Роман Джеймса Патрика Донливи (род. 1926 г.) "Рыжий" является не только абсолютным шедевром черного юмора, но и одной из самых популярных и любимых книг Запада. Это - роман-поэма, роман-джаз, в котором грустная, словно взятая саксофоном нота, неожиданно обрывается и вместо нее раздается взрыв поистине гомерического хохота, трагическое и комическое тесно, как и в реальной жизни, сплелось в "Рыжем" в один поистине "гордиев узел", который на протяжении всего романа тщетно пытается разрубить его главный герой, "вечный студент и турист" Себастьян Дэнджерфилд.
Джеймс Патрик Донливи
Рыжий
1
Скудное весеннее солнце. По дороге в порт с грохотом тащатся телеги. Кричат бледные босоногие дети.
Входит О’Кифи и взбирается на высокий табурет. Рюкзак он забрасывает за спину и поворачивается к Себастьяну Дэнджерфилду.
- Ванны здесь чудовищных размеров. Впервые за два месяца я искупался. С каждым днем я все больше становлюсь похожим на ирландца. Подобно тому, как в Штатах при входе в метро всякий раз проходишь сквозь турникет.
- Ты ехал в первом или третьем классе, Кеннет?
- Первым. Мне осточертело стирать белье, а в этих убогих комнатушках в Тринити оно совершенно не сохнет. В конце концов я стал отдавать свое полотенце в прачечную. А ведь в Гарварде я мог зайти в аккуратненькую, выложенную кафелем душевую, а затем быстренько натянуть на себя чистое исподнее.
- Что ты будешь пить, Кеннет?
- А кто платит?
- Я только что отнес в ломбард электрокамин.
- Тогда закажи мне сидра. А Мэрион знает, что ты его заложил?
- Она уехала в гости к родителям и взяла Фелисити с собой на эти шотландские торфяники. Думаю, Балскадун ее совершенно доконал. Шорохи на крыше и стоны под полом.
- Ну и как ты там устроился? Зад себе еще не отморозил?
- А ты приезжай. Останься на выходные. Еды у меня немного, но я охотно поделюсь с тобой тем, что имею.
- То есть ничем.
- Я бы так не сказал.
- А я бы сказал. С тех пор, как я притащился сюда, все идет наперекосяк, а мои однокашники по Тринити убеждены, что мне деньги некуда девать. Они уверены, что если я получаю пособие по демобилизации, то карманы у меня битком набиты купюрами. Кстати, ты получил перевод?
- В понедельник проверю, пришел он уже или нет.
- Если мой не пришел - я погиб. А ты к тому же должен обеспечивать жену и ребенка. Черт! Но зато ты живешь регулярно, а я еще вообще не познал, что это такое. Не найдется ли здесь для меня какой-нибудь дамы не слишком строгих правил?
- Я поищу.
- Ну ладно. Мне пора идти, чтобы найти моего научного руководителя. Заодно проверю, смогу ли я отыскать аудиторию, где буду учить греческий. Никто ни черта не знает. Все держат в тайне. Нет, пить я больше не буду. Приеду на выходные.
- Кто знает, Кеннет, может быть твоя первая женщина уже будет тебя ждать.
- Что ж, посмотрим.
2
Крутой подъем к Балскадуну. Дорога петляет среди домов, прижимается к ним. Внимательные взгляды соседей. Туман над застывшей водой. Человек карабкается вверх по дороге. На самой вершине она упирается в зеленую дверь в бетонной стене.
Он в дверном проеме, улыбается; на нем белые туфли для гольфа и коричневые, в рыжую искорку, брюки; подтяжки скручены из обрывков проводов.
- Входи же, Кеннет.
- Ну и местечко. На чем только оно держится?
- На вере.
О’Кифи шныряет по дому. Открывает двери, кладовки, выдвигает ящики столов, спускает воду в унитазе, поднимает крышку бачка и спускает ее еще раз. Заглядывает в холл.
- Эта штуковина и в самом деле работает. Если бы у нас была жратва, она могла бы нам пригодиться. Внизу, в городе, находится один из этих гигантских продуктовых магазинов. Почему бы тебе не спуститься туда, чтобы продемонстрировать свой английский акцент и получить кредит. Я люблю твое общество, Дэнджерфилд, но предпочитаю наслаждаться им не натощак.
- Я уже и сам подумывал об этом.
- Одежонка у тебя, однако, не та.
О’Кифи выбежал в гостиную. Распахнул настежь стеклянную дверь, сорвал несколько листиков с почти засохшего растения и вышел в сад. Он постоял на неаккуратно подстриженном газоне, а затем пронзительно свистнул, увидев далеко внизу отвесные скалы над морской зыбью. Он обошел весь дом, заглянул во все окна. В спальне он обнаружил Дэнджерфилда - стоя на коленях, тот рубил топором голубое одеяло. О’Кифи поспешил вернуться в дом.
- Ради Бога, Дэнджерфилд, что ты творишь? Ты свихнулся?
- Терпение, Кеннет.
- Но это же отличное одеяло. Если ты хочешь его изрубить, лучше отдай его мне.
- А вот теперь, Кеннет, посмотри на меня. Ты видишь? Я обмотал им шею, подоткнул бахрому и - готово! Ну чем не голубой шарф команды гребцов из Тринити? Без утонченной дерзости невозможно воспользоваться неравенством классов. А вот теперь посмотрим, откроют ли нам кредит.
- Хитрюга. Но должен признать, что выглядит эта штука отлично.
- Разведи огонь. Я скоро вернусь.
- Раздобудь цыпленка.
- Постараюсь.
Дэнджерфилд вышел на пустынную Балскадунскую улицу.
Прилавок был сплошь завален аппетитными окороками и заставлен плетеными корзинами с яйцами. За длинным прилавком - продавцы в белых фартуках. С потолка свешиваются грозди зеленых бананов, привезенных с Канарских островов. Дэнджерфилд остановился перед седовласым продавцом, услужливо бросившимся ему навстречу.
- Добрый день, сэр. Чем могу служить?
Дэнджерфилд, поджав губы, выдерживает паузу.
- О да. Добрый день. Я бы хотел открыть у вас кредит.
- Вот и прекрасно, сэр. Будьте любезны, пройдите сюда.
Продавец распахивает гигантский гроссбух, лежащий на прилавке. Уточняет имя посетителя и его адрес.
- Посылать вам счета помесячно или поквартально, сэр?
- Думаю, поквартально.
- Возьмете ли что-нибудь сегодня, сэр?
Сцепив зубы, Дэнджерфилд шарит глазами по прилавкам.
- Имеется ли у вас "Пробковый Джин"?
- Разумеется, сэр. Вам большую бутылку или маленькую?
- Пожалуй, большую.
- Чем мы еще можем быть вам полезны, сэр?
- А есть ли у вас "Хейг энд Хейг"?
Продавец кричит через весь магазин. Мальчишка скрывается за дверью и вскоре появляется с бутылкой в руке. Дэнджерфилд поглядывает на ветчину.
- Сколько фунтов, сэр?
- Я возьму весь этот кусок. И еще два фунта сыра и цыпленка.
Улыбающийся продавец рассыпается в любезностях.
- Ну и погода. Ужасный туман. Не позавидуешь тем, кто в море.
Он хлопает в ладоши, подзывает мальчишку.
- Иди сюда, помоги отнести покупки джентльмену. Удачного вам дня, сэр.
Вверх на гору. О’Кифи вырывает у него свертки с покупками и раскладывает их на кухонном столе.
- Не знаю, как это у тебя получается, Дэнджерфилд. Когда я однажды попытался открыть кредит, мне сказали, чтобы я не появлялся без гарантийного письма из банка, в котором я держу деньги.
- Все дело в голубой крови, Кеннет. А теперь я отрежу кусочек сыру и дам его мальчугану.
Дэнджерфилд возвратился на кухню, улыбаясь и потирая
руки.
- Зачем ты накупил столько выпивки?
- Чтобы согреться. Думаю, со стороны Арктики скоро подует ледяной ветер.
- А что скажет Мэрион, когда вернется?
- Ни слова не скажет. Английские жены - просто чудо. Знают свое место. Ты и сам должен жениться на англичанке.
- Самое главное для меня - впервые отведать запретный плод. И семейное гнездо с женой и ребятишками, на которое медленно падает снег. Налей мне немного виски и не путайся под ногами, пока я буду готовить жратву. Иногда мне кажется, что приготовление еды - единственное занятие, для которого я гожусь. В то лето, когда я работал в Ньюпорте, я подумывал о том, чтобы вообще бросить Гарвард. Шеф-поваром там был грек, который был обо мне весьма высокого мнения, потому что я мог изъясняться на чистейшем литературном греческом. Но они все равно выперли меня оттуда, потому что я пригласил ребят из Гарварда выпить со мной в клубе. К нам подошел метрдотель и уволил меня на месте. Он сказал, что персонал не должен фамильярничать с посетителями.
- Вполне справедливо.
- А теперь, когда я уже стал дипломированным специалистом по классической филологии, мне все равно приходится готовить.
- Благородное призвание.
О’Кифи моет кастрюли и носится от стойки к столу и обратно.
- Кеннет, ты ведь считаешь себя неприспособленным к половой жизни и поэтому испытываешь разочарование в ней?
- Да.
- В этой замечательной стране тебе представится немало возможностей.
- Немало возможностей для противоестественных связей с крупным рогатым скотом. О Господи, я забываю об этом только тогда, когда изрядно проголодаюсь. Я стервенею от еды. В Виденерской библиотеке я прочитал все книги о половой жизни, какие только у них были, чтобы разобраться, как мне к ней приступить. Помогло как мертвому припарки. Должно быть, я вызываю у женщин отвращение, и ничего тут не поделаешь.
- Неужели ты никогда никого не заинтересовал?
- Лишь однажды. В колледже "Черная гора" в Северной Каролине. Пригласила меня послушать музыку и начала прижиматься ко мне. Я вылетел из ее комнаты как ошпаренный.
- Но почему же?
- Вероятно, она была чересчур уж страшна. Это еще один мой недостаток. Меня привлекают лишь красивые женщины. Единственное мое спасение - состариться и утратить к этому интерес.
- Тебе будет хотеться еще больше.
- О Господи, неужели это правда? Если это и в самом деле меня ожидает, то лучше уж броситься вниз с этой скалы. Скажи мне, что ты испытываешь, занимаясь этим регулярно?
- Привыкаешь, как и ко всему остальному.
- Я бы никогда не смог привыкнуть. Но что означает визит, который Мэрион наносит своим маменьке и папеньке? Ссора? Пьяный дебош?
- Непродолжительный отдых ей не повредит, да и ребенку тоже.
- Я подозреваю, что ее старикан видит тебя насквозь. Иначе, как бы ему удалось наказать тебя на двести пятьдесят монет? Не удивительно, что он тебя облапошил.
- Он просто завел меня в кабинет и сказал, извини, сынок. Дела идут сейчас не так хорошо, как прежде.
- Ты должен был заявить: или приданое, или свадьбы не будет. У адмирала должны водиться деньжата. Нужно было заговорить ему зубы, например, объяснить, что ты должен обеспечить Мэрион привычный для нее жизненный уровень, или растрогать его своими душещипательными планами на будущее.
- Слишком поздно. Это было накануне свадьбы. Из тактических соображений я даже отказался выпить. Он, однако, выдержал паузу в добрых пять минут после ухода дворецкого, прежде чем признался в своей неплатежеспособности.
О’Кифи переворачивает цыпленка, придерживая его за ногу.
- Ну и хитрюга! Зажал двести пятьдесят монет. Если бы ты не растерялся, то сообщил бы ему, что уже трахнул Мэрион и, поскольку вы ждете ребенка, то небольшое вспомоществование пришлось бы в самый раз. Посмотри, до чего ты дошел. Тебе не хватало еще завалить экзамен по юриспруденции и устроить по этому поводу веселенькую пирушку.
- У меня все в порядке, Кеннет. Для полного счастья мне не хватает только пары монет. У меня есть дом, жена, дочь.
- Ты имеешь в виду, что снимаешь дом. Прекратишь платить за аренду - и дома нет.
- Давай-ка я тебе лучше налью, Кеннет. Мне кажется, ты хочешь выпить.
О’Кифи посыпает цыпленка сухариками. За окном ночь и шум прибоя. Музыка ангелов. Умиротворяющая тишина.
- Это все твоя слишком горячая кровь, Дэнджерфилд, из-за нее твоя семья будет голодать, а ты закончишь свои дни в доме призрения для нищих. Ты должен был действовать умнее и жениться исключительно по расчету. Зашел под мухой, перепихнулся, и вот тебе - корми еще одного едока. И вам придется, как когда - то в детстве мне, жрать одни макароны, пока они не начнут лезть у вас из ушей, и в конце концов тебе придется тащиться обратно в Америку вместе со своей женой - англичанкой и английскими детками.
О’Кифи с благоговением укладывает цыпленка на сковородку и, причмокнув губами, засовывает в духовку.
- Блюдо будет называться цыпленок по-балскадунски, Дэнджерфилд. С наступлением ночи мне начинают мерещиться привидения. Впрочем, пока я слышу только звуки прибоя.
- Не спеши с выводами.
- Ну да ладно, после сытного ужина привидения вряд ли станут мне докучать и уж точно никогда не сунутся ко мне, если я заживу полноценной половой жизнью. Ты, наверное, не знаешь, что в Гарварде я все-таки покорил Констанцию Келли. Так звали девушку, которая два года водила меня за нос, пока я не раскусил ее напускную американскую женственность и как следует не прижал. Впрочем, мне эта задача оказалась не по зубам. Она так и не отдалась мне. Позволяла все, кроме этого. Берегла себя для богача с Бикон Хилл. Я был не прочь на ней жениться, но она не хотела скатываться со мной на низшую ступеньку социальной лестницы. Ей был нужен человек ее класса. Разумеется, она была права. Но знаешь, что я придумал? Когда я разбогатею и вернусь в Штаты в шмотках с Сэвилл Роу, трубкой из корня эрики, с "моррисом" и собственным шофером, тогда я вовсю буду демонстрировать свой английский акцент. Приеду в загородный дом, где она будет жить с этим ничтожеством, дом, в котором ни за что не поселилась бы подлинно бостонская семья, оставлю шофера в машине, а сам пойду по садовой дорожке, расшвыривая детские игрушки элегантной тросточкой, и громко постучу в дверь. Она выйдет, перепачканная мукой, а с кухни будет доноситься запах овощного супа. Я в изумлении посмотрю на нее. Затем я как бы приду в себя и с изысканным английским акцентом совершенно уничижающе произнесу… Констанция… Из тебя получилось то, что я и предвидел. А потом я повернусь на каблуках, чтобы она могла полюбоваться работой моего портного, отброшу тростью еще одну игрушку и с хохотом ретируюсь.
Дэнджерфилд весело раскачивается в кресле-качалке, то и дело одобрительно поддакивая. О’Кифи расхаживает по красному кафельному полу, размахивая вилкой, его единственный глаз сверкает, и похоже, что он свихнулся.
- Мать Констанции люто меня ненавидела. Она была убеждена, что я гублю репутацию ее доченьки. Она перехватывала все письма, которые я писал Констанции, а я не вылезал из Веденерской библиотеки, придумывая самую чудовищную похабщину, на которую только был способен. Думаю, старой шлюхе нравилось читать мои сочинения. Меня веселила мысль о том, что ей приходится все это читать, а затем сжигать. Черт побери, я вызываю у женщин отвращение. Этой зимой, когда я навещал своих стариканов в Коннемаре, на меня не клюнула даже моя, страшная как смертный грех, двоюродная сестричка. Я подстерегал ее, когда она шла ночью доить коров, и увязывался за ней. На меже я пытался затащить ее в канаву. Мы боролись до полного изнеможения, она уверяла меня, что отдастся, если я женюсь на ней и увезу в Штаты. Три ночи подряд я не оставлял своих попыток столкнуть ее в канаву под дождем, по колено в грязи и в коровьем дерьме, но она была чересчур сильна. В конце концов я сказал ей, что она не девушка, а ящик сала, который я не потащу с собой под венец. Им видите ли сперва подавай визу в Штаты, а затем уже они вам позволят взять себя за руку…
- А ты женись на ней, Кеннет.
- И до конца моих дней взвалить себе на шею эту обузу? Если бы я мог приковать ее цепью к плите, чтобы она готовила жратву, это одно дело, но жениться на ирландке - значит обречь себя на нищету. Хотя на Констанции Келли я бы женился, несмотря на ее ирландское происхождение.
- Я бы посоветовал тебе поместить брачное объявление в "Ивнинг Мэйл". Короткое и простое. Состоятельный джентльмен, владелец обширных поместий в западных штатах. Предпочитает полных женщин с собственным капиталом и машиной для поездок по Европе. Не обладающих этими достоинствами просят не беспокоить.
- Давай поедим. Не будем преднамеренно умножать мои проблемы.
Тарелку с жареной птицей поставили на зеленый стол. О’Кифи втыкает вилку в грудинку, с которой стекает жир, и отрывает ножки. На полке дребезжит горшок. Колышутся короткие, в красных узорах занавески. Началась буря. О’Кифи не откажешь в умении готовить жратву. Я впервые ем цыпленка с того дня, когда я уехал из Нью-Йорка; официантка тогда спросила меня, хочу ли я оставить меню на память, и я, сидя в зале с голубыми коврами, ответил: "Да". А в баре за углом какой-то тип в коричневом костюме предлагает мне выпить. Он наваливается на меня и тискает мою ногу. Говорит, что любит Нью-Йорк и мы могли бы где-нибудь уединиться, чтобы побыть вдвоем, мой мальчик, мой шикарный мальчик. Когда я уходил, он все еще висел на стуле, а его красно-бело-голубой галстук вывалился наружу из пиджака. А я возвратился в Йорк-Таун и танцевал с девушкой в ситцевом платье в цветочки; она все твердила, что ей скучно и одиноко. Звали ее Джина, и грудь у нее была что надо, а я мечтал о своей Мэрион, стройной, высокой блондинке с модно торчащими зубами. Война закончилась, и я еду жениться на ней. Вот-вот я усядусь в большой самолет и полечу над океаном. Когда я впервые увидел ее, на ней был голубой свитер, и я догадался, что они у нее грушеобразные. Что может быть вкуснее спелых груш? Дело было в "Антилопе", в Лондоне, я сидел у самой стены, потягивал славный джин и наслаждался обществом простодушных людей. Она сидела совсем рядом, ее белоснежные пальчики сжимали длинную сигарету. Лондон бомбили. Я услышал, как она просит у кого-то сигарету, но сигареты не оказалось. Я пододвинулся к ней, сильный, красивый, в морской форме, вот, пожалуйста. О, нет, спасибо, мне так неудобно, я не могу у вас взять. Но, пожалуйста, прошу вас. Это очень мило с вашей стороны. Ну что вы, сущие пустяки. Она уронила сигарету, и я, нагнувшись за ней, прикоснулся рукой к ее колену. О Господи, какая аппетитная, длинная ножка.
- В чем дело Кеннет? На тебе лица нет.
О’Кифи пялится на потолок, зажав в руке недоеденную куриную ножку.
- Разве ты не слышишь? Там скребется что-то живое.
- Мой дорогой Кеннет, если хочешь, можешь осмотреть дом. Оно бродит по всем комнатам, воет и имеет пренеприятнейшую привычку таскаться за мной из комнаты в комнату.
- Ради Бога, прекрати этот треп. Меня это пугает. Почему бы тебе не посмотреть, что там происходит?
- Лучше не стоит.
- Но я же и в самом деле слышал шум.
- Лучше ты сам взгляни, Кеннет. Люк на чердак в гостиной. Я дам тебе топор и фонарик.
- Подожди, пока я дожую. А мне - то уже начинало здесь нравиться. Я думал - ты шутишь.
Вместе с О’Кифи они приставляют лестницу к стене. С приготовленным к бою топором О’Кифи медленно подбирается к люку. Дэнджерфилд подбадривает его снизу. О’Кифи толкает люк. Шарит в темноте фонариком. Тишина. Полная тишина. В них опять вселяется мужество.
- По-моему, ты испугался до смерти, Дэнджерфилд. Можно подумать, что это ты здесь, наверху. Наверное, это сквозняк гонял по полу обрывки бумаги.
- Думай что хочешь, Кеннет. Свистни, когда оно начнет тебя душить. Входи же туда.
О’Кифи исчез. Дэнджерфилд всматривается в сыплющуюся сверху пыль. Шаги О’Кифи по направлению к гостиной. Вой. О’Кифи визжит.
- Держи лестницу, ради всего святого. Я спускаюсь.
Люк с грохотом захлопывается.
- Ну расскажи, О’Кифи, что это было, не томи душу.