- У меня и раньше случалось, что понедельники наступали в пятницу. Четверги во вторник. Но воскресенье никогда не было мне по душе. Думаю, нам всем нужно выпить.
- Дэнджер, мы с Парнелом вынуждены с тобой согласиться. А теперь, если вы все преклоните колени, я благословлю вас сатанинским благословением и окроплю священным соком ваши молодые, наивные головы. Ведь все равно вы просто язычники.
- Мак, я думаю, что был зачат при акте идолопоклонства. Парнела зачали по ошибке, а ты никогда вообще не был зачат.
- Да.
Раздалось сдерживаемое хихиканье. Дэнджерфилд втискивался в кенгуриный костюм. Парнел приделывал к нему проволочный хвост. Дэнджерфилда подняли и вынесли на улицу. Странная бригада. Глаза кенгуру вращались в целлофановых глазницах. Рыжебородый МакДун опирался на пастуший посох. Парнел колотил ложкой по пустой жестяной банке. Процессия святых и зверей. Четырнадцать остановок, которые делал Христос, неся крест на Голгофу. Язычники.
В баре царило бурное веселье. Кружки опорожнялись одна за другой. В "Берлоге" поговаривали, что такого славного вечера тут еще никогда не бывало. Дублин, перенесенный в Лондон. Некоторые утверждали, что римляне на самом деле были переодетыми ирландцами. Поговаривали о необходимости отдохнуть и взглянуть на все свежим взглядом, чтобы все спокойно уладить. Были сделаны выводы. Лучше быть с, чем без. И если без, то лучше здесь, чем там. И всех мучила жажда.
Дэнджерфилд сидел за столом, сняв голову кенгуру. Ну и зрелище он из себя представлял! МакДун снабдил кенгуру животом, как у беременной, а из сумки у нее выглядывал перепуганный кенгуренок. Поговаривали, что в сумку надо посадить МакДуна, чтобы сэкономить на поездке в Сохо. Было решено, что сегодня вечером они отправятся в Сохо.
Люди вышли из бара, чтобы посмотреть, как они шествуют по улице. Парнел выбивал на жестянке похоронный марш.
МакДун танцевал, как туземец с острова Бали и показывал кенгуру дорогу.
Они медленно шли по самому центру улицы. Люди распахивали окна, чтобы взглянуть на это странное зрелище. МакДун подбадривал кенгуру своим длинным посохом. Парнел шел спиной вперед по Кенсингтон Черч-стрит, на которой девушка бросила им цветок из окна. В Ноттинг Хилл перед ними попытались закрыть ворота, но Парнел успел вставить свою ногу. Улица Бэйвостер. Это было уже слишком. Танцы свихнувшейся Троицы. Полицейский попросил: "Потише вы там". Но они ответили: "По поручению Его Величества короля". И гигант-полицейский остановил движение, чтобы они могли перейти улицу, не подвергая свою жизнь опасности. МакДун танцует чечетку эльфов. Пусть посмеется усталая Англия.
Скажите мне, Британцы,
Откуда вам известно,
Что вам нравится
Здесь в Сохо, хо.
Ни веселья, ни кайфа,
Бесполезные свиньи.
И мне хочется знать,
Как вам нравится
Здесь в Сохо, хо.
Раздалось недовольное рычание и МакДун сказал, послушай-ка, Дэнджер, присутствующие - славные ребята и мирно пьют свое пиво.
Ворчанье, рычанье,
Плевки и гримасы.
Вы жалкие свиньи,
Ну просто мразь.
Все повскакивали на ноги. Их было четырнадцать, и они надвигались на кенгуру, распевавшего: "Придите ко мне все вы верные". Черный зверь Парнел набросился на них. И началось.
Парнел поднял в воздух первого из них и швырнул его в приближающуюся толпу. МакДун вращал трость над головой, и они сказали, что нужно вытащить этого недоношенного подонка из вертолета, и МакДун тут же сломал нос одному из нападавших. Кенгуру достало бутылку джина из-под стойки бара и приложилось к ней, когда его ударили сзади стулом по голове. И кенгуру шлепнулось на пол, широко раскинув руки и ноги. Парнела атаковали со всех сторон, а МакДун хватал их крюкообразной рукояткой своего посоха и валил на пол. Дом ходил ходуном. Из четырнадцати осталось только восемь. Шестерых, валявшихся без сознания, топтали ногами дерущиеся. МакДун свалился, и они пинали его ногами, а он ловил их за лодыжки рукояткой и валил на пол. Они тащили Парнела к дверям, вопя, что пусть не воображают эти чертовы интеллектуалы из Оксфорда, что могут обзывать нас свиньями. Они вышвырнули Парнела и закрыли дверь на задвижку. А затем принесли беспомощно обвисшее тело МакДуна, приговаривая, что утихомирили и этого гиганта и в следующий раз он уже не посмеет затеять ссору. Снаружи раздался боевой клич. Они повернулись к двери. Клич повторился, и голос заорал, я иду напролом. Коричневая, с пятнами цвета блевоты дверь заскрежетала на петлях и разлетелась. Она рухнула внутрь. Парнел с залитым кровью лицом и в разодранной в клочья одежде бросился в яростную контратаку, и тогда трое из оставшихся восьми удрали вверх по лестнице с криком, этот парень свихнулся, вызовите полицейских. Они удерживали его с помощью стульев. На улице собралась толпа. Сирена полицейской машины. Еще не до конца пришедший в себя МакДун и Парнел, не твердо держась на ногах, вынесли из дверей раненого кенгуру. Они запихнули его в такси и заорали на ухо перепуганному водителю, быстрее отсюда, выродок-кокни, дуй, как ветер, если не хочешь, чтобы гнев кельтов обрушился на твой английский череп.
Кенгуру ныл, что он умрет, если не выпьет. И что жизнь не в жизнь, если во рту засуха. А таксист говорил, что он вызовет полицию, если они не прекратят драться на заднем сиденье и что им лучше ехать прямо в больницу, потому что они все в крови.
Машина остановилась, и они заковыляли по ярко освещенному и пахнущему специфическим больничным запахом коридору. Покалеченная Троица. Из комнаток высовывались медсестры, чтобы поглазеть на прихрамывающего кенгуру.
Сквозь прорези в жаркой кенгуриной голове он мог видеть грудастых медсестер и добрую монахиню, которая привела доктора-китайца. И монахиня спросила, что это за наряд? И вы ходили в нем в бар? Мы ходили. У нас никогда еще не было таких пациентов, но знаете ли, вы сильно пострадали, но доктор; особенно позаботится о его лице, потому что на нем серьезная рана.
В больницу вызвали еще одно такси, и доктор-китаец, сострадательная монахиня и тринадцать медсестер, оставившие на минутку больных, смотрели, как унылая троица промаршировала, спотыкаясь, через ворота. Но кенгуру, несколько обезумев от собственного насыщенного перегаром воздуха, накопившегося в звериной голове, и от сыпавшегося на него дождя из серебряных долларов, выскочил из одной двери и вскочил в другую, а остальные бросились за ним в погоню вокруг такси, врываясь в одни двери и выскакивая через другие. Медсестры выглядывали из окон до тех пор, пока трое утомившихся лоботрясов не рухнули в машину, которая их и увезла. А персонал больницы махал им вдогонку руками в знак прощания.
27
В эту полную неприятностей пятницу в три часа пополудни Дэнджерфилд включил газовую плиту и потер руки. Из сумки покалеченного кенгуру он вынул бутылку джина. С кровати послышался голос раненого МакДуна.
- Что это там у тебя, Дэнджер?
- Всего-навсего святая вода. Чтобы мы незамедлительно удостоились причастия. Просыпайся, Парнел. Просыпайся, я говорю. МакДун, ради Господа, проверь, жив ли он еще. Не хотелось бы, чтобы труп провонял комнату.
Забинтованный Парнел чуть-чуть шевелится, выглядывает из-под одеяла и снова укрывается с головой.
- Дэнджер, принеси мне ее сюда.
- Мне удалось припасти это в той суматохе. Грабеж - неотъемлемая часть битвы. Ты думаешь, МакДун, что наступили времена благоденствия? Ты ведь думаешь так? И что механическая птица принесла из-за океана яйцо? Большое-пребольшое.
- Дэнджер, послушай меня. Я хочу, чтобы ты знал, что твои друзья не оставят тебя в тот момент, когда яйцо начнут нести. И пусть никто никогда не посмеет сказать, что я покинул тебя тогда, когда ты разбогател..
- Я думаю, Мак, что отдыхать нам теперь придется в Алжире. Лондон мы уничтожили одним мощным ударом.
- Должен, однако, заметить, что нам оказали сопротивление.
- Не стану возражать. На днях, Мак, я собираюсь рассказать о том, как я вступил в Легион Девы Марии. Все дело во внутренней борьбе и в пищеварении. Мне нужно привести себя в порядок. Сначала возьму у Парнела немного арахисового масла. Нет ничего лучше орехового масла. Однажды мне пришлось экстренно навестить старьевщика с несмазанной детской коляской. О, у меня есть гордость. Ты не поверишь, Мак, но бывали времена, когда мне и в голову не пришло бы тащиться к старьевщику с детской коляской, смазанной или нет. Или быть на содержании у женщины. Но несмотря на все страдания, контузию и ловушки, которые мне расставлял Эгберт Скалли, мне все же удалось сохранить какую-то частицу своей души. Вперед, свихнувшиеся солдаты Христова воинства! А меня называйте просто - майор Дэнджерфилд.
- Майор, принеси бутылку.
- И, Мак, только однажды. Отметь, только однажды я совершил бесчестный поступок. Все остальное, я готов признать.
- Дэнджер, давай помолчим, чтобы не испортить и не осквернить ту красоту, которой наполнилась комната с твоим появлением. Дай нам бутылку.
- Парнел. Восстань же из-под своих покровов. У меня есть просьба. Не одолжишь ли ты мне чистую рубашку, чтобы я мог отправиться в ней на нетерпящую отлагательств встречу в пять часов. Я должен явиться на нее без пятен крови и следов битвы.
- Возьми рубашку в стенном шкафу. Я одеваю ее в особо торжественных случаях.
- Именно то, что мне нужно.
- За дверью. Это единственная приличная вещь, которая мне принадлежит.
- Замечательная рубашка. Самое главное - это покрой. В один прекрасный день, Парнел, у нас будет много таких вещиц. Господин Берри утверждает, что три года в Борстале это тоже самое, что четыре - в Хэрроу. А как выглядят английские тюрьмы?
- Когда сидишь десять лет подряд, то постепенно перестаешь замечать преимущества.
- Я склонен верить, что это слишком долгий срок даже для защиты докторской. Да, замечательная рубашка! Как я в ней тебе нравлюсь! Думаю, она мне идет, а теперь мне нужно чем-нибудь освежить подмышки. Тело не должно вонять.
- Дэнджер, выйди в коридор и проберись во вторую дверь налево. Туалет владелицы дома. Там ты найдешь все для подмышек.
Дэнджерфилд возвращается.
- Очень мило. Я всегда был небезразличен к благовонному в отличии от того, что воняет.
МакДун подпрыгнул и плюхнулся на кровать лицом вниз.
- Дэнджер, мне мерещится женщина с губами цвета раздавленной черники, с иссиня-черными волосами и надменным ртом. Прав ли я?
- Джентльмены, придет время, и я вам все объясню.
Он вышел в холодные сумерки и зашагал по улице вдоль парка треугольной формы. На этой славной улочке у Парнела миленькая комнатка. Теперь меня устроит любой из этих домов. Мэри будет мыть окна и подметать дорожки, а по утрам готовить мне добрую старую овсянку. И импортировать для меня колбаски из Дублина с Пемброук Роуд. Она привязалась ко мне и верит мне. А вера - это самое главное. За веру я даже готов совершить бесчестный поступок. И вот еще что, они считают меня черствым, потому что я не разрыдался, узнав, что отец умер. Но на самом деле это не так. Все равно я ничем не могу помочь. Ладно, Мэрион. Теперь-то ты понимаешь, что поспешила. Трудно иметь дело с теми, кто вечно спешит. Может быть, я дам тебе пинок под зад. Но, как я уже говорил, я не испытываю ожесточения. В сердце моем нет места для подобных чувств. И Мэрион это скоро обнаружит. Небольшая записочка адвокату и время от времени она будет получать пособие. Поначалу, впрочем, довольно скромное.
В подземку. На платформе считанные люди, решившие выйти в послеобеденное время. Бесшумно останавливается сверкающий, лоснящийся поезд. Проскальзываю внутрь. Мне говорили, что в этой фантастической подземке можно вытворять все что угодно, но нужно как можно дальше держаться от кольцевой линии.
Он шел по продуваемым всеми ветрами подземным переходам. Наверх на огромный железнодорожный вокзал. Тревожное предчувствие. Где она? Я опоздал. Седьмой путь. Нужно искать ирландское лицо. Не мог же я забыть, как она выглядит. А меня она сразу заметит, потому что сзади я выгляжу, как некто из эпохи королевы Виктории. И я должен ей обрадоваться.
В черном пальто, она как-то стыдливо шла по перрону, сгибаясь под тяжестью большой кожаной сумки, и нервно покусывая губы.
- Привет, Мэри.
- Привет. Я боялась, что ты можешь не прийти.
- Ну что ты! О господи, да ты же похудела! Ты болела?
- Сейчас со мной уже все в порядке. Мне нездоровилось.
- Дай мне сумку. О Боже праведный, что у тебя в ней!? Камни?
- Я привезла кое-что для кухни, тарелки и разобранную швейную машинку. Ты ведь не против?
- Ни в коем случае. Все великолепно. Мы сдадим сумку в камеру хранения. А привезла ты как раз то, в чем мы больше всего нуждаемся.
Дэнджерфилд провел ее к выходу. И обвел ее вокруг здания, чтобы она его осмотрела. Экскурсию ведет Дэнджер. То тут, то там высокие колонны. Это архитектура.
- Ну как тебе нравится, Мэри? Ну как?
- Не знаю даже, что сказать. Я думаю, это красиво.
- Размеры, Мэри, размеры. И кто-то заплатил за это. Но мы прогуляемся вот сюда и найдем какой-нибудь миленький ресторанчик.
- Я привезла двадцать фунтов.
- Вот это да!
В теплый зал, вдоль стен которого выстроились столы. Дэнджерфилд попросил официанта принести красного вина, цыпленка и сигару.
- Это не очень дорого, Себастьян?
- Ха-ха-ха.
- Почему ты смеешься?
- Потому что в моем лексиконе больше не существует слово "дорого". Я его больше не употребляю. Думаю, что смело могу это утверждать.
- Почему?
- Потом, Мэри. Об этом - потом.
- Расскажи мне, как ты поживаешь. Ты отощал. Моя одежда на мне тоже болтается и мне пришлось переделать старое черное платье. Я так волновалась, когда болела, потому что ты мне не писал.
- Дай мне руку, Мэри.
- Славное местечко. Я так рада, что уехала из Дублина.
- Многие так говорят.
- Когда я заболела и сказала ему, что больше не собираюсь гнуть на него спину, то он сразу же начал вставать с постели.
- Что он сказал про Лондон?
- Сказал, что вызовет полицию. Но я ответила, чтобы он катился ко всем чертям и что, если он меня хоть пальцем тронет, то это я вызову полицию.
- И что он ответил?
- Что он приведет ко мне священника. Но я уже была сыта всем этим по горло. И я заявила ему, что его собственная душа погрязла во лжи. И хорошо, что мальчики далеко и им не приходится все это опять выслушивать. И что он слишком долго вытворял все, что хотел. Он тогда стал кричать, что он уже старик и ему не долго осталось жить и я не должна оставлять его одного. И я спросила, ты что хочешь, чтобы я осталась? Я, которая гуляла с мужчинами? И тогда он сказал, что сердце его отсчитывает последние удары и чтобы я вызвала к нему священника, до того как я уйду. Я рада, что ему приходится сейчас несладко. И что я вырвалась оттуда. Единственное, что мне нравилось - гулять возле Толки. Я проходила через парк Феникс к Чаплизоду и Лукан Роуд. И доходила до Сарсфилда. Так приятно гулять в роще у реки! Я думала там о тебе. Не смейся, это правда.
Пахнет вином и жареным цыпленком. Официант приносит спаржу и печеный картофель. Вот это да! Не хочется даже вспоминать о том, как я полусонный трясся в трамваях и выходил на остановке "Отчаяние" и как мне приходилось вставать из нагретой постели, чтобы выпить молока с медом, сидя на хромом кухонном стуле. А вот это еда! Маларки не раз говорил мне: "О Господи, Себастьян, если бы у меня были деньги, я бы пригласил друзей в мой загородный дом, и мы бы уселись за сплошь заставленный жратвой стол длиной в ирландскую милю, и руки бы наши лоснились от говяжьего мяса и индейки…". Мэри, оставь мне кусочек цыпленка.
А вот там сидят три секретарши и двое лысых мужчин. Мне здесь нравится. Полезнее ходить сюда, чем в бар. От баров я могу отказаться. И тогда мне останутся только домашние тапочки, швейная машина и сигары.
- Мэри, я отлучусь на минутку, мне нужно позвонить.
- Ладно.
А теперь, моя дорогая миссис Ритзинчек, будьте великодушны к квартиранту.
- Алле, миссис Ритзинчек?
- Слушаю вас.
- Миссис Ритзинчек, это Дэнджерфилд. Я попал в затруднительное положение. Моя невеста только что приехала в Лондон. Разумеется, я понимаю, что это так неожиданно, и, возможно, просьба моя покажется вам необычной, но я уверен, что вы все поймете и не станете возражать против того, что она поселится в моей комнате. Она очень славная девушка.
- Мистер Дэнджерфилд, это противоречит правилам нашего пансиона. Если так пойдет и дальше, то все постояльцы начнут приводить женщин на ночь. Извините, но я вынуждена вам отказать.
- Погодите, погодите. Я знаю, что прошу вас сделать мне большое одолжение, и я буду с вами совершенно откровенен, поскольку и вы говорите со мной без обиняков. Уверяю вас, что все будет исключительно в рамках приличий, и вы найдете, как объяснить это другим постояльцам. Скажите им, что она моя жена. В конце концов, до дня бракосочетания осталось всего несколько недель. И мы так хотим быть вместе. А так уж случилось, что мы долго были разлучены друг с другом, и наконец она приехала из далекой Ирландии. И, миссис Ритзинчек, я никогда не обратился бы к вам с такой просьбой, если бы не понимал, что вы женщина опытная и рассудительная.
- Ну уж, мистер Дэнджерфилд, вы, конечно, умеете преподнести все в выгодном для вас свете, и если это не вызовет кривотолков, то так уж и быть. Но если вы каждую ночь станете приводить другую…
- Вы просто себе не представляете, миссис Ритзинчек, как я вам признателен. Просто не представляете.
- Очень даже представляю, можете не сомневаться.
- Вот и отлично. Еще раз благодарю. Мы не заставим себя долго ждать.
Расплачиваясь у кассы, Себастьян вел себя крайне сдержанно и когда они сказали: "Мы надеемся, сэр, что вы еще раз придете к нам", он ответил: "О да, разумеется". И повернулся вокруг своей оси, чтобы элегантно пропустить Мэри перед собой. Подъехало такси. Мэри держала его за руку, когда ехали за ее сумкой, и рассматривала в окно людные улицы. Похороните меня на нейтральной земле. Может быть, в Австрии, и чтобы все были скромно одеты и с печальными лицами. И меня окружали мои дети. И чтобы мои последние минуты прошли с достоинством. И чтобы Мэри сидела рядом. Не бойся меня, со мной все в порядке.
Миссис Ритзинчек открыла им двери, улыбаясь и вытирая руки о передник. Я всегда говорю, если можешь - будь откровенен.
Вверх по ступенькам, в маленькую комнатку. Мэри садится на постель. Себастьян ставит сумку на пол.
- Вот мы и добрались, Мэри.
- Мне здесь нравится. Приятно забраться на такую высоту. И Лондон мне нравится. Все так интересно. Здесь столько необычных людей.
- В том-то и дело.
- И множество странных типов, которых никогда не встретишь в Дублине. Все эти негры и египтяне. Некоторые из них очень славные на вид, и у них такие белоснежные зубы.
- Мэри, покажи мне швейную машинку.
- Поцелуй меня.
- Машинку, Мэри. Машинку.
- Поцелуй меня.