38.
Людка ждала ее в темном проезде у аптеки. Анжела попробовала заговорить с ней без слов. Но контакта пока не было. Прошло слишком мало времени.
– Ну что, пойдем?
– Опаздываем?
– Долго проторчала перед зеркалом. Решала, что одеть. А потом думаю: "Вот дура – темно же". Давай быстрее.
Людка, кажется, сначала хотела ее о чем-то спросить, но передумала.
– Хорошо, что ты меня на улицу вытащила. От домоседства у меня крышу подрубать начало.
Еще за два квартала до стадиона они услышали тяжелое дыхание многотысячной толпы. Мистер Хайд не соврал. Собрался весь город. Точнее, та его часть, что смогла впустить в себя организатора мероприятия. Молчаливая живая масса плотно заполнила собой все свободное пространство на два квартала вокруг спортивной арены. Казалось, что даже вода не смогла бы просочиться сквозь эту плотину из человеческих тел. Тысячи лиц обернулись на звук их шагов в темноте.
– Да тут не протолкнуться. А кто выступает-то?
– Сама увидишь, – ответила Анжела и потянула подругу за руку.
"Слепой ступает тверже", – вспомнила она любимый афоризм отца, и, закрыв глаза, шагнула внутрь живого препятствия. Люди (или те, кем они теперь стали) расступились и тут же, словно густая трава, сомкнулись у них за спиной.
Несмотря на хроническую усталость последних месяцев, волнение переполняло ее. Такое сильное чувство она испытывала лишь однажды – в тот вечер, когда слушала гениальную игру тети. "Я все время думаю только о тебе. И эти мысли мучают меня сильнее, чем ревматизм и аритмия в последние годы жизни. Ты уже выступаешь с концертами?" Теперь бы она ответила утвердительно.
– Ты останешься тут. А я пойду дальше, – сказала Анжела, когда они подошли к ограждению футбольного поля.
– То есть как? – запнулась Людка и тут же все поняла. – Не может быть! Ты что, серьезно? Ну, ты даешь, Анжелка! Ты все-таки добилась своего. Молодчина! Я так за тебя рада.
Анжела сдержанно улыбнулась подруге (можно сказать, что ты рада сама за себя) и пошла вперед к бледному пятну лунного света на траве. Здесь было светлее. Теперь она различала лица, но старалась не смотреть на них. В сумерках они казались мертвыми.
Накрытый покрывалом предмет, похожий на широкий стол, стоял в центре поля. Ей туда. Кроссовки промокли от росы. Хорошо, что не обулась в туфли на каблуке.
Анжела подошла к предмету и разглядела крупные темные цветы. Ветер шевелил краями материи. "Это не стол, и ты об этом знаешь", – сказала себе Анжела, прежде чем сорвать покрывало.
– Мы нашли его в подвале детского сада, – сказал кто-то из темноты.
Если у тебя сотни глаз и рук, отыскать можно практически что угодно, тем более такую крупную вещь, как старое немецкое фортепьяно "Бехштейн". Это был ее инструмент. Фортепьяно семнадцать лет назад подарила ей тетя. Последний раз она садилась за него в день окончания консерватории. Потом их пути разошлись. В ее новой квартире для него не было места.
Рядом с инструментом стояла мягкая табуретка из набора спальной мебели, с затертой замшей на сиденье, блестевшей в лунном свете. Та самая, на которой она просидела восемь лет музыкальной школы и еще пять лет консерватории. Тетя Аня сотни раз предлагала купить ей профессиональный стул, но табуретка была родней и удобней.
Анжела села и открыла крышку. Скрипнул стоявший сбоку микрофон.
С чего начать. Что сказать, когда тебя слушает весь город? "Добрый вечер"? Или "спасибо, что пришли"?
Нет, так прощаются. Тогда ничего. Я пришла играть, а не разговаривать.
Она взяла аккорд. Ветер сорвал звуки и унес их куда-то вдаль. Инструмент был настроен безупречно. Как и прежде, немного западала фа-диез второй октавы, но это мелочь.
Ну что ж, начнем с лучшего. И раз, два, три. Поехали!
Она придумала этот этюд около года назад. Игривая и несложная музыка, как настроение, которое она должна была создавать. Пальцы привычно забегали по клавишам, то ускоряясь, то замирая.
Анжела прислушалась к аудитории. Дыхание перехватило. Ком подкатил к горлу. Это был провал. Ей не нужны были ни вежливые покашливания, ни свист, чтобы понять это. Связь со слушателем была намного тоньше. Абсолютное безразличие. Среди десятков тысяч не было ни одного, кого бы тронул хоть один ее пассаж. Музыка была для них чем-то совершенно пустым, вроде жужжания мухи или стука колес поезда. Хуже того, сама она чувствовала то же самое.
Она вдруг перестала слышать звуки, а стала осознавать их. Как если бы оглохла, но продолжала понимать, что раз шевелятся губы, значит, с ней разговаривают, если ветер качает деревья, значит, должна шуметь листва. Звук, лишенный информационной нагрузки, был равен пустоте. Ничего не значащий атрибут внешнего мира. Как трава под ногами, люди вокруг или кроссовки на ногах.
МИСТЕР ХАЙД СОЖРАЛ ЕЕ ТАЛАНТ.
"Бездарная неудачница! Тварь! Сколько времени я потратила на тебя! Тупое ничтожество, притворяющееся…"
Анжела одернула руки от инструмента. Довольно.
Это было самое короткое выступление в истории Сольского стадиона.
Анжела хлопнула крышкой и встала из-за фортепьяно.
– Спасибо за внимание. Концерт закончен. Но праздник, дорогие друзья, только начинается. Мы преодолели первый барьер, сделали первый небольшой, но самый важный шаг на пути объединения. Еще раз спасибо, что пришли, – ее ртом сказал мистер Хайд. И тут же исчез – так же внезапно, как появился.
Взрыв аплодисментов – как будто самолет, преодолев скорость звука, разорвал тишину. Мистер Хайд упивался собственной многоликостью, размерами и мощью. Аплодисменты перешли в монотонные овации. Громкие, ритмичные и бездушные.
Он обманул ее. Использовал. Между делом забрал самое дорогое. То, что составляло ее суть, ради чего она жила, вокруг чего построила жизнь. Потому что сильные пожирают слабых. Потому что она не отказала ему. Теперь он уничтожил ее окончательно.
Продираясь обратно сквозь аплодирующую толпу, она плакала. Пусть мистер Хайд думает, что это слезы счастья, восторга, удовлетворенного самолюбия или что там еще бывает при больших победах. Будь он проклят!
Она плакала от злости и страха, боровшихся внутри. И злость побеждала.
39.
Снаружи наступила ночь, а в бочке было по-прежнему как в бане. Пот щипал глаза. Мокрые волосы прилипли к раскаленному лбу. Валя лежал на дощатом полу и открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег, глотал раскаленный пыльный воздух. В положении стоя дышать было нечем.
Как здесь умудрялся ночевать сторож? Он вспомнил, как скрипели отвыкшие от движения петли, когда он потянул за ручку двери и грязную марлю от комаров. Вопрос закрыт.
Прежде чем лечь на пол, он исследовал каждый сантиметр своего убежища. Стол, стул, кровать. На стуле лежала гора вонючих тряпок, на столе – грязная вилка, кухонный нож, который он тут же засунул в задний карман джинсов, какие-то газеты и пластиковая бутылка с остатками минералки. Он тут же выпил соленый кипяток – весь до последней капли. Под кроватью была гора пустых, судя по запаху, пивных бутылок. С потолка свисал патрон с лампочкой. Он долго шарил по стенам в поисках выключателя, прежде чем сообразил, что выключатель остался снаружи. В том, что он заперт, Валя убедился, открыв засов со своей стороны и дважды пнув дверь ногой.
Он приник губами к тому месту, где под дверью должна быть щель и попробовал вдохнуть. Слишком плотно. Вряд ли он изжарится, скорее задохнется.
Перед глазами медленно проплывали образы уходящего дня. Мама с ножницами в костлявой руке… Витька с ключом на тридцать два в ремонтной яме… Восемь мумий окруживших его… Как будто Бог твердо решил, что он должен умереть именно сегодня.
Снаружи длинные ногти тихо поскребли по металлу. "Все верно. Ты должен умереть".
Он повернулся лицом к звуку.
– Эй, открывай! Ты должен… – это вернулась та, которая обещала превратить его в кусок вяленого мяса. Ее голос прежде высокомерный и неторопливый, стал сбивчивым и взволнованным.
– Ты должен…
– Да, я помню. Можешь не продолжать, – Валя затаил дыхание.
– …открыть дверь, если хочешь выбраться из этой передряги. У тебя очень мало времени.
Видимо, Чупакабре тоже напекло голову, если она рассчитывала выманить его наружу такой примитивной ложью.
– Как хочешь. Можешь не отвечать. Я знаю, что ты меня слышишь. Если ты собрался умереть в этой бочке, так оно и будет. Думаю, за шесть часов, что прошли с момента нашего прошлого разговора, ты успел оценить свои перспективы… Короче. Я снимаю замок и ухожу. В твоем распоряжении не больше четверти часа. За это время ты должен покинуть это место и исчезнуть. Советую попробовать спрятаться – вместо того, чтобы сразу бежать. Бежать лучше днем. И не пытайся сесть на поезд. Именно на вокзале тебя будут искать в первую очередь. Людей в городе не осталось. Если ты попадешься кому-либо на глаза, считай, что тебя увидели сорок тысяч человек, рассыпанных по всему городу. Перед дверью я положила шесть тысяч. Это все, что у меня есть. Если повезет, они тебе понадобятся. Удачи.
На землю упал снятый с двери замок. Послышались удаляющиеся шаги.
Валя отодвинул засов и толкнул дверь. Поток прохладного ночного воздуха ударил в лицо. Он едва не захлебнулся им. Правая рука крепко сжала нож, но за дверью никого не было.
– Эй, а ты?
Фигура у шлагбаума повернулась. Даже отсюда было видно, что это была Чупакабра. Но она определенно изменилась. Ее стало меньше, и сквозь нее просвечивала сама женщина.
– Остаюсь. От себя не убежишь, – она отвернулась и пошла дальше.
40.
В тот момент, когда засов, запиравший бочку, упал на землю, злость, недавно победившая страх, сменилась на удовлетворение. Удовлетворение она испытывала совсем недолго – несколько секунд. Потом вернулся страх. Когда мистер Хайд узнает о ее поступке, он накажет ее. И она точно знала, как.
Ей стоило большого труда уйти. Это был смелый мальчик. Она давно наблюдала за ним – с того самого дня, как его мать выпила стакан ржавой воды из-под крана, чтобы запить таблетки. С ним ей было бы не так страшно. Но составить ему компанию означало собственноручно убить, как только вернется мистер Хайд. "А куда это мы собрались, маэстро?" – словно услышав свое имя, отозвался голос в голове.
Она остановилась. Кажется, он давно вернулся, просто тихо сидел, наблюдая за ней. "И главное – откуда? Ты разве не торопилась с концерта домой? Опустошающая усталость после эмоционального взрыва и все такое прочее…" – "Мне надо прилечь и спокойно обо всем подумать". – "Так почему же ты до сих пор не дома? Дай попробую угадать. Ты возвращаешься со стройки. Верно? И чудесное освобождение пацана – следствие твоего визита".
"Ему все известно. Возможно, он уже поймал мальчишку. Возможно, убил. Не слишком ли ты замахнулась, когда решила, что можешь обвести вокруг пальца существо, за два месяца подчинившее себе город?" – она не ответила на свой вопрос и продолжала идти. Хотя теперь пытаться спрятаться было глупо. Движение ради движения. Неизвестно куда – просто вперед. Неподвижный объект уязвимее подвижного. Это она твердо усвоила за последние дни.
"Что ж, выходит, наш маленький творческий коллектив на грани распада? И мне кажется, что один из нас не сможет его пережить. Готовься к смерти!" – последние слова он проорал во весь голос. Стены домов и асфальт перед глазами поплыли и покрылись рябью. Из-под них просвечивал квадрат окна и вид сверху на центральную площадь. Он снова был в ней, а она в нем.
"Эта тварь появиться через две-три минуты", – обрывок чьей-то мысли мелькнул в голове. Она достала телефон и посмотрела на часы. Шесть минут до восхода. Вполне возможно, что солнце убьет ее раньше, чем это сделает мистер Хайд.
К счастью, кодовый замок на двери оказался открытым. Она успела зайти в подъезд, прежде чем первый солнечный луч показался из-за горизонта. Где-то наверху хлопали двери. В лучшем случае им потребуется минут пять на то, чтобы спуститься вниз. Если только они не опередят ее. Она подбежала к дверям лифта и нажала кнопку. Кнопка загорелась красным.
"Решила поиграть? Два часа назад ты без особых причин подписалась под собственным смертным приговором, выкинув десятилетия на ветер, а теперь выторговываешь у судьбы жалкие минуты".
Сквозь шум электромотора она слышала, как кто-то стучал по дверям внизу. Снова успела. Между шестым и седьмым этажами она нажала "Стоп". Разумеется, он доберется до нее. Как только мистер Хайд отключит электричество, она окажется целиком в его распоряжении. Но прежде чем это случится, она хотела бы узнать, что с пацаном.
Среди тысячи изображений, проглядывающих из-под панели с кнопками, она быстро нашла нужное. Знакомая фигура распахнула водительскую дверь припаркованного у обочины автомобиля и нырнула внутрь. Почему он выбрал эту развалюху?
Тело, сквозь которое она наблюдала за мальчишкой, прибавило шаг. В руке человек нес обрезанный кусок водопроводной трубы.
41.
Солнце взошло. Стройка осталась далеко за спиной. По обе стороны дороги стояло много машин, но никак не попадалась нужная. В одном кармане у него был нож, в другом – две купюры, оставленные спасительницей.
Он не бежал и даже не шел – едва плелся по самой середине дороги. События последних дней и особенно последних суток вымотали его. Восприятие притупилось. Возникло чувство отрешенности. Как будто он наблюдал за собой со стороны.
В какой-то момент сзади появился человек. Человек следовал за ним, перебегая из тени в тень. Он двигался быстрее, чем Валя, и скоро должен был его догнать. Эта встреча не могла закончиться ничем хорошим. Но ему было почти все равно.
Смерть больше не казалось страшной. "Ты должен умереть", – он прокручивал слова Чупакабры в голове снова и снова. Пожалуй, если нельзя по-другому, он согласен и на смерть. Но только не слишком мучительную.
Валя потряс головой. Ха-ха-ха. Хотел бы я, чтобы все так легко решалось. Потряс волосами – и город ожил и вернулся к прежней жизни. Еще раз потряс – и навстречу вышла мама и при этом совершенно здоровая – никакого рака. Повторил в третий раз – и воскрес отец. Трох-тибидох-тибидох…
Погрузившись в себя, он чуть не прошел мимо того, что искал. Тонированная красная "копейка" на лысой резине стояла на левой стороне улицы. Он оглянулся. Между ним и преследовавшим его человеком оставалось не больше двухсот шагов. Только бы не было сигнализации.
Валя дважды дернул за ручку – машина не обронила ни звука. Уплотнитель стекла легко поддался. Но у Витьки был крючок из проволоки, который он запускал в щель между дверью и стеклом. Нож в щель не влезал, к тому же Валя понятия не имел, что именно следует поддеть. В ход пошел лежавший у колеса булыжник. Стекло рассыпалось. И снова машина промолчала. Ему определенно везло.
На водительском сиденье валялась засаленная овечья шкура. Он стряхнул с нее осколки стекла, отодвинул кресло назад и сел за руль. Случайный взгляд в зеркало заднего вида заставил его поторопиться. Не больше пятидесяти шагов.
"Поддеваем колечко, вытаскиваем личинку", – это на словах было просто. Стопорное кольцо проворачивалось в пазу и не хотело поддаваться.
– Давай же! Давай!..
Фигура в зеркале заднего вида увеличилась вдвое. В правой руке человек держал то ли кусок арматуры, то ли монтировку. Разглядывать было некогда.
"Только без паники. Ты точно сможешь это сделать, если постараешься".
Выковырнутая личинка повисла на проводах. Он оторвал ее и бросил под ноги. Не жалея пальцев, прижав пальцем провод к лезвию ножа, снял изоляцию. Потекла кровь, и он вытер ее о штаны.
"Красный провод отдельно, остальные в скрутку и заводим". Дважды скрипнула ручка пассажирской двери. За стеклом стояла замотанная в тряпки мумия.
"Ты должен умереть".
Валя перевел взгляд на провода. Осталось только соединить.
Удар! Лобовое стекло покрылось мелкой серебристой паутиной с дырой в центре, из которой торчал острый край гвоздодера. Стартер дважды обернул двигатель. Контакт жег кожу. Еще два оборота. Свободной рукой он дернул подсос – и двигатель взревел.
Стекло рассыпалось. Удар пришелся в боковую стойку, и гвоздодер отскочил, не дойдя до лица всего несколько сантиметров.
"Ты должен умереть".
Мумия легла животом на капот и протянула руку. Сквозь черные стекла солнцезащитных очков он увидел ее злобные желтые глаза.
Валя воткнул первую передачу и бросил сцепление. Машина затряслась, словно подавилась, и тут же рванула вперед, стремительно набирая ход.