– Здорово! Машина уже готова, так что давай скорой ногой лети сюда и прям тут же рви на аэровокзал!
Антон, не медля ни минуты, оделся и выскочил за дверь.
Вызов на работу спас его от мерзкого зрелища: безумный пес, сложившись чуть не вдвое, догнал свой хвост и, дернув башкой, оторвал почти у самого корня. Словно не чувствуя боли, давясь и роняя куски, тут же принялся жадно его жрать. Из оставшегося огрызка не упало ни капли крови, лишь на миг выстрелила толстая темно-зеленая нить и тут же втянулась обратно.
– С прибытием, Палосич! Как съездили? Как дорога?
За начальство Антон переживал неподдельно – Павел Осипович Каратыгин, в прошлом красный комдив, а ныне управляющий трестом Межкрайсвязьстрой, в свое время сделал для него слишком много. Такое не забывается.
Павел Осипович затуманился взглядом, нервно дернул щекой. Видимо, поездка выдалась не самой простой. Немного промедлив, он махнул рукой и перевел разговор на другое:
– Что-то ты, Тошка, неважно выглядишь. Бледный, исхудал весь. Не заболел ли?
Антон пожал плечами:
– Да ерунда! На мне, как на собаке…
И в тот же миг перед глазами пронеслось видение: облезлая дворняга бешено кружится в погоне за собственным хвостом. Отгоняя его, Антон мотнул головой и открыл переднюю пассажирскую дверь. Однако, против обыкновения, Каратыгин указал на заднюю:
– Надо кой-какие бумаги просмотреть.
Антон удивления не выказал: начальству виднее.
Павел Осипович, расположившись на диване, скомандовал:
– Гони сейчас в центролаб на Профсоюзной. Оттуда – в управу.
– А как же домой, отдохнуть с дороги?
Павел Осипович лишь криво усмехнулся:
– На том свете отдохнем.
Пока ехали, Антон в зеркало посматривал на управляющего. Каратыгин и до отъезда не выглядел молодцом: рыхлая сероватая кожа, дряблые брыли, вислый нос в красных прожилках, тяжелые, набрякшие веки… Однако теперь все эти приметы увядания стали куда как резче. Словно с момента его отъезда прошло не несколько дней, а несколько месяцев, а то и лет. Да еще и в глазах появилось что-то новое, словно глубоко-глубоко, на самом донышке, поселилось тревожное ожидание. Видать, произошло за это время что-то, что никак не способствовало душевному равновесию.
Лишь бы не сняли, а то времена нынче лихие, простым отстранением от должности редко отделываются.
Вскоре прибыли по указанному Павлом Осиповичем адресу, и тот исчез за обшарпанной дверью, рядом с которой висела табличка "ЦентрЛабСвязи".
Антон это место знал – не раз подвозил сюда Павла Осиповича, но вовнутрь никогда не заходил.
Да и что делать простому шоферу среди высоколобых умников, то и дело сыплющих заумными словечками.
Чтобы скрасить ожидание, Антон достал из бардачка потрепанную книжицу, повествующую о несчастном пареньке, что должен был помереть еще в детстве, но силой гения одного заграничного ученого стал человеком-рыбой и смог жить в океане. Вскоре, однако, Антон поймал себя на том, что бездумно скользит взглядом по буквам, и отложил книгу в сторону. Не придумав других занятий, принялся наблюдать за жизнью небольшой и практически безлюдной улочки. Взгляд его то и дело возвращался к распивочной, что расположилась наискосок от лаборатории. Нет, о выпивке он не думал, просто то было единственное место, где теплилось хоть какое-то подобие жизни.
Время шло, Каратыгин как в воду канул, и Антон, устав от скуки, вышел размять ноги.
Улица пустовала, и единственным живым существом на ней оставалась кляча, впряженная в бочку с водой. Понурив голову, вот уже четверть часа она томилась у коновязи рядом с питейным.
Антон почувствовал, что его опять клонит в сон, и, вздохнув, потряс головой. Ненадолго стало полегче. Однако вскоре глаза опять закрылись, и он, решив, что большой беды не будет, если Палосич найдет его придремавшим, потянулся к ручке. Но странный звук помешал завершить задуманное. Пришел он со стороны распивочной.
Антон повернулся как раз в момент, когда кляча снова издала булькающий хрип, а ее челюсти заходили из стороны в сторону. Вдруг, с влажным чавканьем, они лопнули вдоль морды – ото лба, между ноздрей, поперек сомкнутых губ и дальше, до напряженного в безмолвном стоне горла. Чудовищная пасть, похожая на огромный четырехлепестковый цветок, распахнулась. В ней вместо зубов в беспорядке торчали безобразные зазубренные шипы. Вместо языка, закрыв собой все горло, хаотично сплетался-расплетался клубок коротких отростков, похожих на перебитого лопатой дождевого червя.
Ужас буквально парализовал Антона. Кровь, забирая остатки слабого румянца, отхлынула ото щек, пальцы побелели на дверной ручке. Глаза полезли из орбит, волосы под кепкой шевельнулись, а сердце, сдавленное ужасом, замерло на долгое-долгое мгновение…
В этот миг из питейного вышел водовоз. Благодушно крякнув, он напялил картуз, из-под треснувшего козырька прищурился на солнце, довольно тряхнул головой и, внимательно глядя под нетвердые ноги, направился к повозке.
Антон, желая предупредить зреющее несчастье, напряг все силы, но вместо крика на губах вязкой пеной запузырилось мычание, глухое и маловразумительное.
Водовоз, занятый удержанием равновесия, не замечал страшных перемен в своей кляче. Подойдя к ней, он почмокал губами, благодушно осклабился: "У-у-у, стерва", – и похлопал по напряженной холке. В тот же миг шея чудовища бескостно изогнулась, и страшные жевала с хрустом сомкнулись на голове бедолаги. Во все стороны брызнула кровь, алые ручейки потекли по морде, по шее, по груди жуткого зверя.
Водовоз глухо вскрикнул. Недоумение, боль, ярость на глупую скотину сплелись в этом вопле. Ударив обеими руками в лошадиное плечо, он рванулся, но освободиться так и не сумел. Тогда он поднял руки, ухватился за челюсти, но ладони, угодившие на клинки шипов, отполовинило точно посредине, а из обрубков хлынули новые потоки крови. Несколько пальцев упали в пыль.
Мышцы на чудовищной морде напряглись, челюсти под хруст костей обхватили голову водовоза еще плотнее. Тварь по-собачьи дернул башкой, и обезглавленное тело, заливая все вокруг кровью, кулем плюхнулось на мостовую.
Неимоверным напряжением всех сил одолев оцепенение, Антон очень медленно открыл дверцу машины, с трудом забрался вовнутрь, выжал сцепление и повернул ключ. Стартер сипло закряхтел, однако двигатель молчал. Вторая попытка… И опять безуспешно.
Пересилив страх, Антон поднял взгляд и увидел, что лошадь флегматично дожевывает остатки водовозовой головы. Глаза ее, пугающе пустые, оценивающе вперились в Антона.
А двигатель все никак не хотел заводиться.
Терзая стартер, Антон увидел: жуткая кляча, мерно работая челюстями, переступила копытами, судорожно встряхнулась и пошла в его сторону. Недоуздок натянулся, уродливую башку повело назад. Лошадь, словно отмахиваясь от гнуса, дернула головой, губы лопнули под напором удил, но железо уперлось в кость и спустя миг ремень порвался. Мерзкая скотина фыркнула и, мерно цокая подковами, продолжила неторопливо надвигаться на Антона.
Антон снова повернул ключ…
И двигатель ожил! Машина, наконец-то выказав готовность двигаться, мелко задрожала!
В этот момент в дверях лаборатории показался Каратыгин. Антон, не спуская глаз с приближающейся твари, торопливо распахнул дверь и, едва дождавшись, когда управляющий сядет в машину, рванул с места.
В первый миг Антон хотел ударить чудовище мощным бампером, но здравая мысль, что машина может опять заглохнуть, заставила крутнуть баранку влево, и твердый край бампера промелькнул в полуметре от лошадиной ноги.
Павел Осипович недовольно проворчал:
– На пожар гонишь?
Антон, все еще не отошедший от увиденного, долго молчал, потом выдавил:
– Павел Осипович… Там… лошадь…
Каратыгин, удивленный полным обращением и странно звучащим голосом Антона, вскинул голову.
Антон, под внимательным взглядом начальства, словно перед прыжком в воду, набрал в грудь побольше воздуха и выпалил:
– Там лошадь водовоза сожрала.
Павел Осипович крякнул, но не удивленно, а скорее с досадой. Помолчав, спросил:
– Кто-то еще там был? Кто-то еще это видел?
Теперь настала очередь удивиться Антону:
– Так вы знаете?
Каратыгин потер переносицу, подумал немного, но все же ответил:
– Ну, не именно про эту лошадь…
Антон ударил по тормозам и безголосо крикнул:
– Палосич, да что ж это?!.
Тот остановил знаком:
– Ты, паря, нишкни! Не время щас голосить… Тут это…
Павел Осипович надолго умолк, отрешенно глядя на дорогу, на ощупь достал портсигар, закурил. Антон молчал. Понимал, вот именно сейчас произойдет что-то важное, настолько важное, что сродни… Тут его воображение пасовало, но все равно он понимал, что еще немного – и начальник скажет такое, после чего "хоть ложись, да помирай".
Но Павел Осипович молчал. Курил и молчал.
Длинный столбик позабытого пепла торчал из мундштука.
Наконец, когда Антон потерял счет времени, он очнулся, поймал взгляд Антона и начал:
– В общем, Тошка, дело – швах! Думаешь, чего нас вызывали? Да вот за такими "лошадьми" и вызывали. Не только здесь, а и по всей стране… – Он запнулся, но тут же продолжил: – Да что там манерничать! Скажу как есть… По всей стране такая же дерьмовая петрушка происходит! Да не один-два случая, которые и замолчать бы можно, а сотни, тысячи, если не десятки тысяч! И это еще, учти, не каждый видок в органы идет – психическим прослыть желающих не густо… Ты ж вон тоже про свою лошадь-людоеда не сильно рвался рассказать…
Антон кивнул: ему стоило немалых сил рассказать о жутком происшествии, да и осмелился лишь потому, что Павел Осипович чуть ли не отец родной.
Тот тем временем продолжал:
– И идут нынче все наши антипоповские агитки коту под хвост. Да и как им не пойти, если то тут, то там происходит такое, чего раньше и в страшном сне не виделось… Скажем, под Воронежем куры трех быков, десяток собак и двух пьяных сожрали… В Харькове голуби на прохожих напали, нескольких в клочья изодрали. Так потом те, кого не совсем на куски разнесли, встали и на других граждан кидаться начали. Милиция применила по ним оружие и всех, на ком отметины нашли, заперли в карантин. Вот только, судя по сводкам, не всех отловили… В Тамбове целый барак пустым обнаружили. Говорят – кошки… И такие вести отовсюду.
Не прекращая рассказ, Каратыгин снова закурил. Его руки заметно потряхивало.
– Всякие сектанты активность проявляют. Скопцы вон из каких-то дыр полезли… Другие… Много новых появилось. На площадях пророчествуют. Конец света да приход темных времен объявляют. Церквы жгут. Все это пока больше по медвежьим углам, но этой плесени только волю дай – везде расползется. Участились случаи сумасшествий. Причем буйных: люди накладывают руки на себя, на родных и близких. Не щадят ни стариков, ни детей. Сыновья режут матерей, деды травят внуков…
Антон, под впечатлением от рассказа, внимательно смотрел на прохожих. Глаза сами собой искали признаки тех ужасов, о которых только что услышал.
– А еще началась настоящая эпидемия "выпитых". В разных местах находят мертвых. Люди с виду не тронуты, но выглядят древними стариками. Хотя те, что их опознавали, видели их молодыми и здоровыми всего-то за несколько дней до того. И, что самое странное, происходит это лишь с парнями. Ни зрелые мужики, ни женский пол в сводках по таким происшествиям не проходят…
Каратыгин вдруг умолк, чуть сдвинулся и, пристально глядя на Антона, левую руку положил на ручку двери, правую – за отворот пальто. Антон движения не заметил. Отрешенно глядя в зеркало заднего вида, он примеривал рассказ о "выпитых" на себя и Зою. Выходило довольно похоже.
Внезапно сдавило сердце. В затылке кольнуло, словно вбили гвоздь. В ушах раздался хлопок. Мир перед глазами поплыл, начал тускнеть…
Очнулся Антон от резкого запаха.
Нашатырь… – отрешенно подумал он и открыл глаза.
Нисколько не удивившись, встретил взгляд Павла Осиповича. В нем читались облегчение и гаснущие остатки тревоги.
– За… что?..
Слова давались не просто, и Антон решил беречь силы.
– За то, – передразнил Павел Осипович, по-отечески тепло усмехнулся и пояснил: – Скажи спасибо, что я догадался, да и товарищи из Москвы снабдили кой-какими игрушками. Теперь жить будешь.
Покачав тяжелой головой, добавил:
– Вот скажи кто еще пару недель назад, что мне, коммунисту с шестнадцатого года, красному командиру и атеисту, придется бесов из людей изгонять – рассмеялся бы в лицо да карету "Скорой помощи" из психиатрической вызвал. А теперь вон как все обернулось. Ну, пришел в себя? Можешь рассказать, как в это вляпался?
Антон прислушался к себе. Муть из головы ушла, исчезла сосущая пустота за грудиной, суставы еще крутило, но тоже понемногу отпускало.
Начав со знакомства в сквере, Антон рассказал обо всем, что произошло до сегодняшнего дня.
Павел Осипович слушал внимательно, кивал своим мыслям, одну за одной курил папиросы. Когда Антон иссяк, он долго молчал, потом вынул из внутреннего кармана пальто странную вещицу. Хитрое переплетение желтых и серебристых нитей, размером в пол-ладони, заключенное в пятиконечную звезду. В центре узора серп и молот, искаженные почти до неузнаваемости. Все это пришпилено к полированной деревянной плашке.
– Вот. Держи. Сейчас поедем к чекистам, пусть ловят твою пассию. Не забоишься нам помочь?
Антон принял почти невесомую штуковину. Первые секунды ладони ощутимо покалывало, но вскоре неприятные ощущения прошли и появилось чувство защищенности.
– Что это?
– Амулет. От таких вот… Сосух.
– А как же вы?
– Ты, Тошка, в другой раз внимательней слушай. Сказано же: только молодых пьют.
Стук в дверь ударил по нервам. Сердце вторило ему тревожной дробью.
– Входи! – Голос не слушался Антона, в нем явно читалось напряжение.
Зоя впорхнула в комнату, захлопнула за собой дверь и повернулась. Сделала шаг к Антону и словно натолкнулась на невидимую стену. Улыбка погасла, ее сменило плохо скрываемое раздражение. Уголки губ зло опустились, и Зоя сквозь зубы прошипела:
– Что это?
Вместо ответа Антон поднял перед собой амулет. В другой руке – мощный "тэтэ", выданный чекистами.
Женщина взвыла.
Сквозь низкое рычание прорвалось:
– О, Великая Мать Шаб-Ниггурат! Темная Коза с тысячью отпрысков! Взываю к тебе!..
Облик ее начал меняться. С треском разорвав юбку, вздулся живот. Поползла по швам блузка, полосами съехала с обвисших до пупка дряблыми мешками грудей. Кожа по всему телу пошла складками, словно ее сняли с кого-то чуть не вдвое большего, резко пошла трупной синевой…
Антон попятился и, не дожидаясь дальнейших превращений, поднял пистолет.
* * *
Временами у меня складывается ощущение, что я начинаю забывать, как меня зовут. Вот и эти заметки я пока не стал никак подписывать, собственное имя выглядит надуманным и ненужным перед всем, что творится вокруг. Раньше хотя бы приходил приставленный ко мне младший архивист, уважительно произносил неудобную русскую фамилию.
Но в последнее время я его почти не вижу. Да и сам все реже выхожу за порог кабинета. В хранилище лучше записываться на ночь, когда никого нет, а кафе и другими университетскими службами я почти не пользуюсь, нет времени. Если дело увлекает, начисто забываешь об удобствах и естестве. Мои же многочисленные респонденты по-прежнему обращаются "дорогой сэр" и никак иначе. Как будто я – такой же безымянный и безликий, как один из тех, кто пришел в наш мир и остался в нем навсегда.
Я слышал о Независимой Сибири еще в детстве, невероятную и пугающую историю о рядовом бойце, что волею Древних стал сердцем изменений в этой негостеприимной земле. Он получил великую силу, великую власть – и великое же проклятие.
Где сейчас тот красноармеец, точка приложения эзотерических сил большевиков, нацистов и северных шаманов? Кто знает… В Независимую Сибирь почти не пускают посторонних, прекрасный оазис в вечной мерзлоте бдительно охраняет свои секреты.
Но теперь у меня есть письмо оттуда. Кое-что я понял, не все, конечно, лишь отдельные мазки, детали, но и этого достаточно. Как оказалось, сердце Сибири совсем не образ и не фигура речи, а пугающая реальность.
Опаляющий жар крайнего Севера
Олег Кожин
Мы в сотню солнц мартенами
Воспламеним Сибирь…Владимир Маяковский
Буферная зона Большого Норильска встречала приезжих пальмами. Дощатые кадки с толстыми волосатыми стволами торчали на каждом углу. Приветливо журчал выложенный галькой декоративный фонтан. Повсюду сновал обслуживающий персонал: мужчины в рубашках с коротким рукавом, заправленных в парусиновые брюки, и девушки в юбках и легких белых блузах. Ни дать ни взять вокзал курортного города: Сочи или, может быть, Адлера. Лишь горделиво проходящие мимо пилоты, экипированные плотными кожаными комбинезонами да мохнатыми унтами, не давали забыть, что ты отрезан от Материка незримой линией Полярного круга.
В который раз уже Роберт недоверчиво обернулся. Ополоумевшая пурга яростно перемешивала тонны снега, с ненавистью швыряя мелкую льдистую шрапнель в прозрачные панели буферной зоны. Коптя приземистое небо черными выхлопами, по стоянке аэросаней рыскали шнекороторы, безуспешно пытаясь расчистить подъездные дорожки. Казалось, протяни руку, и проткнешь вытянутое отражение высокого кучерявого юноши с орлиным носом и голубыми глазами. Сквозь тонкое стекло зачерпнешь полную пригоршню обжигающей белизны. Вот только "стекло" это не то что палец – не всякая бомба возьмет! Сбылась мечта фантастов – город вечного лета на Крайнем Севере. Большой Норильск, столица Независимой Сибири. Около ста тысяч квадратных метров дорог, домов, скверов, площадей, пляжей и стадионов, накрытых прочнейшим куполом, над технологией которого до сих пор бьются лучшие умы Человечества. И это только на поверхности!
Роберт промокнул взмокший лоб платком. Длиннополую овчинную дубленку он уже снял, но продолжал париться в свитере грубой вязки. Кроме майки, под свитером ничего не было, а переодеваться на глазах у персонала не хотелось. Валентин Георгиевич Гриднев, шеф-редактор "Московских ведомостей" и начальник Роберта, отсылая сотрудника на край света, напутствовал брать два комплекта одежды. Вот только не предупредил, что переодеться захочется уже в "предбаннике". В аэросанях, защищенных от ветра одним лишь лобовым стеклом, на которых Роберта, вместе с другими приезжими, доставили из аэропорта Алыкель, в дубленке и ушастой меховой шапке было не очень-то жарко. Зато сейчас, спустя полчаса бумажной волокиты, Роберт на собственной шкуре ощущал, какой горячий прием может оказать иностранцам погруженное в непроглядный мрак полярной ночи Заполярье.
– Гражданин Зареченский?
Бесцветный голос, раздавшийся за спиной, спрашивал лишь для проформы. Он точно знал, к кому обращается. Девушка за стойкой регистрации тут же сунула Роберту документы, обаятельно улыбнулась и выставила на столешницу табличку "Технический перерыв". Обмахиваясь кипой справок и удостоверений, Роберт обернулся.
– Он самый. Можно просто Роберт. И можно на "ты".