- И вот кто-то не рассчитал... Или не смог удержаться... Вспышка была так ярка, что на мгновение все ослепли... Это - как тысячи солнц!.. Разом... Нет-нет, тишина не была разрушена - только слепящий свет... И вся голубизна неба просто вызолотилась... Потом позолота спала... Дымящиеся обломки падали нам на головы... Где-то падали совсем рядом... Теперь рты людей были искажены криком, немым криком, который никого не оглушал. Это и был тот тысячеголовый "Крик" Мунка, тысячеротый крик онемевшей толпы... И, конечно, глаза... Таких глаз я в жизни не видел!..
Когда небо перестало падать на наши головы, мы все и ринулись туда... Надо было пройти сквозь какие-то узкие ворота, которые не могли пропустить всех сразу... мы лезли через какие-то плетни и заборы... и потом подошли...
Он лежал как фараон в саркофаге... всё тело было погребено в дымящихся обломках, шлем на голове, очки на шлеме... Какая-то женщина освобождала тело от обломков... лицо его было спокойно и чисто... высокий лоб, красивый нос, волевой подбородок... сочные страстные, но немые без крови губы... Я видел, как они ещё жили, как пытались что-то сказать... но не успели... Я видел, как жизнь уже не жила в них, медленно покидая, заставляя их неметь и оставляя даже без шевеления, остужая их и обескровливая, вытекая из них гробовой тишиной и беря их какой-то восковостью и синюшностью, превращая их в... не превращая ... заплетая едва теплившуюся в них усмешку в тугой крепкий вечный теперь уже узел. Надо бы снять с него маску, вдруг подумал я, и вдруг дрогнули его веки, и медленно-медленно открылись глаза... Они не издали ни звука, ничего не сказали, ничего нельзя было прочесть в этом взгляде... Они лишь какое-то мгновение смотрели в высокое небо, что-то ища там, и тотчас взгляд этот потух... И веки не закрылись...
Я посмотрел на женщину, освобождавшую его от обломков, она смотрела на его лицо, не шевелясь...
Это была не Тина...
- Это тебе приснилось, - говорит Лена.
"Играйте-играйте, да не заигрывайтесь" - сказала не Тина.
Это был знак?
Она закрыла ему уже слепые навеки глаза.
А где была Тина?
"Я не видела его мёртвым" - послышалось мне.
Глава 5
Каштаны Парижа ничем не отличаются от каштанов Киева. Ничем. Даже язык, на котором они шепчут тебе приветные слова, точно такой же, хотя вокруг звучит французский прононс и впечатление такое, будто даже голуби на Рояль де Палас воркуют по-французски. Мы с Жорой уже третий день жили близ виллы Боргезе, той самой виллы, где полвека тому назад Генри Миллер приветствовал своих героев "Тропика рака" потоками спермы из своего железобетонного фаллоса. Мы совершили паломничество в этот праздник, который, как ты понимаешь, всегда с тобой... Аню мы нашли сразу.
- Ань, привет, это я, - сказал я по-русски, как только в трубке раздался ее голос.
- Привет, - сказала она и умолкла, видимо, вспоминая мой голос.
Чем я мог ей помочь? Разве что этим:
- В баню с нами идем?
Трубка какое-то время молчала, затем коротко запиликала. Я набрал номер еще раз.
- Привет, - повторила она и тут же спросила:
- Я тебя знаю? Ты кто?..
- Рест.
Трубка молчала.
- Алло, - сказал я, - это я, правда.
Затем произнес на чистом французском:
- Я здесь, в Париже, я совсем рядом. Это тоже правда.
Встреча была назначена на шесть вечера. Мы были безумно и искренне рады снова видеть друг друга. Я ее сразу узнал. Эти широко открытые на мир, огромные, синие, как море, сияющие радостью встречи глаза...
- Я не верю своим глазам, - сказала она, - как ты меня нашел?!
Боже мой! Вот же эти родные глаза! Еще более красивые, чем прежде!
- Красное тебе очень идет, - сказал я.
- Я знаю. А ты похож на быка, - улыбнулась Аня.
Я и сам чувствовал, что готов на нее наброситься.
- Ты безупречна!- сказал я.
Это была чистая правда. Сколько же лет мы не виделись?!
- И ты почти не изменился.
Мы обнялись, я нежно обеими руками прижал ее к своей груди и, закрыв глаза, долго, как только мог, вдыхал и вдыхал, наполняя легкие прохладным ароматом ее духов. Сколько же лет мы не виделись?! Ее комплимент и это осторожное "почти" меня не расстроили. Я представил ей Жору.
- Жора, - сказал он, подавая ей руку.
- Жора?!- Аня посмотрела Жоре в глаза и сказала: - какое крепкое и простое имя!
Затем мы пили какое-то кислое, как уксус, вино, я рассказывал, Аня слушала. С первых же минут нашей встречи, я понял, что в присутствии Жоры (хотя он не проронил ни одного слова, а только вполглаза зыркал на нас, потягивая вино из бокала) она не произнесет ни слова правды.
- ...и мы переделаем мир, - говорил я.
- Это хорошая идея.
Односложность ее ответов свидетельствовала, что лимит ее доверия к людям в этой, чужой для нее стране, давно исчерпан, и я не смогу узнать у нее даже малую толику из той жизни, которую она здесь ведет. Даже мне, я заметил, она не совсем доверяла. Видимо, жизнь в Париже научила ее держать язык за зубами, хотя, казалось, здесь-то и можно было позволить себе посплетничать о ком и о чем угодно. Я шепнул об этом Жоре на ухо, и он испарился в ту же минуту, сославшись на неотложное дело в парижской мэрии.
- Кого ты с собой привез?
Это был первый вопрос, который она задала, как только мы остались одни.
- Мы к тебе с деловым предложением.
- Мы?
- Это тот самый Жора, о котором ты постоянно спрашивала.
Она только пожала плечами.
- Не помню...
Потом я как только мог коротко рассказал ей существо вопроса. В моем рассказе не было ни слова пафоса, никаких обещаний или предположений, голая правда и ничего кроме правды. Чего, собственно, я добивался?
- И мы с тобой, как и прежде, - оптимистически заключил я, - одержим в очередной раз победу над генами...
Мы помолчали. Аня взяла сигарету, и я чиркнул зажигалкой.
- Я не понимаю тебя, - сказала она, пустив в сторону струйку дыма, - зачем ты так шутишь?
Ее глаза ни разу не мигнули. Я не знал, что ответить, и тоже прикурил сигарету.
- Я не шучу, - сказал я.
- Все эти истории - корм для фантастов. Ты такой же мечтатель...
- Никакой это не корм! - возмутился я.- Это, это...
- Знаешь, - сказала она, - мне жутко приятно видеть тебя, мы еще успеем наговориться, позвони мне после восьми. А сейчас мне надо идти.
- Я тебя понимаю...
Я был ошарашен таким недоверием.
- Я за тобой заеду. Вот мои телефоны.
- Хорошо.
- Ты где остановился? - спросила она так, словно Жоры вовсе не существовало.
Я сказал. Она положила в пепельницу дымящуюся сигарету, достала из сумочки свою визитку - держи! - Встала и поспешила к выходу. Я смотрел ей вслед, и как ни старался, не мог в ней узнать нашу Аню. Так много в ней всего изменилось. Когда ее фигура скрылась за дверью, я посмотрел на визитку: "Anni Gyrardo". Жирардо, Жирардо, подумалось мне, что-то очень знакомое.
Кто такой Жирардо? Я не мог тогда вспомнить. Потом выяснилось, что у нашей Ани такая же фамилия, как и у этой блистательной и непревзойденной француженки - Анни Жирардо.
- Жирардо?! - у Лены от удивления глаза просто выпадают из орбит.
- Ага, Жирардо.
- Представляешь?!
- Что?
- Ну, помнишь, ты уже как-то сказал, что...
- Не, - говорю я, - не помню. А что?
- Про то письмо, помнишь, ты рассказывал.
- Какое письмо?
Я только делаю вид, что не понимаю, о каком письме идёт речь.
- Идём спать.
- Да нет, - говорит Лена, - ничего. А на самом деле, - спрашивает Лена, - она и есть та самая Аня Гронская, о которой ты?..
- Да. Та.
- Ты слишком много куришь, - говорит Лена.
- И пью тоже. Вообще-то я давно бросил, - произношу я и окунаю еще тлеющую сигарету в стакан с недопитым вином.
Спать, спать...
Засыпая уже, я вдруг вижу перед глазами это злополучное письмо, белый лист, на котором черным по белому... моим, моим же! красивым убористым почерком (боже, какие каракули!) вот что написано:
"Милая, Ти!
Какой восторг! Какое крушение!..
У меня не укладывается в голове! Как такое возможно - в твои годы при таком нагромождении дел - сочетать в себе столько талантов... Не хвалю, просто начинаю не верить в то, что в этом славном юном по-женски очаровательном тельце свилось гнездо и выпестовалось такое умопомрачительное... Нечто! - сочетающее в себе все земные стихии в удивительно гармоничных пропорциях...
Попытайся вообразить себе мои телодвижения и представления о возможностях постижения Тебя - личности!
Самое трудное - обосновать и признать самую суть, так сказать, нутро твоё, ёмкость и аккумуляцию энергетических сил, переполняющих Тебя! Ты - как та Первая Точка мироздания, из которой Большим взрывом родилась наша Вселенная! Каждым своим новым словом Ты высвобождаешь целый доселе мне неведомый мир!
Крушение моё в том, что я, зная (надеюсь) Твоё предназначение (ну хоть вектор и траекторию развития), не в состоянии (пока ещё) осмыслить и выразить словами всю эту гору груд... этот фонтан Твоих манифестаций и революций!)) Ты как та Эйфелева башня в сверкающих ночью алмазах с прожектором, вырывающим из тьмы куски живой жизни...
И т. д. ...
Меня так волнует... просто терзает и опустошает Твоё творчество и такая необъятная и непостижимая палитра Твоих устремлений
Горжусь Тобой!
Благодарен Богу за то, что Ему удалось сблизить наши орбиты и мы хоть ничтожную долю времени бороздим вдвоём просторы Вселенной!
Постижение Тебя Непостижимой и такой Беспощадной (не пощажу!) возносит меня на новую высоту и молодит моё тело и душу! И питает надежду на возможность новых и новых открытий в Тебе. Пусть и Твои Пути неисповедимы, но я буду пытаться следовать за Тобой, прилепившись к Твоим сандалиям. (Не, не раб!!!)
Это же - прекрасно - раскладывать Тебя по полочкам, препарируя каждую выемку или бугорок, каждую порочку...
Ты - сангвиник - этого не поймёшь! Это сугубо холерическое предприятие. И кстати, очень учёное - разложить на части, чтобы лучше познать целое. Есть такая методология поиска.
Ты не терпишь никакую похвалу, но я и не нахваливаю Тебя - выражаю свой восторг!
Так что вот: очарован Тобой!
Жду Твоих новых шедевров!
Спасибо за...
За Любовь!"
Ну, ни фигулечки себе, думаю я и... просыпаюсь...
- Лен, - ору я, - ты где?!
Стоп-стоп, думаю я, что это было? Какое письмо? Откуда оно взялось? Кому я его писал - Тине? Но... Как?.. Куда?.. Зачем?.. Кто она такая, чтобы писать ей какие-то письма?..
- Лен!..
Но я ведь видел каждую буковку, каждую запятую... А мои восклицания!.. И - главное, - суть, суть!!! Надо же!.. Мои признания в любви тому, кого и в помине не существует, кого совершенно не знаешь, не то что не знаешь - даже не представляешь... Тине?.. Тине?! Эка невидаль!..
Просто - курам на смех!!!
Прошло столько лет, а я помню каждую строчку!
Надо же!..
- Леееееееееееееееееееееееееееееееееенннн!..- ору я.
- Тебе соску, - войдя, спрашивает Лена, - ты - маленький ребёнок?.. Ах, ты, дитя моё неразумное...
- Да нет, ты послушай...
- Вставай уже, май на дворе!
- Какой май?! Слушай же, слушай... Я письмо написал...
- Отправляй... И идём завтракать!.. Твои любимые грибочки...
- Ты хочешь меня отравить? - шучу я.
- А надо?..
Надо же!..
А ведь я, помню, уже тогда знал каждую её порочку, каждый пупырышек её кожи... Не понимаю, как я жил и живу до сих пор без неё...
Я полцарства отдал бы, чтобы прочесть её ответ!..
А ведь знаю, наверное: Тина письмо моё никогда не получит... Никакого ответа не будет! Нечего и помышлять...
Живу в ране...
Глава 6
- Раз уж мы выбрались в Париж, - сказал Жора, - мы должны увидеть его ногами. Такие праздники не часто выпадают на нашу долю. Ты согласен?
Что я мог на это ответить? У меня, видимо от вчерашнего вина, раскалывалась голова. Мне однажды довелось побывать в Париже, но я так и не смог насладиться его величием. И вот я снова в этой купели праздника. Ведь Париж - это праздник, который всегда... Современный и старинный Париж! Мы трубим о Париже на всех перекрестках как о чем-то привычном и близком, шутим, слушаем, кивая головой, всякие россказни о его достопримечательностях, никому не давая повода сомневаться в том, что знаем Париж, как знают собственное отражение в зеркале.
В тот день мы до вечера валялись в постелях, и теперь торопились на встречу с Аней.
- Ты спешишь как на собственную свадьбу, - заметил Жора, - никуда твоя Аня не денется.
- Еще надо успеть где-то купить цветы, - сказал я.
Я то и дело поглядывал на часы, переходя с быстрого шага на бег, и Жоре время от времени приходилось рукой придерживать меня за плечо. Я редко видел Жору спешащим, хотя всегда едва за ним успевал. Теперь же он тянулся за мной, как последний, улетающий на юг журавль. На углу мы купили розы.
- Мне кажется, она была бы рада и лютикам, - сказал Жора.
Я не помню, чтобы он дарил цветы женщине. Жора с букетом в руке - я не мог себе такое представить. Я силился вспомнить, дарил ли я когда-либо Ане цветы, и не мог.
- Она крайне редко смеется, - заметил Жора
- Это ее большой плюс, - сказал я.
Жоре нечего было сказать, мы плелись по какой-то узенькой улочке. Потом мы сидели на скамье. Через час мы уже были рядом с кафе.
- Привет, - крикнул я, едва увидев ее, стоящей в условленном месте, и замахал обеими руками.
Я протянул ей букет и чмокнул в щеку. Жора уже стоял рядом и смотрел куда-то в сторону, ожидая, когда очередная радость нашей с Аней встречи поприутихнет. Он так и не произнес ни единого слова приветствия, и Аня ответила тем же.
- Извини, - сказал я.
- Я заказала столик, - сказала она, - идемте...
Мы с Жорой были голодны, а Аня даже к вину не притронулась. Разговор сначала не клеился, и мне было жаль, что ничего нельзя изменить. Мы с Жорой делали вид, что заняты только едой, а Аня тем временем рассматривала лепестки бархатных роз. В ее руках была не только розовая салфетка, которую она зачем-то пыталась свернуть в трубочку, но и наша жизнь. И вот мы с Жорой наелись. Как-то нужно было перейти к разговору о будущем сотрудничестве. Собственно, о чем говорить? Вчера было сказано главное - без нее мы ни шагу! - и сейчас мы ждали ее ответа. За этим и пришли.
- Ты можешь устроить мне встречу с Моно?- спросил Жора и посмотрел на Аню.
- Кто такой Моно?
Нам и в самом деле нужны были подробности о механизмах регуляции генов. В последнем журнале "Сell Biology" мы прочитали статью этого любопытного француза и теперь, пользуясь случаем, хотели бы кое-что у него уточнить. Аня сказала, что не знает никакого Моно, а в "Cell Biology" не заглядывала уже лет десять. Еще не было и пяти, а она, я заметил, уже пару раз бросила короткий взгляд на свои крошечные наручные часики.
- Рест, - сказала она, - я ничего не решила.
Она положила салфетную трубочку на стол, посмотрела мне в глаза виновато-застенчивым взглядом и пожала плечами.
- Я не знаю, - сказала она, - я не представляю себе...
И снова ее прелестные плечи повторили движение абсолютного непонимания своего с нами будущего. Она смотрела то на меня, то на Жору, который только молчал, и мне приходилось идти ей навстречу, выручая новым вопросом:
- Ты совсем не ешь, и вино тебе не по вкусу?
На этот счет у Ани не было желания даже кивнуть головой. Не в этом ведь дело. Иногда она указательным пальцем левой руки упиралась в щеку, как бы в попытке ее проколоть (ее детская привычка), и я узнавал нашу Аню. Все возвращается на круги своя.
- Где-то здесь, в Париже обосновался и наш монарх, - сказал Жора, - ты не знаешь, как его найти?
Переход на "ты" не произвел на Аню никакого действия.
- Какой еще ваш монарх?
- Его зовут Михаил Николаевич. Он отпрыск царского рода...
- Я знакома с потомками и Толстого, и Пушкина, - сказала Аня, - знаю многих из второй и третьей волны эмиграции, а вот вашего Михаила Николаевича среди них не припомню.
- Зачем он тебе? - спросил я Жору.
- Так...
Мы сидели в небольшом кафе невдалеке от кабаре "Мулен Руж", не спеша попивая легкое красное винцо и жуя какое-то французское мясо: крохотные хорошо прожаренные кусочки, сдобренные острым соусом. За окном еще сновали взад-вперед прохожие, уже стемнело, и кафе было просто набито прекрасными служанками Мельницы, танцовщицами Мулен Руж, без припыленных мукой лиц, без запаха свежесмолотого зерна... Прошло еще полчаса.
- Понимаешь, - наконец сказал Жора, - мы приехали за тобой и...
Он выпрямился в спине и передернул плечами.
- ...и без тебя не уедем.
Скальп его молчал.
- Да, - сказала она, - я все понимаю.
Теперь она откровенно рассматривала Жору, а он рассматривал свои ногти. Ему надоела осада Ани и он приготовился к штурму.
- Послушай, - сказал он, - ты послушай меня... И вдруг рассмеялся.
В жизни бывают минуты, когда кто-то должен взять на себя ответственность за происходящее. Как раз пришла эта минута, и Жора взял дело в свои руки. Как поведет себя Аня, я не мог даже предположить. Пусть Жора пробует, думал я, надо ведь сдвинуться с места. Мы же прилетели в Париж не ради веселой прогулки по Елисейским полям, у нас дела посерьезнее! Но пошли они вкривь и вкось! Почему? Мы решили: без Анны мы не сдвинемся с места, без Ани, без Тамары и Юры, без Васьки Тамарова, без Женьки... Нет-нет, без них - ни шагу! Это решение пришло к нам не сразу и не просто так. Ну, и раз мы решили... И вот мы в Париже, и вот оно наше спасение перед нами: Аня! Неужели она наше спасение, думал я, глядя ей в глаза. А Жору уже ничто не могло остановить. Он положил локти на стол, взял пальцы в замок и ровно секунду пристально смотрел на Аню, словно изучая ее. Кто-то громко рассмеялся за соседним столиком. Этот смех заставил Аню повернуть голову в сторону, и теперь нам с Жорой ничего не оставалось, как только любоваться ее прекрасным профилем. Я понимал: началась игра, жизнь продолжалась, я отпил очередной глоток из бокала.
- Так вот, - произнес Жора, откидываясь на спинку из белого пластика, - ты должна это знать...
- Что?
Аня впервые посмотрела Жоре прямо в глаза, и за это он одарил ее своей обворожительной улыбкой. Глухая стена, все это время разделявшая их, вдруг рухнула. И она тоже не сдержала улыбки.
- Что именно?- спросила она еще раз.
Но Жора не спешил отвечать. Он добыл из своего видавшего виды, некогда желтого с медной защелкой портфеля сначала кисет, а затем и тяжелую черную трубку, и стал тщательно набивать ее табаком. Я не вмешивался в это представление.
- Не понимаю, - сказал он наконец, - как можно так жить?
Скальп его, наконец, дернулся, обнажив устрашающе голый (мне так казалось) пребелый череп. Так, во всяком случае, мне показалось. Анины брови медленно поползли вверх, и мне впервые удалось заметить морщинки на ее лбу. Она не произнесла ни слова, только смотрела то на Жору, то на его пальцы, которые со знанием дела управлялись с уже почти побежденной ими трубкой.