- Ты двигаешься в верном направлении. Держись того же курса. Помоги мне избавиться от артефактов, оставленных архонтами, и, прежде всего, от их приводной станции. Но это только часть задачи. Об остальном поговорим позже. Ты верно решил - без помощников тебе не обойтись. Кстати, - в голосе незримого собеседника прозвучал нескрываемый интерес, - как тебе этот? Вон тащится по склону. Что это он весь искореженный? Щека сожжена…
Я бросил взгляд в сторону бредущего по распадку Иуду. Другими глазами я смотрел теперь на шагающую вверх по склону искалеченную по чьей-то злой воле тварь. Ну хорошо - существо, пусть даже теперь Сулла виделся мне системой искусственно собранных генов.
Хороша компашка! Перед кем швырял жемчуг!
- Это Сулла. Записался ко мне в ученики, просит называть его Иудой…
- Искариотским? - заинтересовался попечитель. - Объясни, Серый, что значит "искариотский".
- Родом из города Кириафа. Их, правда, было два, я не знаю точно, из какого именно Кириафа вышел Иуда. Возможно, из сохранившегося до наших дней Хеврона.
Попечитель звучно вздохнул.
- Все у вас, землян, приблизительно. Город Кириаф, а называется "Искариотский".
- Такова традиция. А что щека сожжена, так это его радиацией.
- Радиация - это пустяки, это минутное дело. Эти хвори мы враз подлечим. Зови его сюда.
Я вышел во входной шлюз, наполовину высунулся и помахал рукой жалкой, бредущей вверх по лощине биокопии.
Двигай, мол, в мою сторону.
Тот, как увидел меня, так и застыл на месте. Рот у него округлился, язык вывалился, он принялся отчаянно чесаться. Наконец Сулла одолел столбнячное состояние, повеселел, выпустил из рук корзину, полную стеблей травы, прижал руки к груди и бросился на мой зов. Отчаянно сопя, влез в шлюзовую камеру, проследовал в рубку. Сформированная койсом банкетка резво подбежала к нему, однако Иуда не рискнул усесться на сидение. Он рухнул на колени, прикрыл голову руками. Глаза его сияли… Я невольно поймал себя на мысли, что эти, из куриных окорочков, знают свое место. Неплохо их архонты выдрессировали. В конце концов, у этих, лишенных снов, тоже есть свои достоинства. Они двуруки, двуноги и не похожи на скорпионов.
Наконец Сулла поднял голову, спросил:
- Это твой ковчег, учитель?
Я испытал что-то вроде смущения.
- В каком-то смысле…
"Быстролетный" возмущенно хмыкнул и вновь поерзал на грунте. Тот же камнепад сверкающих самоцветов посыпался из-под его брюха. Следом на космический аппарат рухнул сорвавшийся с вершины обломок скалы. Койс крякнул, заходил ходуном, сполз ниже.
- Тихо лежать! - прикрикнул попечитель.
Удивительно, но, услышав чужой властный голос, Сулла даже глазом не моргнул. Сияющая улыбка не сходила с его пугающего уродством лица. Даже намека на испуг он не испытывал. Разве что время от времени с любопытством озирался по сторонам. Потом опять же на карачках подполз к китайской розе и молитвенно, как я учил, сложил руки.
- Ковчег-спаситель, красота-то какая!.. - он с воодушевлением почесался. - Учитель, оно даже не светится. Оно само по себе зеленое и алое!.. Неисповедимы твои пути, учитель.
- Послушай, Иуда, - раздался голос попечителя. - Хочешь обрести прежнюю силу, долгую, здоровую молодость?
- Это чей будет голос-то? - деловито поинтересовался Иуда.
- Наставника, - ответил я. - Из древних!.. Существовал, когда и Хорда на свете не было, и Дауриса, и Тавриса. Он далеко отсюда живет. Среди звезд…
- Разве такое может быть? - здраво рассудил Иуда. - Он, случаем, не из прозрачных? Голос есть, а видимости нет.
Вопрос был не в бровь, а глаз! Я едва сумел скрыть злорадство. Пусть попечитель повертится.
- Нет, я не из прозрачных, - объяснил голос. - Просто нахожусь за тридевять земель отсюда. Здесь только часть меня…
- А-а, это как голограмма? Каждый ее кусок содержит весь объем информации. Мы это проходили.
Я рассмеялся, попечитель же потерял дар речи. "Быстролетный" тоже не удержался от хмыканья.
- Так как насчет существенного оздоровления организма? - напомнил попечитель. - За это тебе придется потрудиться в помощниках у Роото?
- Кто это? - удивился Иуда.
- Твой учитель.
- Но его звали Сууси.
- До воскресения его действительно звали Сууси, а теперь Роото. Что скажешь насчет исцеления?..
- Прости, наставник, но я и так служу учителю, и никакая награда мне не нужна. Раны мои и немощь моя - это от незнания. Был наказан за прежнее неведение, за насмешки, за то, что стянул у учителя нож для резки хлеба. Но как только учитель рассказал, какая суматоха на далекой Зеемле из-за этого ножа вышла, какой бедой все обернулось, сразу вернул. Вот, наставник, как порой бывает… Глянешь на себя, как в прозрачную чистую водицу, узришь отражение и на душе легче становится. Поверишь ли, когда-то я был смешлив, охоч до мамок, расторопен настолько, что не дай ковчег рядом со мной какую-либо вещицу оставить. Ручонки у меня были страсть какие шаловливые. Но жил я тогда в неведении, был глуп, и даже вроде как бы не жил, а тянул лямку. Являлся в шахту, махал кайлом - и все дела! Теперь же, после встречи с учителем, пусть я увечный, хилый, но светом истины я сыт и здоров. Я не желаю благодеяний, пусть даже от наставника, когда-то воспитавшего учителя, - они мне колом в горле встанут. Не хочу я и щедрот от древних. Побаиваюсь звезд, хотя Сууси, пусть даже Роото, не раз объяснял, что это просто раскаленные небесные тела, похожие на наши Даурис и Таврис, только расположенные очень далеко. Если надо будет, он сам меня оздоровит, только зачем меня оздоравливать? Я силен дальше некуда. Правдой силен, а не силой.
Он замолк, поднялся на ноги, поклонился и после недолгой паузы продолжил.
- Прости, учитель, но и с тобой я скоро расстанусь. С утра бродил по пригоркам, травы искал, в земле ковырялся, добывал целебные корешки и все, о чем размышлял в подземелье, само собой объяснилось. Ухожу я, учитель. Вот провожу тебя в замок, устрою на нарах, потом в путь.
- Как же с приказом сидеть в камере и не рыпаться? - спросил я.
- Да, - кивнул Иуда, - есть такое распоряжение. От властей земных исходящее… Но есть еще и ковчег, его призыв, и я сам вправе решать, как исполнить желание. Я его долго обдумывал. Тщательно… Даже учителю теперь не перебороть меня. Я послушен, но волю его желаю исполнить так, как сам это понимаю. Поселяне ждут меня, Петр, Андрей и Савл ждут меня, Левий Матвей и Муса ждут меня, Якуб и Варфоломей ждут меня, а я в камере прохлаждаюсь.
Я испытал шок. Это была первая биокопия, которая открыто заявила, что вправе не подчиняться приказам. Вот уж надумал, так надумал!.. Я не знал, куда деть руки, в губошлепной голове полная сумятица. Сказано - сиди! А он в ответ - пойду я, учитель!..
- Куда же ты пойдешь, Иуда?
- Двинусь на материк Дьори. Поклонюсь Ковчегу небесному. Иисусу помолюсь, Мухаммеду поклонюсь, с Гаутамой посоветуюсь, стоит ли исполнять желанное? Помяну Иеремию и Исайю и потопаю. Поищу Петра и Андрея, тоже, поди, не сидят сиднями, не прохлаждаются. Соберемся, помолимся… Скажем людям: "Братцы, где ковчег рукотворный? Пусть очертится в облачном небе! Пусть поделятся с нами, что уже сотворено, а что еще в проекте! Пусть подскажут, где навалиться, тогда мы все разом, дружно". А так, без правды, - он задумчиво почесался, - зачем трудиться, зачем вкалывать?
С этими словами он встал поклонился на четыре стороны и направился в сторону входного шлюза. С порога предупредил.
- Учитель, я снаружи подожду.
Мы долго молчали. На душе стало томительно-жутко и предощутительно.
Мы долго грдились в ночи и наконец край небосвода посветлел. Теперь оставалось только ждать, когда взойдет солнце. Наступит день, исполнится желание.
Это было сильное, искреннее чувство, оно окрылило меня. Легче стало на душе и у бесправного, лишенного пенсии, предков, будущих койсят, вернослужащего. Растерянно и звонко хмыкнул истерший зубы за немыслимо долгую жизнь, все изведавший и все познавший, попечитель ди. Мне открылось в ту минуту, что не в первый раз он присутствует при рождение веры, прорыва к правде, к чуду, и всякий раз таинство рождения нового, высокого в помыслах, решившего переступить черту существа завораживало. Вот как оно случается? Просто, без лишних слов?.. У каждого из нас была своя заповедь, свой исход. Мы сошлись здесь четверо и скоро разбредемся, но мы успели соприкоснуться своими правдами, и это было хорошо.
Попечитель помалкивал несколько минут, должно быть, ошарашено размышлял над смыслом своих желаний, одолевавших его бесконечно долго, не менее нескольких миллионов лет - о том ли мечталось, того ли жаждала душа? Туда ли стремился, если слово губошлепа оказалось способным всколыхнуть его незримую нейтринную плоть?
Наконец голос попечителя нарушил тишину.
- За металлическую дверь проникнуть не пытайся. "Быстролетный" все сам сделает. Тебе, Володя, надо бы на борт приводной станции архонтов попасть, добраться до ее центрального пульта управления. Не отвечает она мои запросы, таится.
- Как же насчет ковчега?
- Ковчег - производное. Главная опасность в приводной станции. Она и есть главный артефакт.
- Где же она находится?
- В междуцарствие Дауриса и Тавриса.
- Не понял.
- Скоро поймешь.
- Ну, а наградить их снами возможно?
- В принципе все, что создано руками, руками же может быть восстановлено. Химиотерапия, ментальные формулы, одним словом, подумаю… Только, Серый, неужели ты всерьез хочешь наградить их снами?
- Да.
- Смелое решение. Конечно, вера и сон неразрывны, но все-таки… Ночные кошмары, бред, неотвязные страхи, бессонница…
Я промолчал, потом после паузы спросил.
- Значит, полагаешь, пришло время рискнуть? Встать и заявить - хватайте меня, славные! Вот он я!!
- Что-то в этом роде.
Глава 4
Вечером того же дня мы вернулись в замок. Стражи из дежурной смены уже заждались нас и начали грубовато подталкивать тупыми концами копий.
- Все гуляешь!? - ворчливо выругал меня один из них, по имени Туути (бородач, через которого мне пришлось переступить, чтобы добраться до входа в подземелье). - А тут с тоски помирай?
Затем он обратился к Иуде.
- Начнешь ты, плешивый, что-нибудь соврешь про учителя, потом, после отбоя, сказки. И не вздумайте скукоту наводить! - он сунул нам под нос увесистый кулак. - Чтоб дух захватывало!
Мне нестерпимо захотелось осадить его, поставить на место. Ты кому, поганый роб, кулак посмел показать? Кому грозишь, выродок, лишенный снов? Природному homo sapiens, вершине мироздания, награжденному бессмертной душой, обладающему снами?.. Да я тебя!.. Этот простодушный и, по-видимому, до конца неистребимый расизм, вызвал у меня горькую усмешку. Менее всего Туути был похож на биомашину. Скорее на мастера заплечных дел. Кулаки у него были с местные арбузы, что росли на пальмах.
Сулла начал перед отбоем. Рассказал о блудном сыне. Камера провела обсуждение, правильно ли поступил отец, отдав предпочтение гуляке перед добросовестными работниками. Голоса разделились поровну. Затем апостол повел речь о граде земном, являвшимся отражением града Божьего. Связывает их святой ковчег, который мы должны строить не только руками, но и сердцем. Он - наш поводырь, наша надежда. Он - наш вестник и наш спаситель.
- Что есть наша жизнь? - спросил он, и сам себе с горечью ответил. - Виноградье приувялое…
Я втайне гордился Иудой, как если бы он был домашним котом или собакой, научившимися говорить. Было в этом что-то от варварства, от предрассудков, но что есть, то есть. Было лестно, что он сумел надежно соединить отдельные положения веры, превратить их в вероучение - последовательный, обоснованный рассказ о том, как жить, куда и с кем идти, что искать по дороге. Краеугольным камнем его религиозной системы являлась страстная вера, что жизнь не причуда, не игра, не совокупление перенасыщенных генами клеток, но дар, незримый, драгоценный. Согласие многих переменных. Что в ней есть смысл и таится он в спасении. Отыскать его - вот в чем заключено самое заветное желание всякой разумной особи без различия пола, принадлежности к той или иной планете, вере, без любых других душевных накруток и извращений, на которые так горазда разумная плоть. Только с земными низкими желаниями следует поступать так, как учат Благородные истины. Но помимо этих страстей есть еще мечта достичь нирваны, вот от нее никак нельзя избавляться, иначе гибель, слом души. Спасение - то есть обретение смысла - возможно и доступно, только для этого и следует возводить единый для всех ковчег. На его борту каждой твари будет уготовано место - не только поселянам, но и животным, птицам, которые в изобилии водились на Хорде, рыбам и редким страшным ящерам, обитавшим в местных океанах. Все они - законные дети ковчега, ради них он и строился, ковчег. Для их спасения создавался, так что лицезреть его - это высшее счастье для каждого верующего, и никто не может лишить живую тварь права видеть его сияющий образ, триединый, исполненный святого духа. Не важно, наяву или во сне!
Так или не так, ребята?
Сразу после короткой проповеди Суллы, наступил мой черед.
Я уселся на краю нар, спустил ноги, глянул на свои сбитые, покрытые синюшным налетом подошвы, на желтые длинные коготочки, карябавшие каменные плиты на полу, - и начал.
- В некотором царстве-государстве, в горной местности, жил-был гарцук, и у этого гарцука был на дворе столб, а в этом столбе три кольца: одно золотое, другое серебряное, а третье медное. Однажды во время ночного отдыха привиделось гарцуку, будто у золотого кольца конь привязан - что ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц. Поутру встал он и приказал клич кликать: кто этот сон рассудит и коня того достанет, за того он свою дочь отдаст и половину царства в придачу…
- Погоди, погоди, товарищ, - прервал меня главный инженер Тоот. - Развей сомнения. Как это у тебя получается: привиделось гарцуку во время ночного отдыха. Что может привидеться в этот отрезок суток? Это чушь!
- Почему же чушь?! - возмутился я.
- Потому что так не бывает, - терпеливо объяснил мне Тоот. - Дозволенное смыкание глаз - это отдых, это покой. Это - нерабочее состояние. Каждый поселянин спит по приказу славных, и ничего ему в такие минуты мерещиться не может, потому что распоряжения на это нет.
Я пожал плечами.
- Я же не быль рассказываю, а небылицу. Мало ли что во время отдыха может с поселянином случиться.
- Случиться может всякое, - заявил страж, присевший на порог, - а обмысливать всякую ерунду не моги. Лег, смыкай веки, отдыхай. Ты давай что-нибудь, - он повертел крючковатыми пальцами в воздухе, пошевелил коготочками, потом закончил, - что-нибудь замысловатое. Что б дух захватывало.
- Ладно, - кивнул я. - У вас так, у нас так… Только когда посетят вас во время ночного отдыха картинки, не жалуйтесь. Не проситесь назад, в дикость. Ладно, мне продолжать или лучше Роовертов послушаем, как они с мамками под ручку прогуливались?
- Не-е, давай свою небылицу, только без нарушения состояния покоя, а то даже жутко как-то стало, - попросил Этта и поежился. - Это надо же, прозрачный тебя побери, во сне увидал!..
Его передернуло, он принялся усиленно чесаться под мышками. Все, кто находился в камере, тоже начали чесаться.
Провокатор подхватил.
- Ври дальше, старик! Чего их слушать, прихвостней! Опять наврут с три короба.
Рооверты было возмутились, бросились в драку, но их быстро успокоили. Поселяне теснее придвинулись ко мне.
- Послушайте, братцы, что сказывают пересказывают. Рассказчик не прибавляет, слышавший не забывает; что услышал, то и передал, и если не ложь в моих словах, то уж, конечно, правда. Помню, в детстве дедушка Змей Огненный Волк рассказывал историю о летучем корабле.
На этот раз собравшиеся в камере люди онемели.
- Погоди, погоди, - нарушил молчание провокатор. - Ты, старый пень, соображаешь, что говоришь? Это какой такой летучий корабль? Ковчег, что ли?..
Между тем оба Рооверта, так и не снявшие на ночь расшитые халаты, засуетились.
- Не спеши, старик, надо старших предупредить… Начальника канцелярии.
- Вы зачем не в свое дело лезете? - возмутился провокатор. - Это я должен власти оповестить!
- Ты сиди и помалкивай, ухажер! - пригрозили ему слуги из замка и, подобрав полы халатов, помчались к двери. Там они обернулись и предупредили присутствующих.
- Без нас не начинайте. Мы скоренько.
Действительно, не прошло и пяти минут, как в подвал набилась порядочная толпа - все из обслуги, дежурные из канцелярии, начальство, сам гарцук с дочкой на поводке. Губошлепка была молоденькая, чистенькая личиком, с длинными уложенными в подобие птичьего хвоста перьями-волосами.
- Можно начинать? - спросил я.
- Давай, старик, - махнул рукой начальник канцелярии.
- Жили-были в горах старик со старухой и было у них три сына - двое старших умные, а третий дурак. Первых мамка любила, чисто одевала, а последний завсегда был одет худо - в черном халате ходил. Пришла в такой-то год от местного гарцука бумага: "Кто построит такой корабль, который сможет летать, тому можно будет с дочерью гарцуковой пару раз пройтись до кустов густых, до подстилок мягких"…
- В каком году эта бумага вышла? - поинтересовался начальник канцелярии. - С каким грифом ее распространяли?
- Не перебивайте! - раздался голос гарцука. - Пусть плетет дальше… Что ты там, старик, о дочке гарцуковой наврал?
- Из сказки, ваше благородие, слова не выбросишь, - вздохнул я. - Как слышал, так и говорю, и если не ложь в моих словах, то воистину правда. А за скудость умишка прошу прощенья и вашего благоволенья… Старшие братья решили счастье пробовать, мамка снарядила их дорогу, надавала белых пирогов, разного мясного да фляжку самогонки вручила и выпроводила…
Младшему сыну, как известно любому землянину, достались объедки и вода холодная, и если бы не старец, встретивший его на дороге, никогда бы не пройтись ему с гарцуковой дочерью до подстилок мягких.
Приказ гарцука - закон для подчиненных. До самого конца никто не посмел меня перебить, разве что, когда забрел дурень за семь гор, за семь рек и наткнулся на холм чудной - верхушка срезана, а сверху что-то вроде колпака надвинуто; когда поскользнувшись полетел в яму и угодил в самые недра летучего корабля, - все ахнули. Гарцукова дочь со страху прижалась к отцу. Тот погладил ее по голове, поправил ошейник.
- Словно в преисподнюю попал дурень: ни зги не видать, ни шороха не слыхать, только вдруг со всех сторон огоньки забегали и чей-то голос спросил: "С чем пожаловал, добрый молодец? Дело пытаешь или от дела лытаешь?" Тот объяснил, что вышел приказ от местного великого гарцука всей молодежи попробовать свои силы и соорудить такой корабль, который смог бы по небу летать.
Ответил голос: "Нашел ты, добрый молодец, что искал. Я и есть тот летучий корабль, только крылья у меня помяты. Был у меня бой кровавый с Черным гарцуком, теперь лежу здесь, от ран помираю. Ты меня накорми, напои, тогда и я тебе добрую службу сослужу. Только когда урок исполню, отпусти ты меня на все четыре стороны, полечу я на родину, где мой дом, где мои друзья".
На том и по рукам ударили.