Из двери ресторана доносятся вкусные запахи. В нем сидят счастливые, богатые люди. Несколько человек выходят. Садятся в роскошную машину. От вида элегантной роскоши настроение у меня повышается. Я знаю, что мне сейчас нужно. С помощью сложного маневра я устремляюсь с заднего входа в распивочную. Милая девушка, налей-ка мне стаканчик солодового напитка, потому что я не могу смотреть в лицо потерпевшим поражение, не справившись поначалу с собственными страхами и отчаянием.
Он прошел через Грин-Колледж. Взглянул на часы на Тринити-Колледже. Перед ним оказался мальчишка, разносчик газет. Господин, подайте мне пенни. Я готов отдать тебе даже собственное сердце. Твоя мамочка тоже ирландка? И, сынок, дай-ка мне "Ивнинг Мэйл", пожалуйста. И вот тебе еще полпенни. Пусть бедность всегда обходит вас стороной, сэр. Себастьян вошел в "Жюри" через боковую дверь. В дальнем углу, наполовину скрытый пальмой, сидел отставной герцог. На столе перед ним - стакан бренди.
- Ради всего святого, Кеннет.
- А, это ты.
- Да, это я, Кеннет.
- Перед тобой полностью сломленный судьбой человек. И я буду пить до положения риз.
- Самые разумные слова из тех, что я когда-либо от тебя слышал.
- Мне конец.
- Расскажи мне, что произошло.
Дэнджерфилд устраивается поудобнее в плетеном кресле и прикладывает руку к уху, чтобы лучше слышать рассказ этого рыжебородого человека.
- Я сдался.
- Что?!
- Я пошел в консульство и попросил, чтобы меня отправили домой.
- Ты шутишь, Кеннет.
- Корабль отплывает завтра вечером. Он уже в гавани. Я заменю заболевшего матроса. С леди Эспер я потерпел полный провал. Как только я оказался у нее в доме, я понял, что номер не пройдет. Внутренний голос говорил мне, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. С ней чуть не сделался припадок, когда она меня увидела. А я тогда, как с цепи сорвался. Сказал ей, пусть она гонит мои тридцать шиллингов и я сразу уберусь, потому что меня от нее тошнит.
- Успокойся, Кеннет. Как же это произошло?
- Она думала, что я француз. И все из-за моего акцента. Как назло, я разговаривал так, словно только что высадился на берег с корабля, приплывшего из Штатов. Что мне оставалось делать? В такой ситуации бессмысленно продлевать мучения. Я сказал, отдайте мне тридцать шиллингов за расходы, которые я понес в Дублине и во время поездки, и я уеду. Я уехал, вот и все.
- Не падай духом. Улыбнись. Все уладится.
- Меня угнетают люди. И чем меньше мне придется иметь с ними дело до конца моих дней, тем лучше. И если я умру - мне все равно.
- Не мели чепуху. Где ты остановился?
- И с этим тоже проблемы. Я живу у Маларки, и это просто ужасно. Ты знаешь, что произошло?
- Что?
- Клоклан покончил с собой.
- О Боже!
- Когда мы расстались в понедельник, я поехал к Тони. Я долго не мог заснуть, потому что кто-то барабанил в окно, а потом я слышал как кто-то дерется на лестнице. Я не знал, что там происходит. Я просто хотел выспаться, чтобы быть в форме на собеседовании. Теперь-то я понимаю, что это не имело ровно никакого значения. Без четверти десять мы увидели, что по лестнице спускается полицейский. Мы открыли ему дверь и он спросил, проживает ли здесь Тони Маларки. Мы из принципа хотели сказать, что нет, но тут из темного коридора раздался крик Тони, который требовал чашку чаю. Полицейский спросил, не это ли Маларки? Тони подошел к двери, и полицейский спросил его, знал ли он человека по имени Перси Клоклан? Тони ответил, что немного знал. Тогда полицейский сказал, что у него есть письмо, адресованное ему, которое какие-то люди нашли на Портсмутском пляже. Он объяснил, что письмо нашли в бутылке из-под виски, которую волны выбросили на берег. Полицейский полез в нагрудный карман - мы все наблюдали из-за двери, - достал скомканный лист бумаги и отдал его Тони. Мне показалось, что Тони несколько побледнел. Затем полицейский спросил, что ему об этом известно, и Тони ответил, что ему ничего об этом неизвестно, кроме того, что Клоклан уехал в Англию неделю тому назад, и больше о нем никто ничего не слышал. Полицейский поинтересовался, не был ли тот перед отъездом в подавленном настроении, и Тони ответил, что ничего такого не заметил, потому что тот, как всегда, был под мухой, на что полицейский ответил, что он просто проверяет факты и что если он узнает что-нибудь новое, то сообщит об этом Тони. Тони зашел обратно в квартиру и сказал, ну и подонок этот Клоклан, он выбросился с корабля, перевозившего почту, но если он думает, что я буду тратить время на то, чтобы получить его останки, то он просто ненормальный.
- Да заступится за нас всех Блаженный Оливер!
- На Тони все это не произвело никакого впечатления, но я чувствовал себя ужасно. А Тони продолжал твердить, что если Клоклан хотел покончить жизнь самоубийством, то почему это он ударился в сентиментальность и написал записку? В записке говорилось, что он сыт всем по горло и больше не может терпеть и просто хочет передать привет Терри и детям. Я расстроился не на шутку. Тони стоял с чашкой чая в руке и все доказывал, что, насколько он знал Клоклана, тот никогда бы не выпрыгнул с корабля, пока тот не пришел бы в Ливерпуль, чтобы не продешевить и выжать из заплаченных денег все, что только можно. Клянусь Богом, настроение у меня было омерзительное. Вот почему я потерпел столь оглушительный провал у леди Эспер. Я размышлял о том, что если уж такой весельчак, как Клоклан, покончил с собой, то на что тогда могу надеяться я?
- А что это за история с депортацией?
- Я поехал на автобусе в Раундвуд. Подождал возле бара. Меня нашли и отвезли на собеседование. Не знаю, что со мной произошло. Еще несколько дней назад я был просто одержим мечтами о столах с цинковым покрытием, сковородках, кастрюлях, буфетчицах. И вдруг - бах - и конец мечтам. Я превратился просто в комок нервов. Мне мерещился Клоклан, болтающийся на волнах в Ирландском море. И вот все кончено. Как только на автобусе я добрался до порта, я направился прямо в консульство. Зашел и попросил, чтобы меня депортировали. Вице-консул оказался славным парнем. Он позвонил куда-то, нашел этот корабль, и все уладил. И вот я уже на пути в Штаты. Сломленный жизнью, конченый человек. Маларки думает, что это прекрасно, но для меня возвращение домой - хуже смерти.
- Господи, бедный Перси. Я любил его.
- Ох, ох.
- Кеннет, чтобы эти ужасные новости не подкосили нас, не мешало бы чем-нибудь подкрепиться.
- Да.
Дэнджерфилд щелкает пальцами. О’Кифи крутит на столе бокал.
- Не грусти, Кеннет.
- Никогда в жизни я не чувствовал себя столь скверно. Пошел отсчет моих последних суток на острове. Когда я зашел в катакомбы, они все поздравляли меня. Представляешь?
- Представляю.
- Тони так ничего и не понял.
- Может быть, он представлял ту жратву, которую ты будешь есть там, за океаном.
- Я тебе скажу про него только одно. Он - щедрый. И когда ты приходишь туда в гости, тебе отдают самый лучший кусок. Ты появляешься у них в подвале, они сами сидят без гроша, но все очень чисто и аккуратно, и когда они предлагают тебе поесть, даже если это просто картофельные котлеты, тяжелые, как свинец, то ты чувствуешь, что ешь настоящую еду. Хоть страна эта и неприветливая, мне не хочется отсюда уезжать, но если я не уеду - то сдохну.
- Жалко Перси. Он бы устроил тебя в "Иви Хаус".
- Все кончено. А ты теперь чем займешься?
- Кеннет, я отплываю в пятницу вечером.
- Не понимаю. Дела твои настолько запутаны, что ты вряд ли соображаешь, что творишь. А что ты будешь делать в Лондоне?
- Отдохну от взглядов. Ты когда-нибудь обращал внимание на глаза прохожих? Хоть когда-нибудь? Всегда пялятся на что-то. А в этом утонченном, культурном городе пялиться буду я. Мэрион с ребенком в Шотландии. Славная Мэрион девчонка и не плохо проводит там время. Разумеется, у меня будет возможность продолжить занятия, а по вечерам буду ходить на балет.
- За какие шиши?
- Все-таки, Кеннет, ты - плебей.
- Ладно, ладно. Просто вся эта история выглядит довольно подозрительно. Мы с Маларки говорили о тебе, и он сказал, что Мэрион тебя бросила, и ты собираешься уехать и что по Джеэри ходят слухи о твоих плотских утехах и всяких там выкрутасах. И о том, что ты сошелся с прачкой, которая живет в Ратминсе, а работает в прачечной в Блэкроке, и еще с одной девицей из Кабры. Тони говорит, что это сплетни, но разве они всегда не оказываются правдой?
- Если ты веришь Маларки, то мне нечего и пытаться возразить. Хочу только сказать тебе, что жизнь моя - открытая книга.
- Дэнджерфилд, ты меня не одурачишь. Но завтра я уже выхожу из игры, и мне абсолютно безразлично, как ты будешь гробить себя дальше, но позволь мне тебе кое-что сказать. Женщины, пьянство и припадочные танцы на улицах вместе с крайней запутанностью жизненных обстоятельств погубят тебя, и жизнь свою ты закончишь в "Гормене".
- А я тебя ни в чем не убеждаю, Кеннет.
Улыбающаяся официантка ставит на стол два бокала бренди.
- Ваш бренди, сэр.
Дэнджерфилд вздрагивает.
- Ах!
О’Кифи вздыхает.
- Сколько, сколько это стоит?
Официантка встревоженно.
- Семь шиллингов, сэр.
О’Кифи грустно:
- И вот вам еще шиллинг в подарок от бедняка, потому что я уезжаю из Ирландии и больше шиллинги мне не пригодятся.
Официантка улыбается, краснея.
- Большое вам спасибо, сэр. Мне жаль, что вы уезжаете из Ирландии.
О’Кифи пристально смотрит на нее:
- Что вы имеете в виду, когда говорите, что вам жаль? Вы ведь не знаете меня.
Официантка пылко.
- О да, сэр, я знаю вас. В прошлом году вы часто сюда приходили. Мы все помним вас. Только тогда у вас не было бороды. Я считаю, она вам идет.
О’Кифи онемев от изумления, откидывается в потрескивающем плетеном кресле. Улыбается.
- Я вам искренне признателен. Спасибо.
Официантка, покраснев от смущения, уходит.
- Черт побери, Дэнджерфилд! Я ведь твердый орешек, но я готов стать на колени и поцеловать иезуита в задницу, если это не означает, что мне можно остаться.
- Если ты уедешь, то я пополню свою коллекцию.
- О Господи, значит все-таки здесь существуют люди, которым я интересен.
- Иностранцы.
- Ну и что. В Штатах они на них плюют. Сегодня утром я встал очень рано и прошелся по Фицвильям-стрит. Было еще темно. Я слышал, как топают копыта и поет разносчик молока. Это было очень трогательно. Мне не хочется уезжать.
- В страну очень богатых. Чудовищно богатых. Деньги - там.
- Каждая минута, прожитая в Штатах, безвозвратно потеряна.
- Прекрати это. В Штатах имеются огромные возможности для таких пылких натур, как ты, Кеннет. Разумеется, бывают и периоды меланхолии, когда люди выпрыгивают из окон. Но бывают и моменты радости. Может быть, там ты решишь свою проблему.
- Если я не решил ее здесь, то мне ни за что не решить ее в Штатах.
- Как ты сможешь терпеть, когда тебе будут тыкать всем этим прямо в глаза? Без преувеличения можно сказать, что там то и дело встречаются весьма недурные экземпляры.
- Ничего, я потерплю.
- А как Тони?
- Целыми днями мастерит игрушки своим детям. Утром просыпается и кричит, чтобы ему подали чаю. Затем уходит из дому, чтобы раздобыть монету-другую и поставить шиллинг на лошадь. Затем он дожидается, когда лошадь проиграет и, по его собственному признанию, отправляется домой, чтобы затеять ссору с Клокланом. Когда я у него жил, я пытался заинтересовать Тони идеей завоевать Север. И Тони рассказал мне, как они однажды отправились к границе. Каждый из них собирался пристрелить полицейского, и ничто не могло им воспрепятствовать присоединить Север к Ирландии. Они перешли границу. Карманы у них были битком набиты самодельными гранатами и взрывчаткой. А затем они встретили полицейского. Их было человек сорок, а полицейский один, и он подошел к ним и сказал, эй там, эта земля принадлежит королю, так что ведите себя прилично, а не то я всех вас запру в кутузке. Лица у них вытянулись, они свернули трехцветный ирландский флаг, выбросили гранаты и оправились в ближайший бар, где и напились, кстати, вместе с полицейским. И это было здорово. Честно говоря, я думаю, что им вообще не хотелось завоевывать Север. Барни говорит, что они самые добрые люди на земле. И вообще, быть может, север должен завоевать Юг.
- По крайней мере, тогда мы получили бы противозачаточные средства, Кеннет.
- Что будет с твоими женщинами, когда ты уедешь в Лондон?
- Неужели ты думаешь, что я могу содержать гарем, Кеннет? Я живу аскетично, как спартанец. Мисс Фрост - один из лучших известных мне людей, ревностная католичка, труженица, которая ведет себя во всех смыслах безупречно.
- Маларки говорит, что ваши с ней отношения вызывают негодование соседей.
- Мисс Фрост и я никогда не оступимся. Никогда не посмотрим друг на друга с вожделением. Все в рамках приличий и в лучших традициях И кроме того, позволь тебе сообщить, что мисс Фрост собирается уйти в монастырь.
- Ну и подонок.
- Разве ты замечал когда-нибудь, Кеннет, чтобы я вел себя не по-джентльменски? Дело в том, что ты настолько изголодался по женщинам, что просто бредишь. Ты думаешь, что я грешу. Но это не так.
- Ты погряз в этом по уши. Тони говорит, что ты так бурно проводишь с ней время, что по утрам она еле доползает до работы.
- Чудовищная клевета. Мисс Фрост, как бабочка, перепархивает с цветка на цветок.
- Ты думаешь, тебе все сойдет с рук. И продолжаешь пить.
- Мне приходится пить из-за светского образа жизни.
- Ты знаешь, что я сделаю, когда разбогатею? Поселюсь в отеле "Шелбурн". Ввалюсь через парадную дверь и скажу швейцару, будьте добры, поставьте мой "Даймлер" в гараж.
- Нет, Кеннет, не так. Не поставите ли вы мою машину в гараж?
- Ради всего святого, ты прав. Именно так. Мою машину. И в номер. Говорят, там самый красивый бар в мире. Приглашу туда Маларки. Как дела, Маларки? Что нового в катакомбах?
- Нет, Кеннет. Ты все-таки задница, и к тому же плебейская.
- Ты хочешь сказать, моя задница создана для верховой езды? Кстати, если бы не англичане, то в здешних краях до сих пор обитали бы дикари.
- Я рад, что ты пришел к этому выводу.
- Ирландцы убеждены, что детей насылает на них Господь в наказание за похоть. Они вечно твердят, что если бы не дети, то жизнь была бы прекрасна и мы проводили бы время в развлечениях. Потому что мы надрывались на работе, чтобы вам жилось получше, а вы и ломаного гроша в дом не приносите. И чего ради вы корпите над книгами, если можно найти приличную работу на железной дороге?
- Кхе-кхе.
Часы бьют восемь. В воздухе витают запахи еды. Они сидят, вытянув ноги перед собой, прогревая промерзшие на улице кости в хорошо натопленном зале. Вокруг сидят священники с водянистыми глазами на багровых физиономиях. Девственно белые воротнички впиваются в красные шеи, причиняя им нестерпимые муки. Молодые пышные официантки в черных униформах. Ухоженные пальмы. Привлекательным был не сам ресторан, а то, что его окружало. Потому что на улице повсюду была только серая сырость. И она забиралась в ботинки, пропитывала носки и хлюпала между пальцами. А совсем неподалеку находится Ирландский банк. Огромный, круглый, гранитный. А вокруг него - нищета и разврат.
- И в самом деле славно, Кеннет, что мы проводим наш прощальный вечер в этом уютном зале.
- Ты заметил, какие зубы у этой официантки? Белые.
- И глаза у нее красивые.
- Почему бы мне не жениться на одной из этих девушек?
- В наши дни модно вступать в брак с особами из более низких слоев общества, Кеннет.
- Хуже было бы, если бы я женился на девушке своего круга.
- Я ценю твое благородное происхождение, дружок.
- Моя половая жизнь зависит от величины накопленного богатства. Я бы объезжал на лошади границы поместья, выискивая браконьеров.
О’Кифи откидывается в кресле и продолжает свой рассказ с таким видом, словно его внезапно облагодетельствовала судьба.
- Я прохожу мимо буфетчиц и заговариваю с Тесси. Эй, Тесси, что у нас сегодня на ужин? И Тесси набрасывается на повара. На самом деле леди О’Кифи уже сообщила, что у нас на ужин, но, будучи человеком демократичным, я по-дружески болтаю с буфетчицами. Леди О’Кифи на одном конце стола, а я на другом, и мы говорим о наших поместьях и лошадях. Я интересуюсь, как прошла выставка цветов и не получил ли один из наших цветков приз. После ужина я удаляюсь в библиотеку, чтобы выпить чашечку кофе-экспресс с ломтиком лимона и бутылочкой "Хенесси". До десяти она читает мне книгу, а потом уходит в свою комнату. Минут десять я жду в библиотеке, а затем иду к себе. По дороге замечаю, что дверь между нашими комнатами прикрыта не очень плотно. Из вежливости я жду еще минут десять, потом крадусь на цыпочках и чуть слышно стучу, можно войти, дорогая? Да, дорогой, входи. Хи-хи.
- М-да, Кеннет, если ты и разбогатеешь, то уже после климакса.
- Не пугай меня.
На голове у О’Кифи грязно-коричневая твидовая кепка. Присутствующие женщины посматривали на двоих чужаков, вольготно расположившихся в креслах, и изо всех сил напрягали беленькие ушки, чтобы услышать те удивительные вещи, о которых с жутким акцентом рассказывал бородач; и кто этот второй, такой надменный, с голосом графа, изысканно пощелкивающий пальцами и запрокидывающий голову от смеха. Они так уверены в себе.
А между священниками и матронами с презрительными лицами шныряли деляги из Манчестера, продававшие мебель для гостиных государственным служащим. Лица у них были розовые, а в голосе иногда угадывались нотки превосходства. Они носили рубашки в голубую полоску со стоячими белыми воротничками и элегантные костюмы с короткими сюртуками, из-под которых виднелись красные, синие или зеленые подтяжки. И чопорные господа из Брэдфорда и Лидса, бросавшие исподволь косые взгляды. Я знаю, что вы богаты, носите шелковое белье и только что отлично поужинали хорошим куском вырезки с горочкой грибов, морковки, горошка и тому подобного.
Кеннет О’Кифи попросил официантку принести кофе. Он осмотрелся по сторонам, чтобы увидеть, кто на них смотрит или их слушает. Нагнул голову, снял кепку и почесал светло-каштановый затылок. Дэнджерфилд, приоткинувшись в кресле и опустив подбородок на грудь, задумчиво смотрел на О’Кифи.
- Это наша последняя вечеринка, О’Кифи.
- М-да.
- И занавес опускается. Я провожу тебя до пристани, Кеннет.
- Не возражаю.