Мэри забирается на него верхом. Затаскивает на кровать. Отпусти же меня. Пожалуйста. Ты же знаешь, что мне не по душе, когда на меня нападают. Ну и язык. А я ведь просто хотел; посмотреть швейную машинку.
А на улице ночь. И люди опускают занавески. И усаживаются в кресла. Мэри, по крайней мере, позволь мне наспех окунуться в ванную.
- Я хочу, чтобы мы вместе принимали ванну, Себастьян.
- Но мы же не должны подавать плохой пример другим постояльцам.
Уже в ванне она сказала, что вода ужасно грязная и мыло не мылится, и ты подумаешь, что я с детства не мылась. Она улыбалась ему. И притягивала к себе, чтобы еще разок поцеловать. Нога Дэнджерфилда поскользнулась на мыльной пене. О Господи! Я падаю. Из ванны с всплеском выливается вода. Миссис Ритзинчек подумает, что мы ныряем в нее с люстры. И это вызовет всеобщую зависть. Все захотят последовать нашему примеру.
- Ну и вид у тебя, Себастьян.
- Мы не должны спешить, Мэри.
- Разденься же, я хочу на тебя посмотреть.
- Мэри, прошу тебя.
- Грудь у тебя слабая.
- Подожди-ка минутку. Смотри сейчас. Видишь.
- Это выглядит довольно смешно.
- Ну уж, извини.
- И ты худой.
- Нет, Мэри, посмотри на меня со спины. Видишь, какие у меня широкие плечи. У меня обманчивая внешность.
- Да, признаю, что плечи у тебя широкие.
- Ну у тебя и грудки, Мэри.
- Ты не должен на них смотреть. Они слишком большие.
- Ничего подобного.
- Но они меньше, чем были.
Дэнджерфилд залазит в ванну. Должен вести себя сдержанно. И контролировать свои поступки. Мэри ни перед чем не остановится. Не дай Бог, кто-нибудь выломает дверь и застанет нас в ванной.
- Себастьян, в этом свете ты выглядишь довольно странно.
- Не хватай меня, а то я утону.
- Какая ужасная смерть. Намыль меня.
- Они у тебя как дыни, Мэри.
- Не говори так. Свози меня на море.
- Мы поселимся у моря.
- И я буду загорать голой.
- Ну и зрелище это будет, Мэри.
- Я читала о французских художниках. Ужасные типы, они рисовали обнаженных и, наверное, позировать им было очень приятно.
- Мэри, ты изменилась.
- Я знаю.
- Я люблю тебя, Мэри.
- Ты говоришь правду?
- Да. Потри-ка меня вот здесь, Мэри.
- Ну и спина у тебя. Ужас.
- Ее нужно потереть твоими нежными ручками. Уже много лет я не испытывал такого блаженства.
- Я очень, очень рада, мне так нравится целовать твою спину и нежно дергать тебя за волосы. Я дергала за волосы своих братишек, когда они баловались в ванной. У тебя такие красивые, мягкие волосы. Почти что шелковые. Приятнее ведь быть мужчиной, чем женщиной, правда?
- Я совершенно убежден в том, что не знаю ответа на этот вопрос, Мэри.
- Я привезла всякие штучки с кружевами и оборочками, чтобы красоваться перед тобой.
Она стоит на линолеуме в луже воды. Закалывает на затылке гриву черных волнистых волос и заворачивается в полотенце. На лице густой румянец. Вытирает на полу лужи. В окно видно, как по рельсам взад-вперед носятся поезда подземки. Длинные серые перроны. Проскальзывают через темный коридор и включают в своей комнате свет. Мэри пританцовывает.
- Холодно. В коридоре всегда так безлюдно?
- Здесь же Лондон. Ни о чем не беспокойся.
Себастьян растягивается на зеленом тиковом покрывале, наблюдая, как обнаженная Мэри расчесывает свои длинные волосы.
- У тебя красивая фигура, Мэри.
- Я тебе нравлюсь?
- Меня не удержали бы от тебя даже целые сонмы святых.
- Какой ты ужасный! Я тебе кое-что расскажу, если ты пообещаешь, что не станешь надо мной смеяться. Обещаешь?
- Ради всего святого, Мэри. Рассказывай же! Ну давай же! Я обещаю не смеяться.
- Ты подумаешь, что я странная.
- Ну что ты! Ни в коем случае.
- Я запиралась у себя в комнате и стояла голая перед зеркалом, чтобы мне было легче, когда я окажусь с тобой в Лондоне. И я представляла себе, что ты на меня смотришь, а я вот так вот стою. Ты думаешь, я сошла с ума?
- Нет.
- Ты видел много женщин?
- Не сказал бы, что так уж много.
- И какие они были?
- Голые.
- Нет уж, говори. И как я выгляжу по сравнению с ними?
- Красивая фигура.
- И они стояли вот так перед тобой?
- Иногда.
- И как именно они стояли?
- Не помню.
- Ходили ли они вокруг тебя, как манекенщицы, чтобы продемонстрировать самые привлекательные свои прелести?
- Господь с тобой, Мэри.
- Но поступали они так или нет?
- Некоторым образом.
- Не подумай только, что я чересчур уж прямолинейна. Когда ты на той вечеринке наговорил мне всяких странных вещей, я подумала, что ты какой-то чудной, но когда я обдумала их во время прогулок, то они перестали казаться мне странными. Я завела себе привычку думать о тебе во время прогулок по Ботаническому саду. Деревья и лианы в оранжерее напоминали джунгли. А на поверхности пруда плавали лилии. Они такие необычные. Мне так хотелось к ним прыгнуть, но я боялась, что на дне могут оказаться существа, которые искусают мои ноги.
Мэри сидит на краю кровати. Я прислонился спиной к стене, рассматриваю ее. Какие они у тебя большие. На них можно спать, как на подушках. Я - раскаленный билет в вечность, несущийся по рельсам во все концы. И в Кэрри, и в Качерчивин. За доллар я готов исполнить танец быка, а ты-то уж знаешь, каков я, когда этим занимаюсь.
- Себастьян, мне так уютно лежать с тобой в обнимку. А я и не надеялась, что ты придешь меня встречать. Мне казалось, что мне вообще приснились наши встречи. В том доме я растрачивала жизнь понапрасну, а ведь все могло быть вот так. Ты думаешь, в моей фигуре много изгибов?
- Ты мой маленький кружочек.
- Обними меня крепче.
- Назови меня гориллой.
- Горилла.
- Похлопай меня по груди. Ух ты. Я не в такой хорошей форме, как ожидал.
- Просто люби меня. И я хочу, чтобы у меня были дети, потому что ты будешь их любить. И я могу устроиться на работу. Когда-то я получила приз за участие в пьесе. Я хочу гладить ими твою грудь. Ведь это как раз то, что любят мужчины?
- Мне очень нравится.
- И я часто думала, что могла бы кормить тебя грудью. Ты бы пил мое молоко?
- О Господи, Мэри.
- Тебе ничего нельзя сказать.
- Говори мне. Я просто шучу. Я бы пил его.
- Я думаю, это потому, что ты такой худой. А мне очень - очень нужно. Ну разве это не ужасно? И сегодня ночью мне это так было нужно.
- Это не всегда получается.
- Но ты будешь со мной столько, сколько мне нужно?
- Я буду стараться изо всех сил, Мэри.
- Я читала, что на нем можно сидеть.
- Это правда.
- И делать это со спины.
- И это тоже.
- Я так волнуюсь.
Быть может, кто-нибудь где-нибудь делает это со всех сторон. Круглая Мэри. Я еще не достиг того возраста, в котором Христа распяли, но меня уже несколько раз пригвоздили. И, Мэри, ты буквально пришпилила меня к постели. Своей похотью. И в твоих глазах горит черный огонь. МакДун изготовляет фальшивые реликвии для Святой Римской Церкви. А другие, одетые в одежды священников, в Северном Дублине нежно гладят детей по их ангельским личикам и благословляют их, когда они выходят за школьные ворота, и тут же шепчут гадости сопровождающим детей монашкам. Что заставляет умирать мое сердце? Может быть, маленькие Дэнджерфилдики, выскакивающие из маток по всему земному шару? Я возвращусь в Ирландию с карманами, набитыми золотом. И разобью окна Скалли самородками. Маларки тогда сможет провести линию метро из своего подвала прямо в бар. Ну как тебе сейчас, Мэри? Замечательно, мне очень хорошо. Мы всегда будем вместе? Пожалуйста. И ты не будешь уходить с другими и заниматься этим с ними, а я буду работать по дому, готовить еду, стирать рубашки, штопать носки и доставлять тебе радость. Но, Мэри, как же другие мужчины? Они для меня не мужчины, потому что сердце мое принадлежит тебе. И если ты не будешь смеяться, я расскажу тебе, о чем я думаю. Я не буду смеяться. Я думаю, что Господь Бог создал этот замечательный инструмент, чтобы бедные люди, такие, как мы, наслаждались жизнью.
28
В воскресенье утром они пришли на станцию Эрл Корт. Себастьян держал Мэри за руку в черной перчатке. Любовники, согретые и отгороженные от всего остального мира улыбками, взглядами и словечками, которые шепчут только на ушко. Я свежевыбрит, и лицо мое покусывает лосьон, потому что Мэри сказала - тебе нравится тереть свою щеку о мою.
Заводит ее в поезд. Когда скрещивают такие ножки, как у Мэри, то у меня перехватывает дыхание. И я вижу, что она чуть-чуть выщипала по краям брови, но я это не очень-то одобряю.
На станции Виктория они вышли из подземки. И увидели несколько вполне довольных жизнью людей. А затем по Бакинхэм Пэлэс Роуд и Семли Плэйс пришли к церкви, сложенной из красных кирпичей. Он раздвинули зеленые занавеси, и они оказались в помещении, залитом золотым светом и заполненном звуками музыки.
Множество людей прикасаются лбами к полу. Я чувствую запах дыма. И слышу пение. О выйди из алтарных дверей с благовониями в руках, и прикоснись ко мне, и благослови меня. И окропи Мэри тоже. И когда я окажусь на смертном одре, то придите ко мне в этих золотых одеяниях и обильно умастите.
- Тебе нравится здесь, Мэри?
- Просто замечательно. Столько музыки. У меня возникает странное чувство. И мне хочется, чтобы мы возвратились в нашу комнату. Мы ведь так и поступим, не правда ли?
- О Господи, ты совсем не испытываешь благоговения.
- Я знаю, что это ужасно. Но я ничего не могу с собой поделать. Как долго будет длиться служба?
- Все утро. Видишь. Они заходят и уходят.
- Странно. Кто эти люди?
- Русские.
- Я хотела бы быть русской. Это так увлекательно.
- В том-то и дело.
- И бородатые мужчины. Ты бы мог отпустить бороду, Себастьян?
- Я слишком старомоден для этого.
- Я всегда мечтала выйти замуж за бородатого мужчину.
- Подойдем поближе, нас тоже окурят ладаном.
И они подошли к маленькой группке верующих, чтобы удостоиться благословения. Дэнджерфилд пожертвовал горсть мелочи. Механические птички принесут мне из-за океана намного больше. И я хочу, чтобы за мои деньги меня любили.
Под звон колоколов они вышли из церкви и зашли в ресторанчик с недавно побеленными стенами, чтобы выпить по чашечке чаю.
- Знаешь ли Себастьян, они живут здесь совершенно иначе. Церкви здесь на любой вкус, а под городом мчатся поезда, и поневоле начинаешь думать, что англичане, судя по тому, как они обращаются там с нами в Ирландии, просто не успели все это построить.
- Англичане для всего находят время, Мэри.
- После чая мы сразу возвратимся домой, Себастьян?
- Ну нет, Мэри. Немного прогуляемся по парку. Подышим свежим воздухом.
- Я хочу попробовать и другие позы, о которых ты мне рассказывал.
Они сидят напротив друг друга. Мэри, согнувшись над тарелочкой с пирожными, улыбается ему. Ты, Мэри, просто создана для этого. Но сперва мне нужно прогуляться по парку. Перевести дух. Я знаю, ты думаешь, что я могу заниматься любовью и ночью, и днем, при свете и в темноте, но и от любви, как и от всего остального, можно устать. Давай-ка прогуляемся неспешно по Бонд-стрит, чтобы я мог обдумать, как мне, собственно говоря, жить дальше. И, возможно, мне придется несколько изменить свою внешность, потому что при виде больших денег некоторые друзья становятся слишком уж навязчивыми.
Они сели в автобус и доехали до парка. В огромные ворота одна за другой въезжают машины. И аллея Роттен Роу среди деревьев. Проносятся лошади. Огромные их зады вздымаются и опускаются. Думается, что все грехи происходят из этого парка. Подобно тому как супружеская жизнь начинается в темноте. И заканчивается при свете.
- Мэри, мы прогуляемся к круглому пруду.
- А что это такое?
- Ну там, где катаются на яхтах.
- А затем мы возвратимся домой?
- Зачем тебе это нужно, Мэри?
- Не знаю зачем. Но чувствую, что нужно. Я чувствовала это еще до того, как сделала это в первый раз. Иногда меня охватывает желание даже тогда, когда я молюсь, стоя на коленях на собрании в Легионе Святой Девы.
- Замечательная организация.
- Не будь лжецом. Ты не думаешь, что это замечательная организация. Это самый короткий путь к выходу из парка?
- Мы оба члены легиона, Мэри. И, должен заметить, я пользуюсь в Легионе солидной репутацией.
- Легион может катиться к дьяволу.
- Ну ладно, ладно, Мэри, пусть будет по-твоему, но позволь мне заметить, что если бы не Легион, то в Ирландии все просто-напросто вымерли бы из-за истощения от постельных утех. Вместе с епископами. И каждая монашка забеременела.
- Ты не хочешь увести меня обратно в номер.
- Ничего подобного. Просто я не хочу, чтобы оскорбляли Легион. Во всем, Мэри, есть толика добра. Во всем. Но по твоим глазам я вижу, что ты мне не веришь. Ладно. Такси. Мы немедленно возвращаемся домой. Немедленно.
Мэри закрывает занавеси. Я отчетливо вижу их контур. Она говорит, что ей нравится носить одежду в обтяжку. Всякий раз, когда я снимаю штаны, у нее перехватывает дыхание.
Они не выходили из номера до понедельника. Страстная Мэри. И даже до вторника. Неутомимая, самоотверженная Мэри. Но в среду, в сумрачный, тоскливый и дождливый серый день, его вызвал к телефону МакДун, чтобы сообщить, что ему пришло письмо казенного вида. Прощаясь, он целовал Мэри в дверном проеме, подумывая о том, что она - крепкий орешек. Который я беспрестанно долблю своим молотком. Не печалься, если меня долго не будет. Садись-ка лучше за швейную машинку, и пусть она промурлычет свою песенку. Вставь в нее желтую нитку и сшей мне флаг, которым я мог бы подавать знаки.
Четыре пролета лестницы, устланной зеленым ковром. И быстренько по улице. Уютная у нас с Мэри комнатка. Но ей все мало. А я не могу утверждать, что способен на большее. Нужно посоветоваться с МакДуном. Говорят, что если их не удовлетворяешь, то они начинают шляться с другими. Пришлите мне яблоки из новой Англии, а с востока - специи. Наполните меня жизненными соками. О МакДун, что ты мне приготовил? Мэри выжала меня, как лимон. И я помню, как в те времена, когда я был помоложе, я сражался с пуговицами, шлейками и заколками и хватал, срывал и тащил, чтобы только добраться до этого. Теперь это уже не для меня. Просто сними это, дорогая. Наверняка это пресыщение. Человек, погрязший в извращениях и плотских утехах, пока они не доконали его в возрасте девяноста семи лет. Мэри умеет и дерзить. Мне не понравился ее взгляд, когда я попросил ее повесить носки на спинку стула. Признак неповиновения. Со временем может превратиться в строптивую женщину. Нужно быть с ней поосторожней. И свою одежду и полотенце держит в отдельном ящике. И все равно она немного неряшливая.
- Мак, где же оно, ради всего святого?
- Да у меня оно. Успокой свою бедную страждущую душу и позволь мне рассказать тебе одну маленькую сказочку. Однажды в Ирландии по проселочной дороге шел человек. Он встретил двух девчонок и попросил их сыграть с ним. В игре этой, объяснил человек, много баловства и шалостей, и он даст им потом целый мешок шоколада. И девчонки сыграли с ним в эту игру, и он дал им мешок. А когда он ушел, они открыли мешок и увидели, что он набит камнями.
- Прекрати, прекрати. Дай же мне его, ради Бога. Где письмо, где?
- Садись же. Может быть, это твои последние минуты, прожитые в нищете. А единственный способ наслаждаться богатством - вспоминать нищету. Ходят слухи, Дэнджерфилд, что ты не вставал с постели с тех пор, как она приехала, и я должен сказать тебе без обиняков, что это позор, когда такой добрый христианин, как ты, предается похоти до такой степени, что по три дня не выходит из дома.
- Мак, я сам не свой. Сердце мое не выдерживает такого обращения.
- У меня есть только одно пожелание. Чтобы я подал его тебе на серебряном блюдце.
- Давай на чем хочешь. Можешь придерживать его своими гениталиями, но только давай.
- Ну, вот и оно. На моем серебряном блюдце времен царя Гороха.
Разрывает конверт. Разворачивает бумагу с водяными знаками. Закон. Взгляд его выхватывает фразу в самом конце:
"…сумма, над которой будет установлена опека, доход от которой не должен превышать шесть тысяч долларов в год, которые будут выплачиваться по достижении тобой сорока семи лет, в то время как…"
Я окончательно свихнулся и впадаю в прострацию.
Мак заливает кипяток в маленький коричневый чайничек. Это особый чай, говорит он, из тибетского монастыря Шаба.
Я хочу, чтобы
что-то сломалось,
но только
не моя шея.
29
Рождество. Лежу на спине. Слушаю, как на улице распевают рождественские песенки. Две недели назад я проснулся один - Мэри ушла. На столике она оставила записку. Она писала, что она все равно меня любит и надеется, что я на самом деле не имел в виду все то, что ей наговорил.
Мак рассказал мне, что встретил ее на улице и поговорил с ней. Она расспрашивала обо мне, о том, как я живу, не голодаю ли и почему я так себя с ней вел, ведь все, что она хотела, - помочь мне. Мак сказал, что ей дали роль в какой-то пьесе. И что она работает натурщицей.
Мое отчаянное положение не доставляет мне никакого удовольствия. Но я всегда говорил, что не сдамся. Миссис Ритзинчек требует, чтобы я рассчитался за комнату. Я знаю, что она несколько встревожена, но вряд ли ее по-настоящему это волнует.
Если намочить полотенце и положить его на лоб, то мне станет намного лучше. Не волнуйся, не отчаивайся, не лысей.
Сегодня утром на своей тарелке я обнаружил дополнительный ломтик ветчины и даже одно лишнее яйцо, и миссис Ритзинчек сказала, что со мной очень интересно беседовать. Она миловидная женщина лет сорока, и у нее все уже позади. Но, пожалуйста, не пытайся воспользоваться моим положением.
На прошлой неделе я отправился в Национальную галерею на Трафальгарской площади. Говорят, картины там бесценны. Я уселся в уютное кресло и немного подремал. А затем стал прогуливаться по залам до тех пор, пока мои туфли не развалились. Но Мак сказал, что в ноги кенгуру вделаны туфли, и он поменяет их на мои.