Но Антон всего этого не видел. Повернув голову, он смотрел, как по аллее приближается довольно интересная гражданка. Он уже видел ее несколькими минутами ранее, когда проходила по тротуару с той стороны решетки. А увидев, запомнил – ведь там было на что посмотреть!
Длинные ноги. Крепкие, даже, на его вкус, чуть более мускулистые, чем хотелось бы, они при каждом шаге смело разглаживали складки юбки. Бедра тоже могли бы быть не так широки и покачиваться при ходьбе не столь вольно. Талия… Для таких бедер узковата. Грудь… И здесь некоторый перебор: крупная, слегка уставшая от собственной тяжести, она ритмично подрагивала под полосатой тканью блузы. Лицо… Принадлежи оно статуе, дотошный критик заявил бы, что ее создатель, то ли охладев, то ли увлекшись новым творением, чуть схалтурил под конец работы: нос слишком вздернут, крупной лепки; скулы чуть шире, чем требовали пропорции; губы цвета зрелой вишни и такие же налитые; волосы же…
О! Таких роскошных волос еще стоило поискать! Разметавшись вольной гривой, в лучах предзакатного солнца они горели темным огнем.
В общем, весь ее образ требовал доработки – чуть убавить тут, чуть добавить там, немного сгладить здесь… Однако, несмотря на этот перебор во всем, а может, благодаря именно ему, взгляд Антона, противясь воле, словно приклеился к женщине, подходившей все ближе…
Готовый подняться и устремиться следом, он подобрал под себя ноги, чуть наклонился, но женщина внезапно сбилась с шага и по крутой дуге направилась к лавочке, на которой он расположился, также резко, едва на него не упав, остановилась, губы-вишни приоткрылись…
– Позволите?
Глаза, темно-зеленые, чуть раскосые, слегка навыкате, обрамленные густыми и длинными ресницами, выжидающе распахнуты, крупные зубы в волнении покусывают нижнюю губу.
Антон, не ожидавший подобного поворота событий, чуть промедлил, потом ободряюще улыбнулся:
– Да, конечно. Почему нет?
Она легко крутнулась на каблуках и не глядя плюхнулась на скамейку. Причем, как отметил Антон, ее бедро, туго обтянутое юбкой, оказалось настолько близко, что же, чем то позволяли приличия.
Какое-то время, отрешенно глядя перед собой, она молчала, потом порывисто, всем телом повернулась и…
– Ты веришь в дружбу между мужчиной и женщиной?
Антон, изрядный донжуан, уже понял: у барышни к нему некий интерес, – и ожидал чего угодно: от игривого "угостите даму папироской" до нейтральных "чудесных погод". Подобная же завязка беседы слегка огорошила. Но богатые навыки общения с противоположным полом, помноженные на отличную реакцию, сделали паузу почти неуловимой:
– Нет. Уверен, что рано или поздно они станут любовниками.
Незнакомка чуть напряженно усмехнулась:
– Хм… Согласна. Тогда как ты назовешь того, кто с упорством ишака стоит на обратном?
– Ну, тут два варианта: неисправимый идеалист или лжец, что рассчитывает на некую выгоду. Но, чтобы утверждать наверняка, неплохо бы свести знакомство с этим человеком.
– О, уж я-то знакома с ним куда как хорошо, и, поверь мне, идеалист из него как из гов… Ну, в общем, ничем таким от него и не пахнет! А как бы и наоборот…
– Ну, значит, врет. А в чем, собственно, дело?
Задумчиво покусывая нижнюю губу, незнакомка разглядывала его без всякого стеснения. Антон внутренне усмехнулся – знал за собой умение нравиться женщинам: фигура завзятого физкультурника, открытое скуластое лицо, располагающая улыбка, доброжелательный прищур карих глаз и, самое-то главное, умение незаметно повернуть беседу в сторону, интересную именно данному собеседнику…
– Вчера, среди смены, чувствую вдруг – сердце защемило, да так сильно, прям спасу нет. Ну, думаю, что-то дома неладно. Отпросилась, значит. Прихожу. А там этот кобелина с сучкой Алькой шуры-муры крутит. Ну, как крутит… С виду все вроде бы чинно… Стоят в разных углах, но прям видно, что только-только друг от друга отскочили. Морды красные и глаза воротят. Алька, выдра крашеная, сразу засуетилась этак по-подлому, пискнула что-то про соль и тут же потекла, змеюка, домой. Муженек тоже заблеял про "зашла за солью", "что сразу начинаешь?" и "вообще мы только друзья"… Подлюка хитрожопая!
Рассказывая свою незамысловатую историю, женщина распалялась все больше, Антон же, слепив на лице участие, осуждающе покачивал головой и уже понимал, что перед ним легкая добыча. Опыта в подобных делах ему не занимать, так что не далее как завтра…
Дамочка меж тем продолжала:
– И ведь не первый раз ловлю его на горячем! Да и соседки уж все уши прожужжали! Извелась я с ним, с кобелем проклятым!
Антон, давая выговориться, сочувственно молчал.
Внезапно, без всякого перехода, женщина напустилась на него:
– А ты-то? Тоже, небось, ходок изрядный? Тоже, поди, налево-направо шлындраешь?
Вопрос не сказать чтоб застал врасплох, но, в расчете на продолжение отношений, ответить стоило грамотно.
– Ну, это как сложится. Человек я холостой, не в четырех стенах же сидеть? Но так-то все зависит, насколько между нами все серьезно. Вот взять, скажем, когда в женатых ходил – ни разу не изменял! Потому что любил!
Антон почти не лукавил: жене и правда не изменял, а то, что случалось до свадьбы, не считается.
Слушая, женщина во все глаза глядела на собеседника. Наверное, пыталась угадать – врет или нет.
Наконец протянула руку:
– Зоя.
Антон улыбнулся, представился, мягко принял теплую ладошку, несильно стиснул, но сразу не отпустил, а, вкладывая в это определенный смысл, придержал. Зоя явно прочла его посыл, лукаво улыбнулась и ответно сжала его руку.
Горячая истома, зародившись внизу живота, разлилась по телу Антона, и он, как бы невзначай, закинул ногу на ногу. Брюки великодушно собрались складками и укрыли его возбуждение.
– Зоя, а как насчет хорошей музыки послушать? Имею Шульженко, Утесова… Джазовый оркестр Цфасмана. Есть шикозные заграничные джаз-банды.
– Ой, а Козин есть? За "Утро" прям все бы отдала!
Антон усмехнулся двусмысленности такого заявления, глянул по сторонам и, понизив заговорщицки голос, пообещал:
– Ну, если прям все-все… Думаю, и Козина найдем.
Затем поднялся, шутливо скрутил руку кренделем. Зоя крепко за нее ухватилась, рывком встала, и они направились к прорехе в решетке.
Увлеченные беседой и друг другом, они не обратили внимания, что за их спиной разыгралась странная картина: все воробьи разом, словно по команде, ринулись вниз. Их маленькие клювы и когти метили в ворону. Первые удары та приняла безучастно, но вскоре до ее затуманенного мозга дошло: убивают! – и она тяжко заворочалась, завертела крупной своей головой.
Будь тому свидетель, решил бы, что птицы обезумели. Воробьи, расшвыривая по сторонам перья, пух, клочья шкуры и мяса, с неистовым остервенением рвали бедную ворону. И что самое странное, ни одна из сторон, ни атакующая, ни защищающаяся, не издавала ни звука.
И еще одну странность отметил бы наблюдатель: ворона для защиты не использовала ни клюв, ни когти – из ее пасти выстреливало нечто слишком длинное и узкое для языка, влажно блестящее, игольчато-острое на конце. Причем орудие это казалось вполне действенным: вскоре несколько воробьев замерли без движения, а другие, хоть и не имея видимых признаков повреждений, судорожно трепыхались в стороне.
Но, как бы то ни было, воробьи имели численный перевес и от вороны оставалось все меньше.
Но предсказуемую развязку нарушило появление еще одного действующего лица.
Сквозь решетку, со стороны проспекта, просочился огромный кот.
Огромный, дикий, настоящий уличный разбойник. Абсолютно черный, весь в отметинах и шрамах, одно ухо надорвано.
Пытаясь разобраться в происходящем, кот ненадолго замер, потом с громким мявом ринулся в гущу сражения. Как ни странно, но воробьи, только что бесстрашно атаковавшие ворону, с новым врагом связываться не стали, а, негодующе вопя, снялись с места сражения и вновь расселись на ближних деревьях.
Кот, победно ворча, взялся пировать. Сожрав пару воробьев, принялся за ворону. Но тут случилась заминка. Птичья шея влажно хрустнула, но голова, как ей было бы должно, не отделилась от растерзанной тушки. Сопротивляясь неизбежному, возле друг друга их удерживала толстая темно-зеленая нить. Судя по тому, сколько у здоровенного котяры ушло сил и времени, чтобы справиться с ней, нить оказалась довольно прочной. Наконец она лопнула ровно посредине. Одна ее половина мгновенно втянулась в воронью голову, вторая – в тушку. Кот, довольно урча и подрагивая хвостом, захрустел добычей. Вскоре наступил черед остального, но тут черный бандит повел себя довольно странно. Вместо продолжения пиршества, он сначала надолго замер, потом его хвост, до этого стоявший дыбом, закрутился немыслимым образом, и кот начал яростно чесать задней лапой за ухом. Причем взялся он за это, не устроив зад на земле, а, против кошачьих повадок, стоя!
Но самым странным, а скорее – страшным, стало то, что чесался он, не втянув когтей, так что во все стороны летели кусочки мяса и шерсти. Мелкие алые брызги орошали пожухлую траву. Обнажилась розовая, в потеках крови, кость, по щеке потекли остатки глаза, но зверь, словно не чувствуя боли, продолжал сдирать с себя плоть. А хвост тем временем жил и вовсе отдельной жизнью: бескостно изгибался, скручивался в причудливые узлы и петли, змеей струился по земле, явно намереваясь сбежать от ставшего вдруг странным хозяина. Вскоре вся левая половина его головы лишилась шкуры, от уха остался жалкий обрывок, вытекший глаз смешался с ошметками мышц и кожи.
Наконец, видимо удовлетворенный результатом, он встряхнулся и вернулся к останкам вороны…
Воробьи разом, словно по команде, сорвались вниз…
Гортанные всхлипы, пот на горячей коже, крепкое и в то же время отзывчивое женское тело в его объятиях…
Зоя оказалась страстной, умелой и ненасытной любовницей.
Антон, уже изрядно уставший, чувствовал некоторое беспокойство – в последний раз он довел дело до конца чисто на мужском самолюбии. И если не дать себе отдыха – запросто может выйти конфуз.
Сейчас Зоя лежала на животе и вроде спала. Антон скользнул равнодушным взглядом по едва видимым в темноте ягодицам, гладким и упругим, тяжело вздохнул и медленно, боясь разбудить новый вулкан страсти, повернулся на бок. Веки его сонно смежились…
– Ах, Тошка! Ах, подлец! Ты что же творишь?!
Лицо отца, обычно добродушное, улыбчивое, искажено гневом, брови насуплены, в руках ремень, глаза мечут молнии.
Антон замер, рука потянулась к затылку – почесать…
Хоть убей, но никакой проказы за собой не вспоминалось. Да и возраст давно не тот, когда ремнем воспитывают. Поэтому возмущение вышло неподдельным:
– Батя, ты сдурел? Ты того… Ремень-то положь. Мне ж не пять лет.
Взгляд отца потускнел, пополз вниз, медленно одолел всю долгую Антонову фигуру, несколько шагов пола между ними, зацепился за узловатые ладони, сжимавшие потертую кожаную ленту…
– Сынок…
Теперь голос отца звучал глухо, словно из-под земли. Всегда смуглое лицо понемногу одевалось мертвенной бледностью.
– Ты уж поберегись… А то мы… Чую… Против нее… Не сдюжим…
Отец говорил все медленнее, слова падали тяжелыми сырыми комьями. Под конец он и вовсе стоял боком, почти спиной, смотрел исподлобья, виновато-устало, словно прощаясь. Еще миг – и шагнет прочь, в сгустившийся у стены сумрак. На этот раз навсегда…
Антон вдруг вспомнил. Сердце заколотилось пойманной птицей, во рту разом пересохло…
– Батя… – Слова давались с великим трудом. – Родненький… Ты же помер…
Отец тяжело повернулся, как-то разом стал выше и шире, навис над Антоном, глаза его выпучились, нос сплющился и раздался вширь, челюсти выперли далеко вперед, лицо покрылось коростой, что спустя миг стала крупной чешуей. Из безгубого рта пахнуло разворошенной землей и вырвалось свистящее шипение:
– Берегиссссс…
Антон сидел на сбитых простынях и слепо таращился в темноту. Вынырнув из страшного сна, он тем не менее не избавился от последнего, что там было: шипение продолжало терзать слух. Правда оно звучало теперь намного ниже тоном, уже мало походило на змеиное, и в него вплеталось бубнение невнятных голосов. Слов было не разобрать, но в них чувствовалась одновременно и угроза, и мольба неведомым богам.
Спустя время Антон настолько вернулся в реальность, что наконец-то понял: звук доносится слева, из угла, где стоял радиоприемник. В кромешной тьме, вытянув вперед руки, торопливо зашлепал босыми ногами по остывшему полу. На ощупь добравшись до стола, по памяти сунулся к приемнику – закрутить звук. Но того на привычном месте почему-то не оказалось. Продолжая шарить руками в темноте, Антон наконец коснулся лакированного корпуса. Повел рукой вправо – к регулятору громкости…
И в тот же миг почувствовал, что приемник от него отодвинулся. Все еще под впечатлением от недавнего кошмара, Антон отпрянул, зябко передернул плечами и, напряженно слушая темноту, замер. Оглушительный треск буквально подбросил Антона вверх, и он одним прыжком оказался у двери. Яркий свет лампы ударил по глазам, заставил на миг зажмуриться. Антон готов был поклясться, что, перед тем как глаза его закрылись, ему померещилось какое-то движение в углу, в котором стоял злосчастный приемник. Что-то похожее на змею втянулось в густую тень, отбрасываемую столом.
Время шло, а Антон продолжал пребывать в нерешительности: проверить увиденное, конечно, стоило, но вдруг ему не показалось и там в самом деле змея?
Внезапно он вспомнил о Зое и обернулся.
Та, руками подтянув колени к подбородку, сидела на сбитых простынях. Во взгляде довольно разнообразные чувства: недоумение, насмешка, укор…
– Что, радио разгрохал?
Антон, понимая, что выглядит не лучшим образом, смущенно хмыкнул, поскреб затылок, снова посмотрел в злосчастный угол и, плохо справляясь с дрожью в голосе, буркнул:
– Да, чертова музыка… Сама собой включилась…
Долго думал: говорить – не говорить, – но потом мысленно махнул рукой и, не глядя на Зою, осторожно подошел к ящику с инструментами, вытащил большой нож для мяса. Покрепче ухватившись за столешницу, напрягся и мощным рывком вытянул стол из угла.
Пусто.
Антон смущенно хмыкнул и, пожав плечами, направился к постели.
Зоя насмешливо прищурилась:
– А свет?
Не желая выглядеть еще большим трусом в глазах женщины, Антон щелкнул выключателем. Торопливо дошел до кровати. Лег.
Зоя пристроилась рядом, крепко обняла, прижалась всем телом так, словно боялась потерять даже каплю его тепла. Горячая ладошка поползла по груди, вниз по животу…
Антон снова почувствовал желание и подался навстречу…
Хорошо, что он не видел в темноте, иначе немало удивился бы кривой ухмылке, что изогнула полные Зоины губы.
Губы цвета спелой вишни…
Бабье лето умирало.
С ним, казалось, умирал и мир. Привычный мир, что окружал Антона долгие годы.
Морось, висевшая в воздухе, оседала на стеклах, неторопливо собиралась в капли, что также неторопливо ползли вниз. Дорожки, проедаемые ими в пленке из сородичей, еще не решившихся повторить их судьбу, представлялись Антону чем-то ненужным и инородным в этом бледном туманном мареве.
Прижавшись лбом к стеклу, он стоял у окна и смотрел на шелудивого пса, что в погоне за собственным хвостом бешено крутился на месте. Что-то в этой гонке смущало. Механическая монотонность и бесконечность кружения наводили на мысль, что бедная шавка спятила.
Антон манкировал – сказавшись больным, не вышел на работу. Хотя, если говорить по правде, не сильно соврал: непроходящая тяжесть в голове, слабость в мышцах, ломота в суставах, сосущая пустота за грудиной… Его постоянно мутило, вид еды вызывал отвращение. Он сильно похудел, и одежда теперь висела на нем как на вешалке.
А вчера, впервые за долгие годы, он пропустил тренировку. Без какой-либо на то причины!
Еще постоянно клонило в сон. Даже на работе он то и дело ловил себя на том, что ищет укромный уголок – хоть сидя, но проваливаться туда, за грань реальности. Благо что управляющий еще не вернулся из центра, поэтому Антон просто болтался в гараже и особых проблем с тем, чтобы незаметно прикорнуть, не было.
Антон точно знал – сны ему снятся яркие, детальные и очень реалистичные, но по пробуждении виденное в них мгновенно забывалось, оставалось лишь навязчивое чувство тоски и тревоги. Все попытки вспомнить, что же он все-таки видел, оканчивались неудачей, хотя в нем жила уверенность: стоит лишь сделать над собой небольшое усилие, и все встанет на свои места. Но муть в голове не давала ясно мыслить и он впадал во все большую прострацию.
Он понимал, что все происходящее с ним как-то связано с Зоей и что им нужно расстаться, но, против всех доводов рассудка, к ней влекло. Влекло неудержимо, до болезненного щемления в груди…
А вчера и вовсе произошло не пойми что.
Разбудило чувство, что кто-то гладит его по голове.
Вынырнув из сна, он о прикосновении не забыл, но подумал на Зою, что снова ночевала у него. Но, повернувшись к ней, увидел лишь спину и затылок. А сопение спящего человека не оставило сомнений – не она. Но прикосновение было настолько реальным, что уверенность в том, что оно ему не приснилось, казалась железной.
В расстроенных чувствах, стараясь не потревожить Зою, он встал, прошел к окну и, глядя в бездонное небо, принялся размышлять о том, что стало происходить с ним после знакомства с этой странной рыжей женщиной.
Внезапно до него дошло: уже какое-то время он занят тем, что прислушивается к происходящему за спиной.
Шорохи, похожие на очень тихое шарканье шагов. Невнятный шепот. Низкое, почти за гранью слышимости, гудение.
В этот миг сбоку, самым краем глаза он увидел смутное движение и застыл, скованный приступом невыносимой паники. В ужасе зажмурившись, он почувствовал на затылке дуновение ветра, похожее на то, как если б его обдало чье-то близкое дыхание.
Боясь пошевельнуться, он неумело просил неведомо у кого: "Забери все, что хочешь! Забери Зою! Только оставь жить! Я еще не готов умереть!"
Сколько длился этот кошмар, Антон не знал. Ни времени, ни реальности больше не существовало. Лишь холод надвигающегося небытия…
И вдруг он услышал: негромко скрипнула дверь, – и понял: все кончилось, позади никого нет.
Но еще долго он стоял без движения, а по щекам текли благодарные слезы.
Наконец, решившись двинуться с места, он обернулся и увидел Зою, мирно спящую на кровати…
Даже сейчас, при воспоминаниях о панике, об ужасе, что сковал его в те страшные мгновения, Антон виновато сутулился и кривил губы.
Неожиданное дребезжание телефона вырвало из ступора. Очнувшись, Антон увидел: дворняга все еще гоняется за своим хвостом. В голове мелькнуло: "Да ты и сам не лучше – точно так же пытаешься ухватить что-то неуловимое". Кивнув мыслям, он отвернулся от унылого вида за окном и пошел отвечать.
– Копытин? – Голос завгара звучал неприлично свежо и жизнерадостно.
– Я, Николай Трофимыч.
– Слушай, Антон, я знаю, ты захворал, но дело срочное: товарищ Каратыгин сегодня возвращается, а все в разъездах. Ты как? Пособишь родному коллективу?
Антон оживился:
– Да какой разговор, Николай Трофимыч?! Уже собираюсь, не дольше чем через полчаса буду.
Радость завгара была неподдельной: