- Да, - согласился "политический", - цианистый калий это не сахар. Крайне неприятные ощущения. Меня, товарищ, два раза травили. Такой понос пробирает, что только держись.
Я хмыкнул - привыкать мне к этим губошлепам и привыкать.
- За что же травили? - обратился я к "политическому".
- Эх, товарищ, поверил я одному забулдыге, явились мы с ним в город и на площади громко крикнули: "Когда ковчег покажете? Сколько можно ждать?"
Наступила тишина. Все мало-помалу начали отодвигаться от нас, с независимыми лицами разбрелись по обширной со сводчатыми потолками камере. Потолочные паруса опирались на мощные, сложенные из бетонных блоков столбы. Стены тоже были бетонные, зарешеченные окна высоко, под самым потолком.
- Вдвоем явились? - заинтересовался я.
- Зачем вдвоем. Толпой. Тысяч десять… Со всех заводов. И с авиационного, и турбодизельного, и с кабельного пришли.
- И всех забрали?
- Зачем всех, только организаторов. Мы сами явились. Рассовали нас по разным изоляторам и вопреки всякой законности, вопреки завету, который день держат без справедливого суда.
- Почему же с судом тянут?
- Как ты не понимаешь, товарищ! Решают, обойдется без нас производство или мы еще можем послужить во славу родному Хорду. Ты не думай, мил человек, что кто-то из славных допустит хотя бы с ноготок произвола. Если человек может принести хотя бы самую пустяшную пользу, его никто зазря в изоляторе держать не будет. А если нет, извини, подвинься. Если от меня… - он неожиданно загорячился, начал хватать меня за подол хламиды, - уже никакого толку, согласись, товарищ, зачем же со мной нянчиться? Я сам добровольно отправлюсь на ртутные шахты. Там тяжело, но все-таки какая-то польза от меня будет. Все равно, - упрямо повторил он, - хотелось бы на ковчег взглянуть. Пусть его хотя бы на праздники покажут.
- Ты опять за свое? - уныло спросил провокатор.
- И за свое, и за чужое! - вскипел "социал-демократ". - Душа у меня горит, когда несправедливость чую. Разве это достойно ковчег от людей прятать? О том же и мил человек говорит…
Я догадался, что тема опасная, и следует утихомирить "социал-демократа".
- Кем же ты на заводе был?
- Я-то? - переспросил он. - Главным инженером. Славный был организатор производства. С опытом, хваткой… Инженерное чутье потрясающее, - он вдруг заговорил о себе в третьем лице, потом махнул рукой и замолчал.
Я набрался смелости и спросил.
- А парнишка откуда.
- С кабельного.
- Он тоже в демонстрации участвовал?
- О чем ты говоришь, товарищ! - замахал на меня ручищами главный инженер. - Какая демонстрация! Это был вопль народной души, мы испытывали радость от предстоящего разговора с властями, ведь они плоть от плоти, кровь от крови народные.
Он помолчал, потом с прежней страстью в голосе добавил.
- Не вышло… Парнишку, спрашиваешь, за что? - деловито переспросил он. - За то, что изготовил модель ковчега? Так, как он сам его вообразил?..
- За это в каталажку? - не поверил я.
- Не в каталажку, не в каталажку… - досадливо поморщился сидевший рядом, пострадавший молоденький изобретатель, - а на исправление мыслей. Некоторые конструктивные решения в моей модели не совпадают с тем великим замыслом, который задумали великие.
- Что же в этом странного? Не мог же ты объять умом всю глубину их гениального замысла? За это не исправлять, учить надо.
- Ах, вы не понимаете! - воскликнул парень. - Не за то, что я не во все тонкости проник, а за то, что зря рабочее время потратил, которое можно было использовать для изготовления одной малюсенькой, но крайне важной детали для настоящего ковчега. Теперь вот сижу, маюсь - вдруг мне никакого стоящего дела не отыщут, ведь я как никак индустриальный техникум закончил. Сварщик из меня высший класс. В любых средах варю, любой сплав.
- С ногой что?
- Когда пришли стражники, я испугался, влез на крышу и спрыгнул во двор. Вот с тех пор нога и болит. Ноет и ноет, сука, ничего не помогает.
- Дай-ка взгляну, - предложил я.
Парнишка испугался, однако главный инженер ободрил его.
- Послушай товарища. Он плохого не посоветует. Он дедушку видал!
Я осмотрел распухшую ступню - обыкновенный вывих. Беда в том, что парень в припадке энтузиазма, стараясь скрыть свою немощь и неспособность принести пользу ковчегу, сильно перетрудил ногу. Я объяснил инженеру, что необходимо сделать две шины и пусть мальчишка поменьше бегает, побережет сустав. Дело молодое, заживет быстро. Тут же нашлась веревка, дело было за двумя дощечками. Добыли их у густо бородатого - вся шея заросла перьями - стража, который стоял за дверями камеры на часах. Тот было заартачился. Когда же я напомнил, что в случае его нерасторопности парнишка может потерять ногу и какое-то время не будет участвовать в строительстве летучего корабля, он принес две планки. Мне пришлось пояснить, какой формы должны быть шины - тот руками развел. Заявил, что заступая на пост, они обязаны сдавать личное оружие - нож сейчас хранится у начальника охраны. Вот разве что копьем…
Я удивленно глянул на него, пожал плечами.
Тот покраснел, позвал начальника охраны. Тот сначала тоже заупрямился, сразу в кулаки - бунтовать? Дерзить? Перечить? Ему объяснили, в чем дело, и он разрешил стражу вытесать деревянные шины. Потом засомневался в моих указаниях - откуда ты, старый пень, не обучавшийся в университетах, можешь знать, что и куда накладывать. Ему шепнули, что я дедушку видел. Начальник стражи испугался и послал своего человека в канцелярию гарцука. Неожиданно явился сам гарцук - моложавый, очень вежливый и высокий губошлеп. Узнав, в чем дело, он некоторое время размышлял, шевелил губами, наконец объявил.
- Делайте, как велит этот старый пень! Если боль не исчезнет, отправьте на водоросли, - с тем и удалился.
Все решилось в течение какого-то получаса, просто, по-семейному. Я вправил молодому человеку сустав, дал ему обезболивающее - маленькую лепешку, спрессованную из местных растений, в которую еще на борту челнока-койса было введен сильный болеутоляющий препарат. Страж тут же в камере вырезал две планки, их примотали к ноге, парнишку отнесли в угол, освободили место на нарах, положили на матрас, рядом с каким-то поселянином, который все то время, что я провел в камере, находился в каком-то заоблачно улыбчивом состоянии. Щека, обращенная ко мне, была сожжена и неприятно-мясисто краснела. На голове посреди буйной, нестриженой заросли перьев-волос, с правой стороны проглядывала обширная плешь. Кстати, какую расу, обитающую на Хорде, не возьми, поселяне были волосистым народом. И более темные северяне, и отличавшиеся мелкотой зрачков и неестественно прозрачной кожей жители экваториальных областей - все были густовато покрыты пухом.
Здесь, между парнишкой и придурком с обожженной щекой, меня и пристроили - люди как-то сразу стали заботливы по отношению ко мне, посматривали с интересом: сошлют меня на водоросли или нет? Я обратился к главному инженеру.
- Послушай, товарищ, о каком мил человеке ты все время упоминал?
Тот кивнул в сторону моего плешивого соседа.
- Вот об этом. Суллой его зовут. Это он подбил нас на незаконную форму общественного протеста. Хороший товарищ, только немного того… - он почесал висок когтистым пальцем, затем добавил. - Врет, однако, складно, и все про какого-то учителя, ушедшего к судьбе, толкует…
В этот момент несчастный повернулся в нашу сторону.
Я замер - на меня смотрел Иуда.
Глава 2
Он не узнал меня. Доброжелательно улыбнулся, отвернул голову и вновь мечтательно уставился в потолок. Я перевел дух, подосадовал на себя - почему Иуда да Иуда! Какой смысл именовать губошлепов именами-отголосками далекой родины?
В самом деле, как местные окликали Иуду, как он сам именовал себя?
Язык хордян в основном представлял из себя сочетание протяжных, удваиваемых гласных и согласных. Они практически выпевали речь. Смычных звуков, напоминающих наши "б", "п", у них в языке не было, словно хордянам трудно было шевелить губищами. Если не пугаться аналогий, можно сравнить их звуковой ряд с языковыми системами угро-финнов, осевших на берегах Балтийского моря. Звуки они часто удваивали - что-то вроде "Таллинн", "олломей" "каарса ныв", "Сулла". Сколько я его помнил, Сулла-Иуда постоянно был взволнован, жаждал истин, вечно путал свое добро с чужим, при этом его всегда тут же хватали за руку, нередко крепко били. Петр и Андрей называли такие экзекуции "учить уму-разуму во славу великого ковчега". Иуде подобные уроки были, что с гуся вода. Вот чего он страшно пугался, так это утерять хотя бы самое ничтожное слово из моих драгоценных речей. Он без конца теребил соседа - записывай, Левий Матвей, записывай, Левий Матвей!.. Где ты теперь, мой верный секретарь? Где всегда недоверчивый, страстно желающий поймать меня на противоречиях Якуб? Взыскующий истины Андрей? Где вы, друзья и ученики? Я поймал себя на неуместной, человечьей, жалости. Это как раз в тот момент, когда мне необходимо быть настороже!
Между тем в камере стало еще темнее. Я устроился на нарах между главным инженером и Суллой, положил мешок с травами под голову, вытянул ноги, с удовольствием почесался. Страж, вырезавший деревянные накладки, гремя ключами и матерно, как умеют только губошлепы, выругавшись, вошел в подземелье, отыскал забытое в камере копье, погрозил мне кулаком - смотри, мол, а то на водоросли! - и вышел за дверь. Щелкнул замок, наступила тишина. Сулла по-прежнему глупо улыбался и бездумно шевелил губами.
- Что это он? - я толкнул главного инженера в бок. - Все бормочет и бормочет… Свихнулся, что ли?
- Свихнешься, когда ядерным зарядом бок подпалят, - отозвался технарь. - Но я бы не назвал его бред безумием. Есть в нем… - он прищелкнул пальцами с длинными узкими, чуть загнутыми ноготочками, - зерно истины. Врет складно. Спрашиваешь, что бормочет? В текущий момент обращается к своему учителю - он называет его "земным". Тот, говорят, сдох от мучной лихорадки. Просит учителя снабдить его пропитанием, простить долги и оградить от Черного гарцука.
- Не к "земному" учителю я сейчас обращаюсь, - губошлеп с обожженной щекой ласково поправил инженера, - а к небесному!.. Посланному отцами нашими, когда поселяне о ковчеге еще слыхом не слыхивали. Когда люди жили дружно, в охотку, когда были чисты их помыслы, когда всякий славный считал своим долгом помочь и обучить благородного, а благородный сил не жалел, чтобы просветить поселянина - вот откуда ниточка тянется. Все мы забыли о предках, они копили-копили, строили-строили… Только странник вспомнил о дедушке, а мы!.. - он горестно махнул рукой. - Земного учителя уберечь не смогли. Был бы он среди нас, снял бы мои хвори, просветлил. Вот я запамятовал - как-то он по-особому пропитанье называл…
- Ты, это, - попросил провокатор, - о благородных истинах расскажи. Это здорово, когда, если надумал, делай что хошь…
Один из Роовертов насмешливо добавил.
- Ты сразу бы к мамкам побежал, всех бы перепробовал?
- Зачем всех, - пожал плечами провокатор. - Мне все ни к чему. Мне одна приглянулась, а бугор, сволочь, видит, разок мы уединились, другой, сделал вывод и нагрянул, падло, в самый напряженный момент, когда делились мы друг с другом мыслями, что нет в жизни большего счастья, чтобы вот так, вечерком, когда пропоет заводской гудок, сходить прогуляться на речку, посидеть под пальмой, а с утра выйти вместе из дома, добраться до проходной, трудиться рядышком, жить рука об руку, а когда придет срок, вместе узреть ковчег… - он на мгновение примолк, потом, потянувшись, остервенело почесал спину. - В самую душевную минуту влез! Начал орать, почему не совокупляемся, почему тратим драгоценное время на пустопорожнюю болтовню!..
Он замолчал, потом долго и трудно, с хрипом, дышал. Я - учитель хренов - был вконец ошарашен и, не выдержав долгой паузы, спросил.
- Дальше что?
- Что дальше?.. Врезал я ему. Вот как сидел, так сразу и набросился. Тот в рев. Меня скрутили. Благо, гарцук, наш опекун, честь ему и хвала, разобрался и направил сюда, чтобы я держал ухо востро и чуть какая ересь, сразу пресекал.
- Гарцук из благородных? - спросил я.
- Не-е, он из образованных, - поморщился провокатор. - Он за весь материк перед славными в ответе. Дочка у него в замке есть - им образованным и благородным, говорят, можно дочек в доме держать. Они их порой на поводке прогуливают. Звать Дуэрни. Люди сказывают, в благородные мамки метит, на ковчег ее отправят. Ладно, что мы все по пустякам лясы точим. Эй, Сулла, ну-ка давай про благородные истины!
- Нет, ребята, - улыбнулся Иуда. - Я лучше расскажу вам, как некий губошлеп из самых простых пятью буханками хлеба и двумя рыбами пять тысяч поселян накормил. Случилось это далеко, на другом континенте, возле замка Руусалимм. Там еще гора есть большая, называется Сиоон…
Он замолчал, склонил голову. Все собрались в кружок вокруг него, открыли рты. Я тоже не удержался - было забавно, как он распорядится моими словами, слышанными еще в прежний сезон, о чем поведет речь?
Он начал так.
- Блаженны плачущие, ибо они утешатся…
Я не смог сдержать слез…
- Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Божие… Блаженны кроткие, ибо они наследуют хорд… Блажены жаждущие правды, ибо они насытятся…
Одно наставление вызвало горячее одобрение слушателей.
"Не собирайте себе сокровищ на земле, где и ртуть их иссушит и радиация обожжет; но собирайте сокровища в выси, где ни ртуть их не иссушит, ни радиация не обожжет. Ибо где сокровища ваши, там будет и сердце ваше".
- Это очень правильно, товарищи! - подтвердил главный инженер. - Там, в небесах, где в междуцарствии Дауриса и Тавриса строится ковчег, туда мы все уйдем, там нас ждет исполнение мечты. Там сокровища небесные… Туда, туда! - он выразительно потыкал пальцем в потолок, затем добавил. - На зло звездам!.. - и затих.
Я замер - ковчег строится в междуцарствии Дауриса и Тавриса. Интересно, где это междуцарствие?
Вновь присоединившийся к нам страж зевнул и приказал Сулле кончать агитацию и ложиться спать. Губошлепы сразу зашевелились, принялись раскатывать тюфяки, набитые местной лишайниковой дерниной - мягкая и душистая, должен заметить, подстилка. Лучше не бывает… И очень полезная. Но в тот первый день мне так и не дали уснуть. Сначала пристал провокатор, потом его поддержали оба Рооверта - расскажи, мол, странник, где ходил, что видел? Бывал ли на море? Какое оно? Говорят, выпуклое, как река. Довелось ли побывать в стране мрака? Как там? Здесь скучно… Вижу, никто из сокамерников укладываться не собирается, в мою сторону поглядывают.
Делать было нечего - загнул я им историю, назвал ее "сказкой".
- Вот, дай вам ковчег здоровья, знаете, какое на горах было дело? Не во гнев вашей милости, - обратился я к стражу, тот снисходительно кивнул - ври, мол, дальше, и я повторил.
- Не во гнев вашей милости, как мы теперь раскалякались между собой, жил-был у нас в поселении некий губошлеп. А случилось это в старые времена, в горах тогда правили великие гарцуки, родство считали по отцам и дедам, а мамок держали при домах. Жил тот губошлеп небогато, всякими трудами добывал хлеб насущный, а была у того доброго поселянина дочь молоденькая, еще не мамочка. Вот пришло ей на ум пойти в лес погулять, и пропала она без вести. Прошло три срока. В этом самом поселении жил храбрый охотник и каждый божий день ходил он с собакой и оружьем по горам. Раз идет он по лесу; вдруг собака его залаяла и песьи перья на ней щетинками встали. Смотрит охотник, а перед ним на тропинке лежит колода, на колоде странный какой-то мужик сидит, обувку ковыряет. Подковырнет подошву да на Таврис и погрозит: "Свети, свети, ясно солнышко!" Дивно стало охотнику: отчего, думает, мужик еще молодец, а перьями сед. Только подумал он, а тот словно мысль его угадал: "Оттого, говорит, я и сед, что прозрачного дед!" Тут охотник и смекнул, что перед ним не простой губошлеп…
В этот момент глаза у провокатора округлились, он с испугу выпалил.
- Вот злыдень прозрачный! Как же охотник его разглядел?
- Вот так и разглядел. Леший, - разъяснил я, - это был. Он не из прозрачных. Он по лесам пасется, дебри охраняет. Нечистая сила, одним словом.
- Ну-ну! - скептически заметил один из Роовертов. - Это что за нечистая сила? И не из прозрачных. Может, сам Черный гарцук?
- Тише вы, преступники! - взъярился вконец раздосадованный страж. - Дайте послушать! Что там дальше было, старик?
- Охотник, - продолжил я, - не будь дурак, нацелился оружьем - бац! И угодил ему в самое брюхо!
Все радостно загалдели, запрыгали с ноги на ногу. Главный инженер от радости вскинул руки и пошел по камере вприсядку. Наконец все утихомирились, придвинулись ко мне поближе.
- Леший застонал, повалился через пальмовую колоду, да тотчас привстал и потащился в чащу. Следом за ним полетела собака, а за ней охотник поспешил. Шел-шел и добрел до высокой горы, в той горе расщелина, в расщелине домишко стоит. Переступил через порог, смотрит - леший на лавке валяется, совсем издох, а возле него сидит молоденькая мамка и горько плачет: "Кто теперь меня кормить-поить будет?" Поздоровался с ней охотник, спрашивает, чья она будет, откудова? "Ах, добрый поселянин! Я и сама не ведаю, позабыла, кто я и где мои отец с матерью"…
- Они такие… - подтвердил один из излеченных мной губошлепов. - Стоит на волю выпустить, сразу забывают, чьи родом и в каком инкубаторе воспитывались.
- Тише ты!.. - перебил его парнишка. - Ну и как он, охотник, с мамкой совокупился?
- Нет, - ответил я, - сначала домой к родителям отвел, спросил разрешенье, потом только. Но самое удивительное, знаете, в чем?
- Ну? - вытаращил глаза парнишка.
Страж подался вперед, даже оба Роональда рты пораскрывали.
- Рассказала та мамка, что у лешего в жилище всякого добра - ртути, двуокиси титана, золота самородного - видимо-невидимо. Бросились поселяне искать его, долго плутали по лесу, только не нашли.
- И-эх! - крякнул с досады страж и стукнул тупым концом копья о пол.
Роональды скривились, глянули презрительно, а главный инженер, отдохнув после присядки, задумчиво потер переносицу - мне ошарашено померещилось, что он сейчас пенсне снимет - спросил.
- Как понять "горько плачет"? Под мышками чешется? Есть сомнения и насчет "нечистой силы". Такой не существует… Разве что и впрямь агент Черного гарцука?
- Что-то вроде этого, - кивнул я, потом повернулся на бок, глянул на плешивого. Тот лежал, повернув голову в мою сторону, положив руки под щеку. Глаза были открыты, он пристально всматривался в мое лицо, словно пытался что-то вспомнить. Наконец прошептал.
- Это ты правильно сказал, старик, пропитанье называют "хлеб наш насущный".
Я тихонько забормотал.
- Даждь нам днесь… и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим! И не введи нас во искушение, но избави нас от прозрачного, ибо твое царство есть, и сила, и слава. Аминь.
Глаза у Суллы расширились. Он некоторое время неотрывно смотрел на меня, потом потянулся и трепетно схватил за руку.
- Ты?!
- Я.
Он блаженно улыбнулся и с облегчением вздохнул.
- Наконец-то! Будь славен, святой ковчег!