Президент вдруг понял, что охвативший его гнев порожден желанием заглушить какое-то другое чувство. У него было такое ощущение, словно он изменил некоему идеалу. Он не мог бы сказать, в чем заключалась эта измена, потому что знал: так надо, избранный им путь - единственный. Но и он, и Кингбрук, и Корриган, и Бокамп - все почувствовали то же самое. Он прочел это на их лицах, словно какая-то эктоплазма пробилась наружу из глубин их сознания.
Нужно быть реалистом. Если хочешь что-то получить, отдай что-то другое. Жизнь - вся Вселенная - это приход и расход, вход и выход, энергия, затрачиваемая на то, чтобы обуздать энергию.
Короче говоря, политика. Компромисс.
Дверь скользнула в нишу в стене, и один за другим вошли пять человек. Президент оглядел каждого из них, словно взвешивая его на весах, предвидя его доводы и заранее представляя себе наживку, на которую тот клюнет, даже если разглядит крючок.
- Джентльмены, - сказал он, - садитесь, если хотите.
Он взглянул на часы и начал говорить.
НА КОРОЛЕВСКОМ ЖАЛОВАНЬЕ, или ВЕЛИКАЯ РАЗДАВАЛОВКА
Riders of the Purple Wage
Copyright © 1968 by Philip Jose Farmer
Если бы Жюль Верн в самом деле мог заглянуть в будущее - скажем, в 1966-й, - он бы наложил в штаны. А уж в 2166-й - ого-го!
Из неопубликованной рукописи Деда Виннегана "Как я поимел Дядю Сэма, а также другие конфиденциальные семяизвержения"
КУКАРЕКУ НАОБОРОТ
Два великана - Без и Под - перемалывают его на муку для жертвенных хлебов.
Сквозь сонное вино всплывают вверх преломленные частицы. В бездонной пропасти кошмара гигантские ступни давят из виноградных гроздьев кровь причащения. А он, рыбачок-простачок, закидывает сеть в собственную душу - тесный садок левиафана.
Он стонет, наполовину просыпается, ворочается с бока на бок, весь в море темного пота, и снова стонет. Там, в глубине, Без и Под, налегая изо всех сил, вращают каменные жернова мельницы, бормоча про себя: "Кара-барас! " Глаза их горят оранжево-красным кошачьим огнем, зубы тускло белеют во тьме, словно цифры какой-то мрачной арифметики. Без и Под и сами рыбачки-простачки - не покладая рук замешивают кашу, безбожно путая метафоры.
Из петушиного яйца в навозной куче вздымается василиск и издает крик, первый из трех. Жаркой кровью рассвета набухает ствол восстающей плоти.
Он тянется вверх, вверх, перегибается под собственной тяжестью и поникает хрупкой соломинкой, плакучей ивой, пока ещё не пролившей ни слезинки. Одноглазая красная головка выглядывает наружу через край кровати, лежа на ней отсутствующим подбородком, но тело все наливается, набухает, и головка соскальзывает вниз. Поглядывая по сторонам единственным глазком и принюхиваясь, она скользит по полу к двери, которую по недосмотру оставили открытой нерадивые часовые.
Громкое ржание посреди комнаты заставляет ее обернуться. Это ржет трехногая ослица - валаамов мольберт. На нем - "полотно", неглубокий овальный противень, заполненный специальным радиационно-обработанным пластиком. Высота полотна - два метра, глубина - сорок четыре сантиметра. В толще пластика - изображение, которое нужно закончить к завтрашнему дню.
Изображение это - и живопись, и в то же время скульптура. Фигуры в пластике рельефны, округлы, одни расположены глубже, другие ближе к поверхности. Они освещены и извне, и изнутри, из толщи самосветящегося пластика. Свет словно впитывается в фигуры, просачивается сквозь них, а потом вырывается наружу. Он бледно-розовый, цвета зари, цвета крови пополам со слезами, цвета застилающей глаза ярости, цвета чернил на долговой странице бухгалтерской книги.
Картина - одна из его "Собачьей серии": "Собака лает - ветер носит", "Собачья жизнь", "Кошка с собакой", "Созвездие Гончих Псов", "Пессимизм", "Живая собака и мертвый лев", "Собака, любящая палку", "Собаку съели", "Собачья смерть" и "Где зарыта собака".
Сократ, Бен Джонсон, Челлини, Сведенборг, Ли Бо и Гайавата веселятся в таверне "Русалка". За окном виден Дедал - отправляя своего сына Икара в его прославленный полет, он запихивает ему в задницу ракету - стартовый ускоритель. В углу сидит на земле Ог, Сын Огня. Грызя кость саблезубого тигра, он рисует на покрытой плесенью штукатурке бизонов и мамонтов. Официантка Афина, склонившись над столиком, подает своим прославленным клиентам нектар с крендельками. Позади неё - Аристотель, на голове у него козлиные рога. Он задрал ей юбку и жарит ее в задницу. Горячий пепел от сигареты, которая торчит из его ухмыляющихся губ, упал ей на юбку, и Та уже начинает дымиться. В дверях мужского туалета пьяный
Бэтмен, дав волю давно сдерживаемой похоти, насилует Чудо-мальчика. Через другое окно видно озеро, по поверхности которого шествует человек с потускневшим зеленоватым нимбом над головой. Позади него из воды торчит перископ.
Змеечлен цепко обвивается вокруг кисти и принимается за работу. Кисть - это небольшой цилиндр, один конец которого присоединен к трубке, идущей от машинки в виде полушария. На другом конце цилиндра торчит сопло. Его отверстие можно увеличивать или уменьшать, поворачивая регулятор на цилиндре, - краска может изливаться сильной струей или распыляться мелкими капельками, а еще несколько регуляторов позволяют получать любые нужные цвета и оттенки.
Неистово извиваясь, хобот слой за слоем накладывает краски, и на картине возникает еще одна фигура. Потом, уловив в воздухе затхлый запах похоти, он бросает кисть, проскальзывает в дверь и вдоль изогнутой стены выползает в идущий по кругу коридор, оставляя за собой извилистый след, подобный следу какого-то безногого существа, - письмена на песке, которые многие могут прочесть, но мало кто может понять. Разгоряченное пресмыкающееся наливается жаркой кровью, она пульсирует в нем в такт с жерновами, которые вращают Без и Под. Стены, чувствуя его присутствие и источаемое им вожделение, раскаляются докрасна.
Он издает стон. Напоенная соком его желез кобра высоко поднимает голову и начинает мерно раскачиваться под звуки флейты, изливающие его жажду проникнуть в глубь горячей плоти. Да не будет света! Скорее мимо комнаты Матери, последней у выхода. Ах! Он тихо вздыхает с облегчением, но сквозь плотно стиснутые вертикальные губы только свистит ветер - это голос уносящегося вдаль экспресса, который называется "Желание".
Дверь - устаревшей конструкции, в ней есть замочная скважина. Скорее! По пандусу, сквозь скважину и наружу. Улица пуста, гуляющих нет, только одна молодая женщина со светящимися серебристыми волосами. Вот она - добыча!
За ней по улице, обвиться вокруг ее лодыжки. Она смотрит вниз удивленно, потом испуганно. Это ему по душе: слишком много было у него таких, кто слишком хотел.
Вверх по ее ноге, нежной, как кошачье ушко, виток за витком, ползком через расщелину ее чресел. Потыкаться носом в мягкие вьющиеся штопором волосики, а потом - сам себе Тантал - кружным путем по плавной выпуклости живота, по дороге сказать "Привет!" пупку, нажать на него, как на кнопку звонка - эй, есть кто-нибудь там, наверху? Виток за витком вокруг узкой талии, робко сорвать поспешный поцелуй у каждого соска. Потом снова вниз - совершить восхождение на Венерин холм, водрузить флаг на его вершине.
О восхитительное запретное место, о святая святых! Где-то там, внутри, - дитя, начинающая возникать эктоплазма, радостное предвосхищение действительности. Падай, яйцо, лети стремглав по отвесным колодцам тела, поспеши проглотить крохотного Моби Дика - самого шустрого из всех миллионов миллионов своих извивающихся братьев: пусть выживет самый проворный.
Громкий скрип заполняет коридор. Горячее дыхание холодит кожу. Он весь покрывается потом. Ледышки намерзают на набухшем фюзеляже, который сгибается под их тяжестью. Туман заволакивает все вокруг, свистит в стойках, элероны и рули высоты скованы льдом, высота быстро убывает. Поднимайся выше, выше! Где-то там, впереди, в тумане - Венусберг, гора Венеры; эй, Тангейзер, шлюх за порог, труби в рог, пускай ракеты, я пикирую!
Дверь в комнату Матери открывается. Весь овальный проем заполняет приземистая жаба. Шея у нее вздувается и опадает, словно кузнечные мехи, беззубый рот раззявлен. Раздвоенный язык высовывается наружу и обвивается вокруг его боа-эректора. Вопль вырывается из обоих его ртов, он судорожно дергается во все стороны. Горькое чувство отторжения пронизывает его насквозь. Перепончатые лапы сгибают бьющееся тело, завязывают его скользким узлом.
Молодая женщина не спеша удаляется. Подожди! С ревом изливается могучая волна, разбивается об узел, откатывается назад, сшибаясь с набегающей новой волной. Напор чересчур велик, а выход только один. Вверх вздымается фонтан, с небесного свода обрушивается потоп, а ковчега нет. Он вспыхивает взорвавшейся звездой, рассыпаясь миллионами ярких извивающихся метеоров - напрасных искр, которым так и не суждено разгореться.
Да приидет oтверстиe твое! Живот и бедра его скованы отдающим затхлостью панцирем, он лежит замерзший, мокрый и дрожащий.
РАССВЕТ ИССЯКШЕГО ДОЛГОТЕРПЕНИЯ ГОСПОДНЕГО
"... Говорит Альфред Мелофон Вокс-Попурри, ведущий передачи "Час Авроры - на зарядку и чашку кофе" по каналу 69-Б. Прослушайте строки, записанные на 50-м ежегодном фестивале-конкурсе в Центре народного искусства, Беверли-Хиллз, 14-й уровень. Омар Вакхилид Руник исполняет их экспромтом - если не считать кое-каких заготовок, сделанных им накануне вечером в таверне "Укромная Вселенная", но их можно не считать, потому что на следующий день Руник все равно так и не смог ничего припомнить. Тем не менее он завоевал Первый Лавровый Венок "А"; Второго, Третьего и последующих венков не существует, они обозначаются только буквами, от "А" до "Я", да благословит Бог нашу демократию".
Навстречу течению ночи серо-алый лосось плывет,
Стремясь в дневную заводь на нерест.Рассвет - красный рев солнечного быка,
Из-за горизонта он мчится на нас.Истекая кровью фотонов, корчится при смерти ночь,
В спине у нее торчит нож киллера-дня.
... И так далее, пятьдесят строк, перемежающиеся аплодисментами, восторженными восклицаниями, криками недовольства, свистками и воплями.
Чиб наполовину проснулся. Он глядит в уходящий вдаль темный туннель, по которому уносится только что виденный сон. Он приподнимает веки, и перед ним возникает другая реальность - сознание.
"Отпусти член мой", - бормочет он вслед за Моисеем и, представив себе его длинную бороду и рожки (по милости Микеланджело), тут же вспоминает своего прапрадеда.
Усилием воли он, словно ломом, размыкает веки и видит экран фидо, который занимает всю противоположную стену и загибается на половину потолка. Рассвет, верный паладин солнца, бросает на землю свою серую перчатку.
"Канал 69-Б, ваш любимый канал телевидения Лос-Анджелеса, несет вам рассвет". (Трехмерный обман. Фальшивый рассвет, создаваемый электронами, которые испускают устройства, созданные человеком. )
"Проснитесь с солнцем в душе и песней на устах! Вздрогните от волнующих строк Омара Руника! Встретьте рассвет, как встречают его птицы на деревьях, как встречает его сам Господь Бог! "
Вокс-Попурри говорит тихо, нараспев, а в это время все громче звучит "Танец Анитры" Грига. Старый норвежец и мечтать не мог о таком слушателе - и это его счастье. Юноша по имени Чибиабос Эльгреко Виннеган лежит мокрый и липкий по милости фонтана, излившегося из нефтеносных недр его подсознания.
- Поднимай-ка задницу и садись на коня, - говорит сам себе Чиб. - У твоего Пегаса сегодня скачки.
Все его мысли, слова, вся его жизнь - уже в кипучем настоящем.
Чиб слезает с кровати и убирает ее в стену. Торчащая наружу, помятая, как физиономия пьяницы, она бы нарушала эстетику его комнаты, искажала плавный ход кривой, отражающей сущность Вселенной, и мешала ему работать.
Его комната - огромный овал. В углу другой овал, поменьше, - туалет и душ. Он выходит оттуда, похожий на одного из богоподобных ахейцев Гомера, - массивные ляжки, могучие руки, золотисто-коричневая кожа, голубые глаза, каштановые волосы, не хватает только бороды.
Звонок телефона подражает набатному кваканью южноамериканской древесной лягушки, которое он как-то слышал по 122-му каналу.
- Сезам, откройся!
INTER CAECOS REGNAT LUSCUS
Во всю ширину экрана фидо возникает лицо Рекса Лускуса. Его кожа усеяна порами, словно изрытое воронками поле сражения первой мировой войны. Черный монокль закрывает левый глаз, выбитый в потасовке художественных критиков Во время одной из лекций серии "Я люблю Рембрандта" по 109-му каналу. И хотя у него большие связи, которые позволили бы ему добиться разрешения на замену глаза, он отказался.
- Inter caecos regnat luscus, - говорит он всякий раз, когда его об этом спрашивают, и нередко, когда его не спрашивают. - Перевожу: "Среди слепых одноглазый - король". Вот почему я сменил имя на Рекс Лускус, что означает "Король Одноглазый".
Ходит слух, всячески поддерживаемый Лускусом, будто он даст вставить себе искусственный белковый глаз только тогда, когда увидит работы художника настолько великого, чтобы ради него стоило обзавестись стереоскопическим зрением. Поговаривают также, что он сделает это в недалеком будущем, ибо открыл Чибиабоса Эльгреко Виннегана.
Лускус жадно (он не может без наречий) разглядывает курчавый пушок на теле Чиба и близлежащие части. Чиб при виде его наливается - но не вожделением, а гневом.
Лускус вкрадчиво говорит:
- Милый, я только хотел убедиться, что ты уже встал и занимаешься сегодняшним невероятно важным делом. Ты обязан быть готов к показу, просто обязан! Но сейчас, увидев тебя, я вспомнил, что еще ничего не ел. Позавтракаем вместе?
- А что будем есть? - спрашивает Чиб и, не дожидаясь ответа, говорит: - Нет. У меня сегодня слишком много дел. Сезам, закройся!
На экране меркнет лицо Рекса Лускуса, очень напоминающее козлиную морду, или, как он предпочитает говорить, лик Пана: Фавн от искусства. Он даже сделал себе заостренные уши. Просто блеск.
- Бэ-э-э! - блеет Чиб, глядя на исчезающее изображение. - Бэ-э! Шарлатан! Не стану я лизать тебе задницу, Лускус, и тебе не дам. Даже если останусь без гранта!
Телефон звонит снова. На экране появляется смуглое лицо Руссо Красного Ястреба. Нос у него орлиный, а глаза - как осколки черного стекла. На его широком лбу - красная повязка, прямые черные волосы падают на плечи. Он в куртке из буйволовой кожи, на шее бисерное ожерелье. На вид он похож на индейца из прерий, хотя и Сидящий Бык, и Бешеный Конь, и любой другой носатый индейский вождь в два счета вышибли бы его из своего племени. Дело не в антисемитизме - просто они не стали бы терпеть воина, который весь покрывается сыпью, стоит ему только близко подойти к коню.
Родился он Джулиусом Эпплбаумом, а когда наступил День Переименования, превратился в Руссо Красного Ястреба. Сейчас он только что вернулся из леса, где приобщался к первобытности, и теперь наслаждается ненавистными благами этой порочной цивилизации.
- Как дела, Чиб? Ребята спрашивают, когда ты появишься.
- У вас? Я еще не завтракал, и мне нужно сделать множество дел, чтобы подготовиться к показу. Увидимся в полдень!
- Ты много потерял, что не был вчера вечером. Какие-то вонючие египтяне вздумали пощупать девиц, ну, мы им и устроили салям-алейкум.
Руссо исчезает, словно последний из могикан.
Чиб только успевает подумать о завтраке, как звонит внутренний телефон.
- Сезам, откройся!
Он видит на экране гостиную. В воздухе клубится дым, такой густой и плотный, что кондиционер не может с ним справиться. В дальнем конце овальной комнаты спят на лежаке его маленький сводный брат и сводная сестра. Наигравшись в "ма-му и ее приятеля", невинные крошки уснули с приоткрытыми ротиками, прекрасные, какими могут быть только спящие дети. У каждого между закрытых глаз - по немигающему оку, словно у циклопа.
- Правда, они очаровательны? - говорит Мать. - Малютки слишком устали, чтобы добраться к себе.
Посреди комнаты стоит круглый стол. Вокруг него - престарелые рыцари и дамы, готовые отправиться в странствие на поиски туза, короля, дамы и валета. Вместо доспехов они облачены в бесчисленные слои жира. Щеки у Матери свисают вниз, словно знамена в безветренный день. Ее необъятные груди расползлись по столу, они колышутся, сотрясаемые волнами ряби.
- Безобразные китообразные, - говорит он вслух, глядя на жирные лица, гигантские груди, массивные крупы. Они удивленно поднимают брови. Что там болтает этот полоумный гений?
- А правда, что твой сынок - умственно отсталый? - спрашивает один из приятелей Матери, и все со смехом прихлебывают пиво. Анджела Нинон, не желая пропустить эту сдачу и сообразив, что Мать все равно скоро включит автоматы мокрой уборки, писает под себя. Все разражаются хохотом, а Вильгельм Завоеватель говорит:
- Начинаю.
- А я уже кончаю, - отзывается Мать, и все покатываются со смеху.
Чибу хочется заплакать. Но он не плачет, хотя ему с детства внушали, что можно плакать всякий раз, когда только захочется.
"... От этого становится легче на душе, и потом посмотрите на викингов - какие были мужчины, а плакали, словно дети, всякий раз, как только им хотелось".
202-й канал, популярная программа "Идеальная Мать"
Он не плачет, потому что у него такое чувство, словно он вспоминает Мать, которую очень любил, но которой нет в живых, которая умерла много лет назад. Его Мать давно уже погребена под оползнем мяса и жира. У него была замечательная Мать, когда ему было шестнадцать.
А потом она его отлучила.
"У КОГО ХОРОШО СОСУТ, ТЕ ВСЕГДА ХОРОШО РАСТУТ".
Из стихотворения Эдгара А. Гриста, 88-й канал
- Сынок, мне это не доставляет особого удовольствия. Я делаю это только потому, что люблю тебя.
А потом - жир, жир, жир! Где она теперь? Погрузилась в бездну сала. Все толще, все глубже.
- Сынок, ты бы мог хоть повозиться со мной время от времени.
- Ты же меня отлучила, Мать. И правильно сделала, я уже большой. Только теперь не рассчитывай, что мне захочется заняться этим снова.
- Ты меня больше не любишь!
- Что на завтрак? - спрашивает Чиб.
- Мне пришла хорошая карта, Чибби, - отвечает Мать. - Ты давно говоришь, что уже большой. Хоть раз можешь сам приготовить себе завтрак?
- Зачем ты мне позвонила?