- Надо подумать, - через силу пропыхтел Платт и опять встретился взглядом с Красновым.
- Ладно. Валяй, думай. А пока что надо бы подыскать как раз такое местечко, о котором ты тут болтал. Чтоб там стена была. - Боров шумно вздохнул. - Я про ту хибару уже слыхал. Вот и решил глянуть, чего там. По дороге к северу куча барыг себе дома заимела. Половины из этой публики там и близко не бывает. Сидит какой-нибудь древний мудозвон и сторожит. Или парочка засранцев только-только туда закатилась. С такими у меня разговор короткий.
Краснов медленно поднялся.
- Скажи-ка мне, Овинг, - произнес он. - Любишь ты свою бабу и детишек?
В страхе и ярости Овинг заиграл желваками.
- Какое вам дело? Боров неторопливо кивнул:
- Вижу. Любишь. Тогда, парень, слушай сюда. Если не хочешь, чтобы я прямо тут из них кровищу выпустил, сделаешь, как скажу. Усек? - В горле у Овинга вдруг страшно пересохло. Ответа он выдавить так и не смог. - Поедешь со мной, - вскоре продолжил Краснов. - Ты мне по вкусу. И семейство твое. И баба. Ученые придурки мне тоже сгодятся. Так что привыкай и не виляй задом. А теперь - на выход. Все. Ты, длинный, тоже. Хочу вам кой-чего показать.
Он выгнал их из дому, будто стадо баранов. А во дворе, щурясь на ярком солнце, Краснов и Платт как-то странно переглянулись. На выжженной земле лежала короткая тень от обреза.
- Ты, длинный, мне не сгодишься. И доверять я тебе не доверяю, - проговорил боров. - Так что беги, зайчик.
Овинг глазам своим не верил. Вот Платт, будто прикованный взглядом к Краснову, весь вздрогнул и оцепенел. Потом худой верзила повернулся, будто на шарнирах, и, неловко выбрасывая вперед длинные ноги и размахивая руками, бросился петлять по склону под прикрытие ближайшего перечного дерева.
Обрез грохнул, словно возвещая о конце света. Оглохший, ничего не понимающий Овинг широко распахнутыми глазами смотрел, как его старый друг ничком рухнул в сорняки и забился в агонии. Страшный визг девочек. Резкий запах пороха. Сквозь сухую траву Овинг видел то, что осталось от головы Платта, - кровавое месиво, этюд в серых и алых тонах. Длинные ноги все дергались, дергались, дергались…
Посеревшая от ужаса Фэй молча взглянула на мужа. Потом глаза ее закатились, колени подогнулись - Овинг едва успел ее подхватить.
- Когда прочухается, - негромко сказал Краснов, - грузите барахло в трейлер. Даю полчаса. А пока можешь прикинуть, зачем я это сделал. - Бывший слесарь слегка мотнул головой в сторону трупа.
А лица всех сидевших в кабинах и на передних сиденьях людей вдруг как по команде обратились к ним. Выражение их не изменилось. Все они были будто марионетки, привязанные к одной ниточке.
Ближе к ночи караван петлял к северу по горной дороге на Техон-Пасс. Холодало. Солнце, все в лиловато-оранжевых сполохах, садилось за горы. В быстро сгущавшемся мраке все ярче горели подфарники переднего грузовика.
Фэй и девочкам пришлось поделить один из трейлеров с семейством других бедолаг. Овинг, прикованный наручниками к рулю, остался наедине с надвигающейся ночью - только мотор, словно составляя компанию, не переставал гудеть.
Раб. Муж рабыни. И отец рабынь. Овингу вполне хватило времени, чтобы понять смысл сказанного тогда на горе Красновым. Платта он пристрелил для наглядности. А еще боров понял - никогда нелепому верзиле не стать хорошим рабом. Слишком дерзок и переменчив. Да и семьи у Платта нет. Короче, не годится в рабы. Не тот тип.
Не тот тип… Овинг пришел к пониманию той поразительной правды, что среди туземцев Конго, которые о физике и слыхом не слыхивали, попадаются типичные физики. А среди американских физиков, давно забывших, что такое рабство, встречаются типичные рабы.
Удивительно было и то, как легко он смирился с этой правдой. Правдой о себе. Завтра, когда опять взойдет солнце, когда он хорошенько выспится, его обязательно снова захлестнет гнев. Хрупкий, непрочный гнев… И он станет давать себе лживые клятвы, что сбежит, что убьет Краснова и вызволит из неволи свою семью… Но теперь, в полном одиночестве, Овинг слишком ясно понимал, что никогда этого не сделает. Да и Краснов достаточно разумен, чтобы стать "хорошим хозяином". Овинг беззвучно шевелил губами, словно пробуя на вкус эту горькую фразу.
А что будет через пятьдесят, через сотню лет? Неужели рабовладельческий строй не падет? Неужели Гам но никогда не станет тем, чем задумывал его Овинг, - не станет всеобщим благодетелем? Неужто люди так и не научатся уважать друг друга и жить в мире?
Но даже тогда будут ли оправданы все страдания и все смерти? Овинг вдруг ощутил, как вздохнула под ним земля - долгий медленный вздох спящего исполина… Господи, да что же он тогда сотворил - добро или зло?
Господь молчал. А сам Овинг решить не мог. Негромко гудя, машина катила вслед за подфарниками грузовика. А с запада медленной и неотвратимой косой надвигалась тьма.
Глава 4
Дик Джонс лениво открыл глаза навстречу золотисто-зеленому утру, уже в полусне понимая, что день-то сегодня особенный. Потом сладко потянулся, развалился как кот под прохладным дуновением ветерка и задумался: а почему, собственно, особенный? Что, охота? Или какие гости? А может, занятное путешествие?
Наконец Дик вспомнил и резко сел на постели. Ну конечно! Ведь именно сегодня он покидает Бакхилл и отправляется в Орлан.
Дик мигом соскочил с широкого круглого ложа. Высок для своих шестнадцати, гибок и смугл. В теле парня уже проглядывают мужские пропорции - широкие плечи, крепкий торс, - но мышцы пока еще надежно скрыты под слоем мальчишеского жирка. Порывистые движения выдают какую-то незавершенность в строении тела.
Пробежав по шелковистому ковру, Дик заскочил в ванную. Там немного постоял на холодном мраморе, зябко поджимая пальцы, а потом втянул в себя воздух, резко выдохнул и нырнул в бассейн. Золотые рыбки в испуге разлетались по сторонам. На дне - кафель цвета морской волны, а по стенкам - желтоватые светильники. Дик выгнулся и вынырнул на поверхность. Два гребка - и вот уже мелководье. Брызгаясь и пыхтя, он перевернулся на спину. Потом огляделся, никого не увидел и громко позвал:
- Сэм!
В ванную тут же с банкой и кисточкой притопал полусонный срак. Рослый парень с одутловатой физиономией, всего на год старше Дика. Выросли они вместе. Ни слова ни говоря, Сэм с ног до головы покрыл хозяина густой пеной. Потом натер лицо и волосы смягчающими составами и чисто выбрил Дика безопасной бритвой. Наконец подтянул шланг и пустил прохладную струю мельчайших брызг. Дик весело отдувался. А Сэм, как всегда, смешно оттопыривал нижнюю губу и покачивал нелепой головой с огромными, торчащими по сторонам ушами. С такими ушами не нужен и парашют, подумалось Дику. Между лопатками у срака, как и у остальных, виднелась лиловая татуировка - застывший в прыжке олень, внизу надпись: "БАКХИЛЛ", а рядом несколько цифр, и все в обрамлении лилового венка. Так до конца и не проснувшись, Сэм молча завернул хозяина в полотенце и стал вытирать.
- А знаешь, Сэм, я ведь сегодня последний день в Бакхилле, - сказал Дик.
- Да, миста Дик. Завтра уже в Колорадо.
- На четыре года. Когда вернусь, мне будет за двадцать.
- Ага, миста Дик, за двадцать. Точно, миста Дик.
Начиная раздражаться, Дик возмущенно фыркнул. Да, конечно, парень всего-навсего срак - или "раб", если хочешь угодить папе и использовать старое словцо - но ведь должны же и сраки испытывать какие-то чувства! В журнальных рассказах и телесериалах они начинают выть уже от самой мысли о том, что их молодые хозяева куда-нибудь уезжают. Так в чем же дело? Почему Сэм так оскорбительно бесстрастен?
Тут Дик вдруг остро почувствовал голод и мигом позабыл о гневе.
- Яичницу с ветчиной, - приказал он, сам берясь за полотенце. - Еще тарелку оладий, Сэм, и кофе с молоком. Скажи - пусть поторопятся. Я умираю от голода.
Пока срак звонил на кухню и передавал приказ хозяина, Дик достал из шкафа свежее белье и принялся одеваться сам, время от времени поглядывая на стенной экран. Телевизор был настроен на канал "КИНГ-ТВ" в крепости Буффало. Вполглаза наблюдая за выделывающими всевозможные кренделя музыкантами, Дик в такт покачивал головой. Ему нравилась только военная музыка. Другой он просто не признавал.
Наконец Сэм вернулся от телефона и что-то забормотал в самое ухо, но музыка заглушала слугу.
- Что? - раздраженно переспросил Дик. - Выруби эту штуковину.
Сэм потянулся к правой кнопке пульта на прикроватном столике - музыка похрипела и умолкла.
- Повар говорит, - повторил срак, - он сейчас слишком занят, миста Дик. Готовится к банкету. Делать вам завтрак нет времени. Так, может, мне сходить в Кладовую за двояком или…
- К черту, - перебил Дик и тут же умолк, втягивая живот, чтобы застегнуть ширинку на синих с оранжевым брюках. Да, дело тут не в покрое - просто он и из них уже вырос. - Проклятье, почему из-за этих чертовых банкетов все вечно должны стоять на рогах?
- Что, миста?
- Ничего. Выметайся. В темпе. Я сам схожу.
В коридоре двое сраков в легких комбинезонах одну за другой снимали стенные панели и тут же ставили новые - точно такие же, если не считать того, что старые сплошь покрылись сине-зеленым налетом, а новые так и сияли свежей бронзой. Видно, только-только от Гамна. Фигуры на барельефах уже казались Дику старыми знакомыми. Сколько он себя помнил, эти барельефы всегда были здесь, медленно тускнея в извечном ритме. Дик остановился, в тысячу первый раз оглядывая до боли знакомые лица двух мужчин, крепко сжимающих винтовки. Суровые лица опять сияли как новенькие.
Раскинувшийся внизу Главный Зал оказался пуст, если не считать усердно драившего полы домашнего срака. Слуга старался, как мог, голые руки его блестели от пота. Ряды столов отражали свет роскошных люстр - скатерти тут еще не расстелили.
На больших электронных часах было двадцать пять минут восьмого. Родители, наверное, еще вставать и не думают. Констанция-то уж точно не собирается. Сестренка за последнее время стала страшной лежебокой. Адам, Феликс и Эдуард наверняка проснулись, а вот где они, кто их знает. Щенки бесчувственные! Как пить дать ускакали верхом или катаются где-нибудь на лодке. Нет чтобы первым делом повидаться с братом в его последний день под родным кровом…
"Нет, зря я так, - мысленно спохватился Дик. - А все от того, что до сих пор не позавтракал. Двояк яичницы - гадость, конечно, порядочная, но хоть что-то в желудке осядет".
Кладовая размещалась в холодных погребах, освещенных островками вделанных в потолок люминитов. В одной из таких световых лужиц, как раз у прилавка Фоссума, толпилось целое скопище сраков. Какое-то время Дику даже не удавалось привлечь к себе внимание старика. Тогда, растолкав сраков локтями, он пробился к самому прилавку.
В воспаленных глазах Фоссума просвечивало раздражение. Со своим красным клювом и редким пухом на узком черепе старик напоминал только-только оперившегося птенца, жадно хватающего очередного червя.
- Чего-чего? - скрипел он. - Так, одну хрустальную вазу с розами и чего еще? А? Ага, ландышей… понятно. Чего? И сотню чего? А? Воздушных шариков? Почему сразу толком не сказать? Да не орите все сразу! Что, полминуты не подождать? Ага, понял, семнадцать подсвечников. Да заткнись ты! Погоди, говорю. Погоди. У меня только две руки и одна голова…
- Фоссум! - благим матом заорал Дик.
Старик скорчил совсем кислую физиономию. Потом, нервно подергиваясь, покорно выслушал заказ Дика. Нацарапал какие-то каракули у себя в блокноте и как будто собрался повернуться к очередному нетерпеливому сраку.
- Нет, Фоссум, - рявкнул Дик. - Сейчас. И в темпе.
Тогда старик неохотно зашаркал по проходу - и мерцающее пятнышко холодного света двинулось вслед за ним. Остановился Фоссум под вывеской с надписью: "ЕДА". Высокие стеллажи этой секции, как и всех остальных, были поделены на отдельные ячеечки, в каждой из которых помещалась бурая шишковатая дуля. По всему проходу располагались тысячи таких стеллажей - аж в глазах рябило от ячеек. На первый взгляд бурые дули казались неровными булыжниками или засушенными корнеплодами.
Проведя узловатым пальцем по рядам ячеек, Фоссум нашел нужную и выхватил оттуда твердый комок. Потом, что-то недовольно ворча себе под нос, отправился в Зал Гамна. Массивная дверь захлопнулась.
Дик нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Еще с детства он знал, что бурая дуля на самом деле именуется "удержанным прототипом", или, для краткости, "упротом". Собственно, это и был его завтрак в своей неузнаваемой миниатюре - приготовленный лет двадцать назад и удвояченный на Гамне, но не до конца. Процесс остановили на середине - и в результате получилась не стремительно охлаждающаяся яичница с ветчиной, а уродливый комок квазиматерии. Когда Фоссум поместит упрот на ту же перекладину Гамна и уберет ингибитор, на другой перекладине появится точная копия. Но уже не упрота, а той самой яичницы с ветчиной.
Да, весь процесс был Дику до боли знаком. Вообще-то, если задуматься, то он скрепя сердце все-таки согласился бы, что Гамно - настоящее чудо. А так он с самого детства свыкся со странным крестом и обычно считал Гамно таким же заурядным предметом обихода, как телевизор или вертолет. В данный же момент Дика волновало только одно - выбрал ли Фоссум нужный упрот. Старый дурень запросто может подсунуть какое-нибудь тошнотворное подобие. С него станется.
Ага, вот и старик - топает в кружке света и катит перед собой маленькую тележку. На тележке - дымящийся поднос. Фоссум помедлил у стеллажа и положил упрот на место, но через считанные мгновения он уже ставил поднос на прилавок. Так, яичница с ветчиной, тосты, кофе с молоком. Золотистые желтки подрагивают - вот-вот растекутся.
Дик так и зашелся в разъяренном вопле:
- Фоссум! Я же сказал! Яйца сверху! Ч-черт… Ну что в самом деле за идиотство! - Он поймал взгляд ближайшего срака и жестом приказал ему нести поднос, а сам с хмурым видом направился к одному из столиков, выстроившихся у ближайшей стены.
День определенно был испорчен. Да, конечно, питательностью и вкусом удвояченная еда нисколько не отличалась от натуральной - но не в этом же дело! Ведь удвояченную пищу обычно ели только сраки. А свободные люди питались специально приготовленными блюдами. Хотя ингредиентами все равно служили двояки, так что разница получалась незначительной. Но ведь была же она, эта разница!
Дик поедал свой завтрак с аппетитом, но без всякого удовольствия. Запихал в себя остатки яичницы, отломил еще кусочек тоста, а потом плюнул и швырнул поднос со всем его содержимым в мусоропровод.
И все-таки завтрак - большое дело. По-прежнему хмурый, но уже не столь раздраженный, Дик прошел по коридору, миновал кухни с их умопомрачительными запахами жаркого и выпечки и воспользовался выходом к склону холма. В свежем прохладном воздухе веяло ароматами цветов и чуть попахивало свежескошенной травой. Сам того не желая, Дик мигом стряхнул с себя хандру и радостно вдохнул полной грудью. Потом легко побежал по тропке.
Но, пробежав метров десять, оглянулся. Освещенный прохладными солнечными лучами, над ним бугристой громадой нависал серый Бакхилл. Казалось, царство неживой природы замыслило соорудить здесь собственное библейское чудище наподобие бегемота - и почти в этом преуспело. Незавершенный монстр словно дремал в ожидании последнего судорожного усилия, что должно было пробудить его к жизни.
Старинную гостиницу - дугообразную гору гранита отчасти в испанском стиле, отчасти в альпийском, возвели еще во времена демократии, в те дни, когда холмы Поконо кишели отдыхающими, что раз в году вырывались их своих тесных клеток в Нью-Йорке и Филадельфии. Первый Владетель Бакхилла добавил к отелю кое-какие укрепления и три чудовищно уродливые сторожевые башни. Второй Владетель (первый Джонс, племянник знаменитого Натана Макдональда, чей портрет украшал теперь Длинный Коридор) построил аэродром, целую систему подземных бункеров и буквально усеял весь Бакхилл огневыми точками. Но уже третий Владетель, Джон Джонс, двоюродный дед Дика, добавил к сооружению лишь несколько теннисных кортов, площадок для сквоша и тому подобных мелочей. А четвертый Владетель, отец Дика, если не считать ремонта и некоторого благоустройства, вообще оставил тут все как было.
И Дика это устраивало. Именно таким Бакхилл ему и нравился: Когда придет его очередь стать Владетелем, он здесь и камня не тронет. Оставит даже уродливые башни. А Данливи пусть раз за разом рассаживает по своим местам, одни и те же удвояченные кусты и цветочные клумбы. Хоть целую вечность. Так, по мнению Дика, должна была идти здесь жизнь.
Но пока что Дику всего шестнадцать. Далеко ему еще до Владетеля. К тому же предстоит на четыре года отправиться в Колорадо.
Некогда случилось так, что прадед Дика сумел взять и удержать Бакхилл только благодаря помощи рода Макдональдов - предков по боковой линии нынешнего колорадского Вождя. В результате Бакхилл по-прежнему считался самым могущественным домом на всем Восточном Побережье севернее поместья Чарльстон, а каждый новый наследник его Владетеля автоматически становился бригадным офицером армии Вождя и нес четырехлетнюю службу в Орлане. Служба эта считалась делом чести, и Дик с нетерпением ее дожидался, но и отказаться от нее даже при желании не мог. Такие дела.
Тени, будто воды, сомкнулись у Дика над головой, стоило ему углубиться в лощину. Слева по склону вьющиеся побеги и мхи буквально сочились влагой, а в воздухе пахло плесенью. У самого первого поворота Дик наткнулся на двух садовых сраков, что старательно выкорчевывали упавший поперек тропы молодой кленик. Под открытыми корнями виднелась сочная, влажная почва, а отрубленные ветви дерева придавали воздуху особый привкус. Заметив Дика, двое сраков, ни слова не говоря, оперлись о свои топоры и стали ждать. Во мгле лощины светились их светло-голубые глаза. Дик перебрался через ствол кленика и направился дальше.
А дальше воздух был уже столь недвижен, будто его вылили туда годы назад да так и оставили. Дик на ходу наклонился к берегу и лениво провел рукой по мясисто-остистому ковру плаунов. Росло их тут три вида. Помнится, он без зубовного скрежета заучил их названия, когда прогуливался здесь с гувернером Паджеттом. Сколько же раз хаживали они по этой тропке!
Да, тут тебе ботаника, а чуть дальше - и петрология. Вот они, раскрытые страницы огромной каменной книги: известняк, сланец, красный песчаник, мергель…
Ботаника, экология, лесоводство… Дик помедлил перед трехметровым в обхвате стволом тсуги Уильяма Пенна. Потом вскарабкался по склону к дереву, чтобы всем телом прижаться к шершавой, жесткой коре. Если смотреть вверх, то ствол тсуги исчезал в каком-то невообразимом далеке. У Дика даже голова закружилась. Казалось, дерево растет не вверх и не под углом, а вниз, погружаясь в бездонное море листвы.
Дик отошел от тсуги, чувствуя себя жалкой букашкой - как бывало всякий раз, когда он оглядывал ствол громадного дерева. "Кто тебе позволил?" - такие слова приходили ему на ум. Хотя, если вдуматься, сущая нелепость. Дик (в последний раз?) повернулся спиной к могучей тсуге и стал спускаться дальше.