* * *
Через час Блюмштейн прибежал в Народный Зал. Он вырвал канистру из своего джипа и облился бензином. Ему пытались помешать, но отскочили, когда он сунул в рот папиросу и вытащил зажигалку. Все бежали быстрее, чем видели.
Когда поручик уже горел, вернулись. Мищук провел подсечку, ударив по ноге Блюмштейна каблуком. На упавшего Васяк накинул свою куртку. Солдаты помогли шинелями. Им удалось сбить огонь. Но они сделали ошибку. Забыли о кобуре. Блюмштейн поднялся, сбросив с себя чужие шинели. Он что-то хрипел, пытаясь сказать, но, видно, легкие были уже обожжены, понять его не могли. Он вытащил "тэтэшку", перезарядил и выстрелил себе в рот.
Мищук в шоке уселся на пол, подняв глаза вверх, словно хотел восхититься гигантским бетонным куполом над головой. Васяк очищал куртку от кусков горелой кожи. Солдаты стояли, ничего не понимая. Немец только повторял:
- Mein Gott! Mein Gott! Mein Gott!
Мищуку удалось взять себя в кулак.
- Это что такое? - спросил он у мародеров.
- Не знаем!
- Я таких ответов не люблю.
- Честное слово, не знаю, - сказал самый старший. - Те двое наших, что погибли, зашли, видать, слишком далеко.
- А почему с вами ничего не произошло?
- Не имею ни малейшего понятия.
- И вы не боялись устраивать склад с добычей в доме, где шастают привидения? - подключился Васяк.
Старший мародер только пожал плечами. Он выглядел человеком разумным. По крайней мере, рациональным.
- Чтобы что-то произошло должен быть купол. Мне так кажется. И еще, люди должны быть соответствующими.
- Для чего соответствующими?
- Ну… другими.
- В каком смысле?
- А пан не заметил? Тот офицер, что сюда приехал, - указал он на труп Блюмштейна, - все время барабанил пальцами по двери машины. В определенном ритме. - Мародер задумался. - Это так же, как и вы все время считаете окна взглядом.
Васяк прямо подпрыгнул. Откуда тот знал? Неужели обладал прямо таким чувством наблюдательности?
- А какое это имеет отношение к делу? - сухо заметил он.
Его прервал Мищук.
- А я считаю ряды сидений в этом огромном зале. Боже, да перестаньте нести херню. - Он поднял свой автомат. - Сейчас пойду туда и проверю.
- Не советую, - тихо заметил старый мародер. - Во всяком случае, не заходите в тот зал с куполом.
- А что там творится?
- Видите ли, там ничего не творится. Но когда дружок прибежал и пульнул в себя из автомата, то тут я и вправду усомнился. Сам я разные самоубийства видел. От яда, выстрела в голову, повешения, утопления. Но чтобы кто-то из автомата хреначил себе в грудную клетку?…
Мищук поглядел на тело Блюмштейна. У него дрожали руки. Он выпил немного спирта и теперь пытался восстановить дыхание. Как всегда после подобного напитка появилась упорная икотка. Он вскрыл новую пачку американских сигарет. Теперь это был "честерфилд". После махорки, которую он шмалил на востоке, все западные сигареты казались ему слабыми. А те толстые, бразильские папиросы уже кончились.
- Ты кем был перед войной?
- Полицейским. Отдел по расследованию убийств.
- А теперь мародерствуешь?
- А с чего жить должен? Что в рот сунуть? Или в милицию меня возьмете, на зарплату? - с издевкой спросил он. - Нет же, пошлете в гулаг, потому что перед войной я имел смелость гоняться за бандитами.
- Ну ладно, ладно, - придержал его Мищук. - А во время войны чем занимался?
Мародер массировал себе виски, затем в отчаянии поглядел на милиционеров.
- Не знаю, зачем это говорю, потому что этим надеваю веревку себе на шею. - Он сделал глубокий вздох. - Я был информатором АК. А когда земля стала гореть под ногами, свалил в лес.
- Какой отряд. Фамилия командира?
- Черта с два от меня узнаете.
Мищук с Васяком переглянулись. Мужик казался своим.
- А как тебя зовут?
- Славомир Борович.
Недоконченный "честерфилд" после щелчка упал в самом центре зала. Это был мировой рекорд, правда, он не был зафиксирован в каких-либо хрониках.
- Ладно, сейчас тебя удивлю. Только что ты был принят в Гражданскую Милицию.
Долгое время, не говоря ни слова, они глядели друг на друга. С обеих сторон никакой реакции. Как будто бы сели расписать партию в покер.
- Насмехаетесь? - забросил он крючок.
Мищук сделал очередной глоток спирта. Чертова икота!..
- Нет. Довоенный полицейский? Тогда всего лишь поможешь нам решить загадку этих смертей.
- А мои коллеги?
Мищук презрительно махнул рукой.
- Коллег отвезут на джипе. То есть, солдаты. Но только не в УБ, а в милицию. Ничего страшного с ними не случится.
Тут уже решил включиться Васяк.
- Именно! А мы поедем на этой краденой машине.
Мищук задумчиво покачал головой.
- А кто-нибудь здесь умеет водить эту таратайку?
- Я умею, - сказал Борович.
- Тогда еще лучше. - Мищук встал и поднял правую руку. - Клянись. Повторяй за мной: "Я буду служить Польской Народной Республике"…
- В заднице я видал народную республику!
Мищук долгое время не отзывался, потому что удерживал дыхание, пытаясь победить икоту.
- Не строй из себя политического, а не то УБ заберет. Польшу же ты в заднице не видел?
- Нет.
Мищук хлопнул Васяка по спине.
- Видишь. Присягнул.
- Ну… - согласился тот. - Да. Только как-то с ленцой.
- А ты по воскресеньям с ленцой в костел ходишь? Ага, прямо пыль столбом, ты, коммунист.
- Ну, так он же задницей присягал.
- Ну да, а ты перед партийной комиссией клялся Маткой Боской Ченстоховской?
- Вообще-то, факт, партия и задница - оно приблизительно то же самое. Ты прав.
Мищук подошел к Боровичу, отдал ему свой шмайсер и две обоймы.
- У тебя в партизанах какое звание было?
- Поручик.
- Значит так, сейчас ты поручик Славомир Борович из Гражданской Милиции. Ты только помоги нам разобраться с этим делом…
* * *
Времени было тринадцать часов тринадцать минут.
Сташевский разбудил Мариолу, которая пришла с работы усталая, в связи с чем устроила себе пересып на диване. Он принес ноутбук со сканами романа, который он изучал уже несколько дней.
- Послушай-ка, - показал он ей фрагмент. - Погляди, что он написал на сто тринадцатой странице.
Девушка, ничего не понимая, терла глаза.
- Что?
- Он пишет, что шел тринадцатого мая по улице Лацярской. Вооруженный до зубов, потому что уже начало чего-то мерещиться. У него был пистолет, револьвер, запасные обоймы, пуленепробиваемый жилет из кевлара. А сверху - маскировочная куртка из гортекса.
- В мае? - зевнула Мариола. - Тогда он должен был ужасно вспотеть.
- Именно. Он все так и описывает. Но…
- Но? - Все еще в бессознательном состоянии, она включила телевизор. Тринадцатый канал. Пощелкала по другим, но ничего интересного не нашла. Вместо этого включила радио. Автомат включил тринадцатый канал. Там передавали воспоминания о военном положении, введенном тринадцатого декабря. Тогда она переключилась на какую-то станцию со спокойной музыкой.
- И что там случилось?
- Одна странная вещь. К этому времени он в панике уже перезарядил свой "Хеклер-энд-Кох", снял с предохранителя…
- Это же, кажется, незаконно.
- Неважно. Он был в состоянии паники. И вдруг…
- Что случилось? - Мариола поднялась с дивана, показывая свой шикарный бюст.
- Сбоку подошел какой-то мальчишка. - Пальцы Сташевского умело стучали по клавишам, чтобы показать соответствующие фрагменты текста. - На нем была псевдо-американская рубашка для игры в бейсбол с номером тринадцать. И он сказал… - Славек никак не мог перемотать текст скроллингом на соответствующий фрагмент, потому что сто тринадцатая страница никак не хотела меняться. Но, в конце концов, нашел. - Мальчик сказал: "Тот, кто надевает маску злого, может быть тем, добрым".
- Ну, и что это значит?
- Как раз и не знаю. Потом он вернулся домой, отказавшись от цели похода. Приложил ствол себе к виску, но к счастью, рядом находилась крупная и сильная женщина. Она вырвала оружие у него из рук.
- К чему ты все это ведешь?
- Проверь, какая программа выставлена на нашей стиральной машинке.
Мариола поднялась, злая, но в то же время и сонная. Под нос она возмущалась всеми этими глупостями, дурной работой, а особенно - Славеком. Вчера они же сами остановили стиральную машинку, чтобы ее работа не мешала им спать. Теперь же ей вспомнилось, что нужно включить ее по-новой. Глянула на регулятор. Полные груди покачивались при каждом движении.
- Программатор стоит на тринадцатом режиме, - сообщила она.
- Вот видишь? - Сташевский закурил. - Не слишком ли много этих чертовых дюжин?
- Вижу, что ты совсем уже с катушек съехал! А, может, твоя сигарета, которую ты шмалишь, тоже тринадцатая в пачке?
Сташевский покачал головой.
- Не знаю. - Он бросил ей пачку. - Пересчитай, сколько осталось.
Мариола считала кончиком пальца, касаясь каждого фильтра. Потом подняла глаза.
- Семь. - Взгляд был удивленным. - О, курва!
* * *
Мищук зажег собственноручной работы факел, но осветить гигантский зал ночью было невозможно. С тем же эффектом он мог сунуть этот факел себе в зад - результат был бы тем же самым, но, по крайней мере, было бы весело, словно он выполнил бы сольный номер "танец святого Вита с палкой в заднице". На рекламных плакатах это звучало бы неплохо.
Борович проснулся, горячечно разыскивая свой шмайсер. Васяк, совершенно сонный, схватил ППШ. Кольский припал к РКМ. Немец схватил гранаты, а проводник - маузер.
- Что случилось?
- Моя вахта заканчивается, а там что-то шевелится!
- Где?
- Ну, я не знаю, где. Ни черта же не видать.
Борович показал, что он лучше всех пришел в себя: он вырвал факел у Мищука и сбросил его с балкона.
- Черт подери! Благодаря этому факелу, они нас видят, а мы их - нет.
Кольский поправил пулеметную ленту.
- Может, очередь дать?
- И во что попадешь по такой темноте? Скорее всего, в собственную задницу.
- Так что делать?
Борович обратился к немцу:
- Du, Granaten machen. Verstehen?
Тот, к счастью, понял. Он вырвал чеки и бросил обе гранаты. Все отложили оружие, чтобы заткнуть уши пальцами. Факел внизу от разрывов не погас. Все с любопытством выглянули из-за мешков с песком. Ничего не видно, если не считать мерцающего круга света, отбрасываемого факелом.
- Э! Все-таки, давай я пройдусь очередью, - сказал Кольский.
И вдруг они увидели человека, который вошел в круг света факела. Все перезарядили свои пистолеты и автоматы. Хотя, смысла стрелять не было. Мужчина начал укладывать сорванные с какой-то клумбы цветы в сложную фигуру.
- Блин! - Борович отложил сигарету, которую мусолил во рту, но не прикуривал, потому что боялся использовать зажигалку в темноте - он стал бы легкой целью. - Давайте я спущусь и удержу его.
- А мародеров не боишься?
- Так это же мои коллеги.
- Ага, и в темноте ебнут тебя, пока сориентируются.
- Сейчас они грабят квартиры. Сейчас же только светает.
- Ладно, будем тебя прикрывать, пока факел не погаснет. А потом ложись под балконом и лежи, притворяясь, что тебя здесь нет.
- Договорились.
Борович выскочил в коридор и пошел, придерживаясь рукой стены, чтобы попасть на лестницу. Темнота была сплошная.
Они увидели его со своего Вестерплатте, как назвали укрепленный балкон, когда он уже подходил с автоматом в руках. Заорал: "Руки вверх!" И в этот самый момент мужчина взорвался.
Немец пересчитал оставшиеся гранаты, чтобы удостоиться, что никто ни одной из них не бросил. Кольский, с отсутствующим выражением на лице, тащил два цинка боеприпасов для своего РКМа. Мищук с Васяком, онемев, глядели друг на друга. Внизу Борович оттер окровавленное лицо рукавом, а потом, в соответствии с инструкцией, лег под балконом, прикрываясь тем, что нашел. Тяжелым немецким креслом.
Светало.
* * *
Грюневальда разбудил дворник.
- Прошу прощения, вас к телефону!
- Где?
- В аптеке. Пришел молочник и сообщил, что герр Кугер желает, чтобы вы ему позвонили. В крипо.
- Verflucht! Я же отстранил его от дела.
- Я ничего не знаю. Молочник был в аптеке и передал сообщение.
- Хорошо, благодарю вас. - Он повернулся, закрывая двери. - Хельга! Хельга! Быстрое мытье и одежду. Мыло и бритву! Завтрак.
Как обычно, шаркая тапочками, та принесла ему из ванной таз, кувшин с водой и приборы для бритья. Грюневальд взбивал мыло в чашке, а она жарила яичницу.
- А что пить? - крикнула Хельга из кухни. - Может, тот коньяк, что вы вчера принесли?
- Годится. Налей в лампадку.
- Иисусе Христе! В лампу его влить?
- В лампадку!
- В ту небольшую, что возле кровати?
Грюневальд порезался. Он смыл кровь с лица и приклеил на ранку кусочек газеты.
- В рюмку!
- Что для водки?
- Нет, в ту, что побольше.
Хельга налила в стакан. При этом она все время трещала, какой же не арийский народ эти французы, что даже рюмок не знают. Сплошное дно, не знающие культуры канальи. Полу-люди! Водку в стакан наливать - это же варварство. Советник не собирался ее поправлять.
Яичница оказалась превосходной. Копченое сало, лук и поджаренная ранее колбаса в качестве основы для взбитых яиц. Хельга готовила замечательно. Соль и перец - никаких других приправ. К тому же два куска хлеба с толстым слоем масла. Два куска подогретой ветчины. Ну и холодный Kartoffelsalat - салат из картошки, заправленной по-баварски. И кофе.
- Накинь что-нибудь и вызови мне извозчика.
- Сейчас, mein hen. - Хельга, все еще шаркая тапочками, отправилась к себе в комнату. Грюневальд успел закончить яичницу со всеми приложениями, когда она вышла, одетая словно девушка на выданье.
- И на когда он должен быть?
- На сегодня. - Грюневальд изо всех сил старался не рассмеяться. - Лучше всего, прямо сейчас.
- Хорошо. Уже иду на стоянку. - Она закрыла за собой дверь.
Грюневальд занялся кофе и коньяком, поданным отдельно, в стакане. Он забыл сказать служанке, чтобы та купила газеты. Но это не проблема. У Кугера наверняка будут все. Самые главные сообщения он успеет прочесть на работе.
- Извозчик тут, mein herr.
Хельга помогла ему одеться. Специальной щеточкой убрала невидимые пылинки с пиджака и пальто, завязала на шее белый шарфик и подала пистолет.
- Благодарю, Хельга.
- К вашим услугам, mein herr.
Грюневальд спустился по лестнице, поправляя шляпу. Как только он уселся, извозчик щелкнул кнутом и набрал скорость. Хотя улицы были почти пустые, Грюневальда ожидала почти получасовая поездка от Карловиц к крепостному рву, где находилось здание криминальной полиции. Если бы у него был автомобиль, та же самая дорога заняла бы минут пять.
При всех этих реорганизациях и переносе учреждений из здания в здание, он и сам толком не знал, где работает. Грюневальд поднял воротник и подтянул шарф повыше. Для этого времени года было прохладно. Он следил за людьми на тротуарах. Стоял сорок второй год. Создавалось впечатление, будто бы все праздновали. Когда-то он был на венецианском карнавале - окружающая атмосфера казалась подобной. Счастье, любовь, сочувствие. Карнавал. А герр Гитлер давал поводы для того, чтобы этот карнавал длился бесконечно. Бреслау forever, Грюневальд про себя воспользовался немецко-английским выражением. Он учился в Англии. А теперь вся Британская Империя стояла на коленях, зажатая между подводными лодками и Люфтваффе. Британцы начали уже набор поляков и чехов в авиацию, поскольку у самих их не было кем сражаться. Сами бритты могли лишь просить милости. И вдруг Грюневальд почувствовал этот запах. Пахло победой. Этот аромат ошеломил его. Он глядел на счастливых людей, прохаживающихся по тротуарам. На пожилых господ, которые изучали газеты, чтобы узнать о новых победах, и на дам, которые поправляли им шарфики и завязывали их покрепче, чтобы их мужчины не простудились.
Когда они доехали, он заплатил извозчику и вбежал по лестнице в управление. Двери комнаты Кугера были открыты.
- И что, пораженец? - воскликнул Грюневальд с самого порога. - Кто был прав?
- По какому вопросу?
- Победы в войне.
- Ну… твои доверенные союзники, о величине которых ты так красиво говорил, США и СССР, по-моему, нас покинули.
- Наши войска уже видят церковные купола в Москве!
Кугер закурил сигарету.
- А купола в Вашингтоне тоже видят?
- Мы туда доплывем!
- Интересно, на чем? Что-то у меня складывается дурацкое впечатление, что мы не доплывем даже до Англии, хотя и близко.
- Молчи, пораженец!
- Лично я могу молчать. Но меня интересует, как поляки назовут Бреслау. - Кугер задумался. - Вратиславия? Или…