все же попытались – успели сделать аж два выстрела и один раз попасть, прежде чем прилетевший осколочный снаряд поставил кровавую точку в той стычке. Но экипажу сгоревшего "Ежа" это уже не помогло…
Откуда-то справа донесся шорох. Капитан инстинктивно схватился за лежащий рядом "Стечкин" – на Дальнем Востоке танкистам "оружие персональной обороны" выдали давно, еще перед японской операцией.
– Товарищ капитан? – появившийся из-за танка сержант, тот самый Молодчанин, напряженно замер, смотря в притягивающее взгляд дуло. Никита убрал пистолет-пулемет и знаком пригласил сержанта присесть рядом.
– Не спится?
– Угу, – сержант кивнул.
– Вот и мне тоже. А ведь хорошо здесь, да Дима?
– А то, товарищ капитан. Места красивые, жалко только что войной порченные, – танкист кивнул в направлении видневшейся в стороне воронки.
– Ничего. Вот надаем буржуям по голове, чтоб не лезли – и тогда заживем. Хотя дома гораздо лучше.
– А вы откуда, товарищ капитан?
– Где я только не жил, – Никита улыбнулся. – А вообще – из под Сталинграда.
– Аааа. А ваша "Рысь" случайно не?
– Ага. Сталинградская. Специально узнавал. Так что можно сказать, подарок от земляков, – и Голенко чуть ли не нежно похлопал стальной борт.
– А как там, в Сталинграде?
– Красиво. Один из красивейших городов на Волге. Зеленый весь…а набережная…- Никита закатил глаза, всем своим видом демонстрируя восторг. – Но самое главное, девушки там – симпатичные почти все, а через одну – красавицы. Я свою жену именно там и нашел. На набережной, – Голенко улыбнулся воспоминаниям. – Вот закончим, Дима, с капиталистами – и домой, коммунизм строить.
– Вы так свой город расписали, товарищ капитан, что я вот и думаю, мож мне тоже туда после войны поехать?
– А почему бы и нет? У нас и институты есть, и заводы. Парень ты умный, видный, награды есть. Пробьешься в люди. Только чего ты не к себе-то домой?
– Да нет у меня больше никого, товарищ капитан. Мамка старая была, в деревне, в Белоруссии. Да там всех фашисты сожгли, – голос молодого сержанта дрогнул.
Помолчали, внимательно вслушиваясь в ночь. Где-то недалеко щебетала незнакомая птица, ее вторили какие-то насекомые.
Глядя на зеленую траву, нещадно примятую тяжелыми гусеницами, и теперь медленно распрямлявшуюся, Никита вдруг подумал:
"А ведь природе все равно, что мы тут делаем. Строим или разрушаем, миримся или воюем. Она просто живет. И зачем все это", – взгляд обратился к воронке от бомбы, на которую еще недавно указывал Молодчанин. "Затем, что иначе нельзя. Эти заморские уроды прикрываются высокими речами и словами – но по факту им наплевать. Несут нам демократию, ага. Бомбардировками", – Голенко сам не заметил, как начал себя накручивать. "И если отступить сейчас, это будет воспринято лишь как слабость. Они не удовлетворятся частью мира. Он нужен им весь. Полностью".
Решительно врезав кулаком по земле, Никита резко встал, вызвав удивленный взгляд сержанта.
– Дим, иди-ка ты спать, да и я пойду. Завтра в бой, нужно поднабраться сил.
– Есть идти спать, товарищ капитан.
Десятью минутами позже, в засыпающем мозгу гвардейца светилась лишь одна мысль, строчка из еще одной популярной песни: "А значит, нам нужна одна Победа, одна на всех – мы за ценой не постоим".
28 августа 1946 года.
Австрия, неподалеку от итальянской границы.
Майор Васильев с абсолютно спокойным видом наблюдал за бегущими на него в атаку фигурками в форме американской армии. Среди них постоянно кто-то падал и больше не поднимался – все-таки оставшийся в армии Охлопков свой талант не растерял, а СВД била получше СВТ. Но, несмотря на потери, янки отважно шли вперед, перебегая от одного укрытия к другому.
Передовая линия обороны батальона молчала – работали только снайперы. Учитывая, что разок даже этого хватило, чтобы атака прекратилась – американцы отошли и вызвали артиллерийскую поддержку – Васильев пока придерживал свой главный козырь в запасе.
Танков на этому участке у американцев почти не было, а те немногие, что все же имелись были не фонтан – "Шерманы", причем даже не последних модификаций. И главный козырь майора – тяжелые БМП "Лаврентий Берия 3" с пятидесятисемимиллиметровой автоматической пушкой – вполне мог бы с ним справиться. Но Леонид был уверен, что время для выкладывания джокера на стол еще не пришло.
Легкий ветерок, гулявший по небольшой ложбинке, где и происходило основное действие, донес до ноздрей комбата вонь от горящего уже почти полчаса танка – РПГ, названная неизвестным шутником "Мухой", была для американского "барбекю" сюрпризом из разряда неприятных.
– Дельгин! – Васильев повернулся к радисту.
– Да, товарищ майор?
– Вызывай артиллеристов. Пусть устроят империалистам огненный душ.
– Так точно!
Короткими раскатами прогрохотал автоматический гранатомет, пройдя цепочкой разрывов в порядках наступающей пехоты. Та совершенно логично залегла.
Несколько раз рявкнули минометы, отправляя восьмидесятидвухмиллиметровые подарки в сторону противника.
Порыкивая моторами, на сцене вновь появились "Шерманы", плюющиеся огнем с коротких остановок.
"Эх, счас бы сюда ребят Лавриненко", – мечтательно подумал Васильев. "Или нет…лучше бы даже самого полковника".
– Товарищ майор, – мысль была прервана появившимся рядом радистом.
Леонид изобразил на лице вопрос.
– Артиллерия сейчас ударит. А еще вас сам комдив вызывает, – сержант, словно извиняясь, протянул трубку комбату.
– Пятый на связи.
– Пятый, щас по янки артиллерия так отработает, что от них мало что останется. Твоя задача – атаковать и к вечеру занять квадрат десять-десять. Понял меня? Это важно!
Васильев развернул карту и бросил взгляд на означенный квадрат. Задача была хотя не самой простой, но вполне выполнимой. Если, конечно, артиллеристы хорошо постараются.
О чем, собственно, Леонид не поленился немедленно комдиву сообщить. Тот, подумав пару секунд, прошипел из динамика рации:
– Вас понял, пятый, врежем посильнее. Но смотри, орел, меня не подведи! Конец связи.
Майор, порадовавшись, что до сих пор сохранил наличие БМП в тайне от американских офицеров по другую сторону фронта, повернулся к вытянувшемуся рядом помощнику и коротко сказал:
– Готовь людей, скоро идем в атаку, – и полез в укрытую в замаскированном капонире КШМ на базе все той же ЛБ-3.
Коротко раздав по рации указания командирам всех своих машин, комбат прильнул к перископу, ожидая обещанного комдивом удара.
Море огня, неожиданно вспыхнувшее на позициях американцев, едва не ослепило привычного уже ко всему офицера. Но, ни секунды не медля, Васильев отдал приказ.
Моторы боевых машин пехоты грозно заурчали, грозя янки серьезными неприятностями. Но тем было сейчас совсем не до этого.
Генерал не обманул – к артподготовке подключились дивизионные "Грады", вгоняя в землю все, что не успело закопаться самостоятельно.
Превратив передовую линию обороны одной из дивизий армии генерала Брэдли в мясной фарш с землей и кровью, "Грады" и дивизионные гаубицы перенесли свой огонь в тыл, перемещая огневой вал подальше от своей пехоты. Но еще за минуту-другую до этого комбат отдал приказ выдвигаться.
Многочисленные автоматические пушки бээмпэшек и пулеметы бэтээров в сочетании с огнем бьющей издалека артиллерии помешали американцам осознать, что роли на поле боя только что кардинально поменялись – и тот, кто только что был атакующим хищником, превратился в не подозревающего об опасности кролика.
– Так вот ты какой, северный олень, – мрачно пробормотал Васильев, увидев в перископ появляющийся из-за холма "Першинг".
– Хрунин! Жми на полной вперед – попробуй зайти этому хрену во фланг.
Идущая крайней слева машина означенного офицера резко ускорилась.
Выросший секундой спустя неподалеку от нее фонтан земли показал, что американец вполне осознал угрозу и постарается ее устранить.
Чертыхнувшись, Васильев приказал еще одной БМП перенести свой огонь на вражеский танк. Хотя с имеющегося на данный момент более чем километрового расстояния ее пушка и не была способна пробить лобовую броню "Першинга", но доставить его экипажу немного неприятных ощущений было вполне в ее силах.
Реакция на влепленную в башню очередь была быстрой – немедленно сменив позицию, танк янки довернул башню и всадил снаряд в лоб атаковавшей его БМП.
Несущаяся на полном ходу та, выбросив клуб черного дыма, резко остановилась.
Понадеявшись, что переднее расположение двигателя спасет хоть кого-нибудь из экипажа, Леонид довернул перископ, наблюдая за машиной Хрунина.
Его ЛБ-3 был уже метрах в шестистах от американца и, поворачивая в его сторону башню, поливал поле боя огнем из спаренного с пушкой пулемета.
"Стреляй же уже, стреляй!", – Васильеву казалось, что "Першинг" разворачивается с какой-то мистической быстротой, в то время как машина лейтенанта движется еле-еле.
Янки успел выстрелить первым – но не попал, вновь подняв из земли фонтан огня и пыли. На еще одну попытку времени у него уже не осталось – если на поворот орудия американцу его еще хватило, то на поворачивание корпуса – нет. В результате, открывший огонь "Берия" словно насадил тонкую бортовую броню М26 на огненные спицы бронебойных трасс.
Со своего места Леониду казалось, что от попаданий "министра внутренних дел" "Першинг" буквально трясется и от него во все стороны летят куски брони.
Неожиданно из башни американца вырос столб пламени – видимо какой-то из снарядов Хрунинской БМП попал в боекомплект.
Это мгновенно вернуло ситуации статус-кво – неожиданная помощь американской пехоте от танкистов исчезла, не успев нанести атакующим силам советской армии достаточного ущерба.
Еще несколько минут спустя, спешившиеся мотострелки добили остатки вражеских войск, открыв дорогу батальону в заданный квадрат.
Сразу над двумя дивизиями американского корпуса в Италии нависла угроза окружения…
2 сентября 1946 года.
Где-то над Европой.
– Справа! Справа заходит! Вали эту суку! Томми, давай, мать твою! – раздающиеся в наушниках капитана Стэплтона вопли настроение не поднимали. До цели оставалось еще почти пятьдесят миль, а ситуация становилась все более угрожающей. Казалось, русские собрали здесь все свои самолеты – воздух просто кишел трассами авиапушек и дымными следами ракет.
"Мустанги" сопровождения выбивались из сил, отгоняя назойливые истребители комми – и все равно не справлялись. То один, то другой американский бомбардировщик оказывался жертвой советских "МиГарей" и "Лавок", что постоянно уменьшало мощь оборонительного огня воздушной армии. А это приводило к следующим жертвам…Замкнутый круг.
– Есть! Я его зацепил, зацепил! Сдо…- радостный крик Томми Хейгана прервался посреди слова. Обрадованный удачным попаданием в советский Ла-9, он не заметил свалившегося на него реактивного "Мига". Короткая тридцатисемимиллиметровая очередь от Кожедуба стала для него последней – самолет попросту развалился в воздухе.
Неожиданно идущая теперь уже с краю "Суперкрепость" Стэплтона затряслась – прошмыгнувший между американскими истребителями советский поршневик успел всадить в самолет несколько снарядов.
– Доклад!
– Нормально, сэр, только обшивку цепанул и крыло. Чуть точнее – и нам крышка!
"Спасибо тебе, Господи. Дай вернутся домой", – благодарно взмолился Джеймс.
– Аааааа! – идущий в паре сотен футов впереди "Конвейр" вдруг вспух огненным шаром – видимо получил прямое попадание советским реактивным снарядом. Редкость вообще-то, но когда их тут столько летает…
– Твари! Тони, прикрой слева, быстрее! – образовавшаяся в строю самолетов Альянса дыра должны была быть затянута как можно быстрее.
– На шесть часов! Накрывай его, накрывай, да накрывай уже! Черт, не успеваю, не успеваю…Дерьмо, прикройте меня, быстрее…да помогите же мне!
– Прыгай! Прыгай, мать твою!
– Он на меня идет! Сука, да он псих! Уберите его от меня! Да быстрее же! Он как япо…- на глазах Джеймса Б-29 его хорошего знакомого был протаранен горящим советским истребителем. Еще один взрыв разбросал горящие обломки самолета на десятки метров. Один из них чувствительно стукнул "Суперкрепость" капитана.
– Как сильно?
– Теряем топливо, кэп. Насколько быстро – пока не знаю.
Стэплтон выругался. С самого первого дня все шло отвратительно. Потери были просто неприличные – русские оказались гораздо более неприятными соперниками, чем японцы или даже немцы, объединяя в себе фанатизм первых с профессионализмом вторых. И еще эти уродские ракеты…и реактивные истребители. Хорошо, что в Европе их хотя бы не так много. На Кавказе, говорят, каждый вылет – как русская рулетка. С наполовину заряженным револьвером.
– Разворачиваемся?
Джеймс задумался. До цели уже сколько? Миль десять? Должны дотянуть.
– Пока нет. Попытаемся удрать сейчас – нам каюк. С гарантией. Попробуем продержаться.
– Есть, сэр! – если кто в экипаже и не согласился с командиром, то вида не подал. Что, в общем-то, было нормально – как-то не до споров, когда вокруг идет настоящее воздушное побоище.
– Мать моя женщина, – прошипел в наушниках чей-то дрогнувший голос. – Вижу множественные цели. Минимум несколько десятков.
Очередная волна русских. Или немцев – хрен разберешь. Но один фиг плохо.
– Держать строй! Истребителям – приготовится к отражению атаки противника!
"Нет, нет, нет! Что же ты, идиот, творишь! Мы истерзаны, а над целью наверняка еще одна группа самолетов коммунистов", – Джеймс едва не сказал это вслух, удержавшись в последнюю секунду.
"Сейчас Иваны заставят "Мустанги" дорастратить свой боекомплект и нас можно будет брать голыми руками! И это без шансов! Что же делать?", – мысли лихорадочно перескакивали с одного на другое. Решение пришло неожиданно. Не фонтан – но хоть какой-то шанс.
– Джон, сбрасываем бомбы. Мы уходим.
– Сэр?
– Мы слишком быстро теряем топливо. Не развернемся сейчас – домой не долетим. Однозначно.
– Так точно.
Гигантский самолет, выбросив из своего нутра на лежащий далеко внизу городок тяжелые бомбы, начал разворот.
Несколькими часами спустя, когда техники вытаскивали из самолета бессильно обмякшего в кресле пилота, они обнаружили одну примечательную вещь: капитан, еще утром бывший жгучим брюнетом, поседел до непредставимой белизны, почти до прозрачности.
Из ста десяти ушедших в рейд самолетов вернулось меньше половины…
7 сентября 1946 года.