- Не очень, - сказал незнакомец. Как его зовут-то? Имя какое-то иностранное.
- А меня Алена зовут, - запоздало сказала девушка.
- Я знаю. Я же говорю, мы знакомы. Алена Маркова, только что исполнилось 26 лет, без пяти минут кандидат наук… А память ты теряла всего 15 лет назад.
- Да. У меня было сотрясение мозга… а вы…
Немного мешало, что незнакомый человек вот так запросто ей тыкал. Было в этом что-то унизительное. Но не одергивать же спасителя.
- Твоя память у меня здесь, - объявил незнакомец и похлопал себя по карману. Алена еще раз ощутила ирреальность происходящего. Может, она просто сошла с ума? У нее галлюцинации… ну конечно. Все началось с Валика и его дикой нелогичности. А может, Валик все это и подстроил? Специально разыграл для нее этот спектакль.
Мужчина вдруг остановился. Повернулся к ней. Сказал совсем другим тоном.
- Успокойся, Аленушка. Успокойся. Все хорошо. Ты сейчас все поймешь. Это не бред, это нормальная жизнь. Я очень рад, что мне удалось появиться вовремя. Ты все-таки была в опасности. Я лучше не буду тебе ничего рассказывать заранее. Просто мы вернем тебе память, и ты все поймешь сама. Ты даже не представляешь, как я рад.
Он просто говорил. Ласково, успокаивающе. Не касался ее, и это было хорошо - после обманчиво-сладких объятий Валика, после омерзительных лап гопников.
Он был очень, очень хороший. Такой, как нужно. У Алены кружилась голова.
- Я, наверное, схожу с ума, - прошептала она, - но… кажется, я люблю вас.
Мебель в комнате была обшарпанная, обои страшненькие, и Алене это мешало. Стыдно. Приводить мужчину… такого вот… единственного, настоящего… к себе в дом, а здесь никакого уюта. Пусть чисто, убрано, но все равно. Она хотела делать ремонт, почему же не сделала до сих пор?
- Неважно, - сказал он, непонятно, о чем, - Аленушка, это совсем неважно.
- Вы чаю хотите? - она так и не могла начать называть его на "ты".
- Нет. Все потом. Давай сначала разберемся с памятью.
Он выложил "это" на стол. "Это" оказалось блестящей небольшой коробкой. Без кнопок, рычажков, вообще без ничего, и будто обернутой в фольгу.
- Только ты присядь, - сказал он, взял ее за плечи. Это не было неприятно - даже наоборот. Даже очень наоборот. Мужчина мягко усадил ее в единственное кресло. Потом провел пальцами по блестящей коробке.
- Работает, - пояснил он, - подожди несколько минут.
- А что с моей памятью? - слабым голосом спросила Алена, - я ведь тогда забыла совсем немного. Антероградная амнезия. Только то, что было после травмы. Детство я помню… правда, как-то плоховато. Но это, наверное, у всех так.
- Нет, не у всех, - сказал мужчина. Вдруг на Алену накатило.
Блестящая, как фольга, сверкающая волна катилась на нее, упала сверху, подняла и понесла. Алена перестала что-либо соображать, перестала думать, она слилась с этой волной, она сама была волной, и потом, когда отхлынуло - она схватила кончиками пальцев ноющие виски - все вокруг изменилось.
Ее зовут Алейн. Алейн Бинар Льолена. А первое ее, земное имя - Алевтина Кузьмина.
Его зовут Дьен. Дьенар Мелл Трицци. Трицци - означает Молния.
Почему-то первое, что пришло в голову - это их первая встреча. Как она увидела Дьена в первый раз. Он был ее наставником. Тогда она этого еще не знала. Лежала, улыбаясь от того, что больше не больно. Не болит живот. И какой-то человек - не понять, барин, что ли, а может, доктор - смотрит на нее так ласково и хорошо…
Говорят, в наставников часто влюбляются. И наоборот - мужчины влюбляются в наставниц. Наставник олицетворяет для тебя самое прекрасное - переход от полной страданий человеческой жизни к жизни тайри.
Но это часто и проходит. Почти никогда не переходит в канри. У Алейн вот - перешло.
- Почему же ты не пришел раньше, - прошептала Алена, - вы же могли его спасти. Перенести керу в другое тело, с нормальными хромосомами…
И тут же вспомнила - почему. И Дьенар ответил ей.
- Детка моя, это же было условием. Помнишь… До двадцати шести лет. Никаких вмешательств.
- Как ты это выдержал? - спросила она после паузы. Дьен чуть качнул плечом.
- Я многое могу выдержать, - ответил он. Алейн заплакала.
- Я бы не смогла.
… все эти годы. Видеть все ее - пусть небольшие, сравнительно мелкие - беды, неприятности, боль. Рождение и смерть Дениски. Валика. Валика в лошадиных дозах. Разбитые коленки, несправедливые двойки, сломанное на тренировке предплечье и сорванную на ней чью-то злость и усталость. Тяжелую ангину, свекровь, аппендицит, тех подонков в поезде, которые едва не изнасиловали ее… Все это видеть, не только видеть - чувствовать вместе с ней. И ни разу - ни разу! - не вмешаться. Даже когда умирал Дениска. И его можно, ведь можно было спасти… Можно - и нельзя. Потому что пятнадцать лет - это крайний срок реадаптации. Это минимум. Меньше просто невозможно. Если бы это произошло раньше, ей просто пришлось бы вернуться.
Слишком многое поставлено на карту.
- Ничего, девочка, - сказал он, - все хорошо. Все будет хорошо.
И обнял ее. И тогда Алейн вдруг поняла - все действительно хорошо. И хотя то, что ей предстояло - совсем не радовало и не сверкало радужным счастьем - теперь все будет иначе. И она обняла Дьена и приникла губами к его губам.
Вот этого, оказывается, она ждала.
Вот так это должно быть.
И ведь какая-то часть памяти дремала в ней, в этом чужом, украденном теле - она помнила, как это бывает.
…Они лежали на раскинутом диване, укрытые уже одеялом, притиснувшись, вжавшись друг в друга. Они так долго жили друг без друга, что теперь невозможно было оторваться ни на миг.
Тем более, времени оставалось немного.
- Что с этой девочкой? - спросила она, - с Аленой?
…Наблюдатель-тайри, работавший фельдшером в лагере, просто выжидал удачного момента. И он представился - удачнее некуда. Маленькая сорвиголова полезла на чердак и умудрилась разбить голову. Операция потребовала всего нескольких секунд. Он заменил керу. Настоящая Алена Маркова лишилась тела и была заключена - бессознательно - в узкую блестящую коробку. Сознание Алены, ее личность и память, были отправлены на далекий Тайрон. Алейн Бинар Льолена, будущий резидент союза Тайри на Земле, была внедрена в тело маленькой девочки, Алены Марковой. Память Алейн - память ста двадцати земных лет жизни - удалена и сохранена в приборе.
Алейн должна была расти на Земле - без памяти тайри. С прочно уснувшими способностями тайри. Обыкновенной девочкой, такой же, как все. Разве что более романтичной, более озорной - такой была Алена Маркова раньше. Ведь и эта девочка обладала редчайшей мутацией тайри. По прогнозам, правда, инициация Алены вряд ли должна была стать успешной. Она обладала слабой защитой и скорее всего, умерла бы при инициации. Но Алена могла преодолеть парсеки пространства. Ее керу можно было вывезти на Тайрон.
- На Тайроне, - Дьен помолчал, - Алене создали аналогичное тело. Конечно, потеря родителей, привычного окружения дались ей тяжело. Но воспитатели, в семье которых она жила, быстро справились с задачей. Алена счастлива. Сейчас она стала психологом-исследователем. Прогнозы на инициацию сейчас положительные!
- Ух ты, значит, она станет тайри!
- Да, но только лет в девяносто. Для Тайрона это минимум, ты же знаешь.
Он помолчал и сказал.
- Это твое тело нужно инициировать. Ты не чувствуешь меня, не слышишь. Это все еще тяжело… Я заберу тебя на орбиту. Через несколько часов придет челнок.
Алейн не ответила. Она думала о девочке, украденной у родителей. О маме. Женщине, которую считала родной мамой - и которую, на самом-то деле, подло и бессовестно обокрали. Отобрали родную дочь. Да, она никогда об этом не узнает и не поймет, но что это меняет?
- Это было решено Глобальной Сетью, Алейн.
Дьен-то слышал ее и чувствовал. Он был тайри, а она пока - все еще нет.
- Как будто это что-то меняет, - сказала Алейн.
- Ты помнишь, зачем ты здесь. Как много поставлено на карту. Как много жизней тебе предстоит спасти. Моральный абсолютизм хорош только в теории.
- Да, я помню. Что может быть важнее слезинки ребенка? Слезинки двух детей.
- Дело не в арифметике. Но мы решили, что лучше так. В данном случае так лучше. Да, это обман людей. Но…
Алейн вспоминала себя. Вот почему все случилось так странно. Она тогда думала, что просто внезапно повзрослела. После каникул с несчастным случаем вдруг полностью сменились интересы, образ жизни. А что ей было делать, женщине ста двадцати лет, с личностным опытом больше, чем у кого-либо из живущих на Земле - в теле одиннадцатилетней несмышленой девочки-школьницы?
И ничего в этом не менял тот факт, что она лишилась собственной памяти. Человек - это все-таки не память. Человек - это кера. Личность.
И ведь мама чувствовала это. Никто другой не заметил, а она поняла. Но со временем привыкла и смирилась. К хорошему быстро привыкают, а ее дочь стала просто идеальной с любой точки зрения. Отличница, комсомолка, спортсменка, как любили тогда говорить… всеми обожаемая красавица.
Только сейчас, рядом с Дьеном Алейн вдруг осознала всю глубину одиночества, в котором жила все это время. Все пятнадцать лет - не с кем поговорить. Все вокруг вроде бы и неплохие, но кто мог бы понять ее проблемы?
Всем казалось, что у нее нет проблем, да и быть не может. Поэтому, возможно, трагедия с Дениской показалась ей почти облегчением. Это была по крайней мере боль, понятная каждому. Ее жалели или осуждали - но ее, во всяком случае, понимали. Об этом можно было рассказать: "у меня умер больной ребенок". Это было что-то житейское, ясное, не выходящее за пределы понимания.
Основное же, общее ее страдание было сильнее и глубже - и непонятно не только окружающим, но и ей самой.
Это было похоже на боль, до того привычную и постоянную, что человек уже и не понимает, что это боль. Ему это кажется нормальным состоянием. Все время ходить мысленно морщась и стискивая зубы, опустив плечи и экономя движения, чтобы не усилить боль. Ему кажется, что иначе и не бывает - потому что другого состояния он никогда не знал. Он предъявляет к себе точно такие же требования, как к здоровому, не делая скидки на боль - ведь боли как бы и нет.
И вдруг - вот сейчас - эта боль начала проходить. Алейн поняла, чего была лишена, и чего так страстно, так долго жаждала. Она поняла, как жила все это время.
Она заплакала, ткнувшись носом в плечо Дьена. Он обхватил рукой ее затылок и тихо гладил. Потом Алейн взглянула в лицо Дьена, его глаза были влажными и блестели.
- Дьен, ты что? - благодарность и нежность залили ее. Много-много лет никто не плакал из-за нее. Дьен грустно усмехнулся уголком губ.
- Уже все. Уже ничего. Самое худшее позади, больше такого уже не будет. Знаешь… все-таки хуже изоляции, наверное, нет ничего.
Он замолчал. Алейн стала вспоминать и поняла, что просто не знает до конца, о чем он говорит. И вспомнила, что и никогда не имела доступа к этим его воспоминаниям. Но про изоляцию она знала - когда-то Дьенар около сорока лет провел в полном отрыве от Союза Тайри.
- Надо скорее тебя инициировать заново, - сказал он, - так неудобно разговаривать… Но еще ждать несколько часов.
- Дьен, так даже интереснее! - она заулыбалась, - давай поиграем… Это же здорово. Ты тайри, а я - простая человеческая женщина. И ты мне все рассказываешь. Давай? А я тебе чайку…
Она накинула халатик и поставила чайник на плитку. Дьен просто завернулся в простыню, наподобие тоги.
- Ну как, подходяще для сверхчеловека? - он принял позу античной статуи. Алейн расхохоталась.
- На Аполлона вполне тянет! О, боже, я, рожденная в Вечном городе, всегда приносила тебе жертвы и почитала тебя, не гневайся, благослови меня…э-э. ниспошли нам
изобилие и любовь!
- И ты, о жена и дочь плебея, полагаешь себя достойной любви бога? - Дьен скептически-оценивающе окинул взглядом ее фигуру. Алейн, хихикая, быстро распахнула халатик. Дьен скрестил руки на груди, отставив ногу.
- Что ж, если ты принесешь подобающие жертвы, мы подумаем… только побыстрее, пока об этом не узнала моя сестрица Диана…
Алейн кинулась к пресловутому холодильнику и через минуту складывала на табуретку перед Дьеном "жертвы" - бутеброды с остатками сыра, несколько оставшихся печений "Привет". Затем она встала перед табуреткой на колени, сложив руки перед грудью, словно в молитве.
- Прими мои скудные жертвы, о Аполлон, прекраснейший из богов, и не оставь меня своей милостью…
Дьен прищурился и смотрел на нее свысока.
- Что-то твои жертвы и правда скудны, женщина…
- Наша земля, о прекраснейший Аполлон, потеряла расположение богов по неведомой мне причине, печальная бедность и скудость отныне наш удел… Однако жертвы мои от чистого сердца, это все, что я имею…
- Нужны ли мне твой сыр и оливы, когда я вкушаю сладостный нектар бессмертия. Но ты снискала мое расположение, женщина. Я дарую тебе сына… Этот сын будет величайшим героем, и поэты станут слагать о нем песни, а в конце жизни он обретет божественное бессмертие. Да приготовится твое лоно к восприятию божественного дара…
- О, благодарю тебя, Аполлон! - завопила Алейн, прыгая на диван.
…вот так это и бывает с тайри, потому что он точно знает, чего и как тебе хочется сейчас. То, как это бывает у тайри - непредставимо для людей. И когда она сама вернет себе способности летящей - она сможет так же много дать ему. Но сейчас… сейчас, пока она может просто наслаждаться.
…Ей хотелось нежности и сочувствия, и он сидел, держа ее на коленях, обняв, как ребенка, и гладил по голове.
"Бедная моя, маленькая, нежная. Единственная моя, любимая. Как я измучился без тебя. Как я ждал этого. Радость моя, счастье, свет мой".
Потом они пили чай. Дьен жевал бутерброд с подсохшим сыром. Кажется, ему даже было вкусно.
- Кто бы мог подумать, что я буду бессовестно изображать языческого бога… Я, брат Бернард…
- Ну наверное при здешней жизни о тебе еще и не то думали, - сказала Алейн.
- Думали - может быть. Но я ведь был такой дурак, Алейн. Я ж до последней секунды оставался монахом. Во всех отношениях, кроме того, собственно, по которому у меня с церковью и возникли разногласия. Я когда попал на корабль, на Мелл, мне с полгода не показывали ни одну женщину-тайри. Они чувствовали, что для меня это будет слишком.
- А потом ты увидел женщину, и это была Биренн.
- Она самая. И наша любовь продолжалась почти полвека… Первая женщина-тайри, которую я увидел. Ну не дурак ли я был? В общем-то, в глубине души мы тогда уже понимали, что я бы влюбился в кого угодно из тайри.
- Биренн красивая. И хорошая. Но наверное, не твоя.
- Ты моя. Ты моя, Нежная, драгоценная. Ты совсем-совсем моя. Я это понял сразу, когда увидел тебя еще на Земле, еще совсем девочкой, лока-тайри. И тогда мне было вот так же страшно смотреть на тебя… как сейчас, в эти пятнадцать лет.
- Ну тогда! Ты сравнил. Тогда мне было намного хуже, чем сейчас, в этой жизни. Эта жизнь еще по земным меркам очень счастливая…
- Да, тогда тебе было хуже. Но тогда ведь нас еще не так много связывало. Ты еще не была настолько родной мне. Я еще так не избаловался жизнью с тобой, и разлука не мучила. Только сострадание, но это обычное. Но вот факт остается фактом - ты совершенно моя, даже удивительно, как такое могло быть. Я ведь жил столетия и не встречал такую родную душу, и не думал, что такое возможно. А знаешь, забавно говорить с тобой словами…
- Я же говорю, это интересно! Обычным способом пообщаться мы еще успеем. Лучше, расскажи, что изменилось за эти 15 лет… особенно в отношении меня и моей миссии. Может быть, приняты какие-то новые решения?
Он молчал, словно собираясь с мыслями. И Алейн собралась, стала серьезной.
- Что-нибудь изменилось? На Земле?
- Ты еще помнишь анализ ситуации?
- В общих чертах. Там было что-то около 20 вариантов только для Советского Союза.
- Так вот, к сожалению, реализовалась группа вариантов "Ар-3". И хотя окончательное решение за тобой, аналитики рекомендуют не спасать Союз.
Алейн помнила приблизительно, что это за группа вариантов. Теперь ей пришло в голову все пережитое за последнее время. Вся эта перестройка… письмо Нины Андреевой.
- Значит, менять что-либо уже поздно, - сказала она, - остается только рушить.
- Да, теперь уже не изменить.
- А жаль. Это был такой интересный проект. И не забывай, что я и в первой жизни была русской, и мне…
- Возможно, лучше было тебе внедриться в США. Или в Латинской Америке. Помнишь, у нас даже была там другая кандидатка на смену тела, только постарше.
- Да, помню. И что теперь?
- Ну вероятно, тебе надо будет поработать буфером, смягчить последствия всей этой их… катастройки. Жаль людей, очень жаль. А вообще ты будешь решать сама. Ты ведь для этого и жила здесь все это время. Ты единственная из нас, кто имеет право решать.
Алейн не могла даже по-настоящему опечалиться из-за этих новостей. Рядом с ней был Дьен. Дьен! Это же просто немыслимо. Да, эгоистично, но ведь это Дьен…
Она вдруг вспомнила свое настроение последнего времени. Никакой политики. Политика просто колом в горле стоит.
По этому своему состоянию она может судить о других. Обычные советские люди, хорошие, нормальные - те, кто хочет просто спокойно трудиться, творить, растить детей - все они сейчас испытывают вот такое же отвращение ко всякой политике. Разгорающиеся публичные события кажутся им дешевым балаганом. Никто не относится к этому серьезно.
Серьезно относятся только маргиналы и особые люди, вроде Валика. Вот ему действительно кажется, что он чуть ли не спасает страну от чумы коммунизма. Скорее всего, все искренние перестройщики - именно такие.
А кто может противостоять всему этому? Такие, как Нина Андреева, уже немолодая преподавательница, кто воспримет таких людей всерьез? Они не являются силой, способной остановить локомотив истории - даже если лягут перед ним на рельсы. Локомотив спокойно переедет их и двинет дальше.
Как же они добились всего этого, мысленно удивилась Алейн. Как довели страну до такого состояния…
- Станешь опять тайри - вероятно, поймешь.
- Мне потребуется год или несколько лет только на разведку… на то, чтобы понять, что происходит.
- У тебя еще есть немного времени, - произнес Дьен, - по нашим расчетам до решающих событий еще два или три года.
Алейн снова прижалась к нему.
Она смутно помнила, как это - быть тайри. Безграничные возможности, океан эмоций, чувств, ощущений, стройные сложнейшие логические схемы и цепочки… и всегда, всегда рядом - другие… например, сам Дьен. Не так, как сейчас - а гораздо полнее и глубже. Теперь Алейн впервые осознала свою слепоглухоту. Прожить здесь пятнадцать лет и даже не подозревать ничего о том мире…
Впрочем, что-то же она подозревала.
Дьен ласково гладил ее волосы, и Алейн чувствовала его - как тайри. Ему было светло и печально. Счастливо и больно. И все это - из-за нее, потому что наконец-то вот она в его руках, наконец они вместе; но впереди еще много-много лет горькой разлуки…