Мысли Милдред потекли в нужном русле, отчего Мориссон успокоилась и приободрилась. К тому времени Том, приволакивая ногу, успел доковылять до дороги и теперь встал там как вкопанный, рассеянно оглядываясь по сторонам. Самое время выйти из-под защиты дверного проема и победно потрясти метлой.
– Ах, моя дорогая, двустволка – это хорошо, но, как видишь, я сама прекрасно справилась. – Опершись на метлу, Аннет победно ткнула рукой в бок, озирая очищенное от неприятеля пространство. – Ты только посмотри: натаскал мне на порог своей грязи могильной. А молоко-то, молоко. Молочник, видать, до него был. Теперь все выкидывать, я такое пить не буду. Милдред, дорогуша, у тебя не будет стаканчика молока взаймы?
Удовлетворенная спектаклем соседка выразила готовность помочь во всем, что в ее силах, и между женщинами завязалась долгая беседа, позволившая обеим всласть почесать языки о Скорбного Тома, давным-давно скрывшегося за горизонтом.
Ходить по домам подчиненных было не в правилах Филиппа Джея Томпсона, но иногда обстоятельства складывались своеобразно, вопреки заранее утвержденному плану. Их Таунвелли был небольшим городишкой, а жители преимущественно вели здоровый образ жизни, потому смертность была невысокой. Этот факт позволил Томпсону, как начальнику кладбища, а по совместительству и похоронного бюро, установить дни, по которым его заведение работало, а по которым – нет. Вот и сегодня был как раз такой день, когда любой внезапно умерший без особого ущерба для себя и скорбящих родственников подождал бы до завтра. Но, вопреки обыкновению, безутешная дочь старика Эймоса появилась на пороге Томпсона с первыми лучами солнца. По какой-то неведомой причине ей не терпелось похоронить батюшку именно сегодня, и ждать она никак не могла. Переубедить пожилую даму оказалось делом непосильным, как бы Томпсон ни пытался объяснить, сколько времени нужно на подготовку похорон. Только где-то после второго истерического припадка и обоюдных угроз вызвать полицию они сошлись на переносе похорон на завтра. А это значило, что за сегодня предстояло совершить все приготовления, в том числе и вырыть могилу. К сожалению, у посыльного, через которого Томпсон предпочитал общаться со Скорбным Томом, сегодня тоже был выходной, а потому идти пришлось самостоятельно.
Томпсон выставил указательный палец и задумчиво осмотрел входную дверь и ее окрестности. Ничего похожего на звонок. Отвратительно. Томпсон громко постучал в дверь, достал носовой платок и вытер костяшки пальцев. Ждать пришлось долго, но за дверью отчетливо слышалась возня и приглушенные шаги, а потому стучать второй раз Томпсон не торопился. И правильно сделал, потому как могильщик, в конце концов, возник на пороге.
– Доброе день, Том. Я прекрасно знаю, что сегодня у тебя выходной, но ситуация сложилась неблагоприятным для тебя, Том, образом. Тебе, Том, нужно будет взять лопату и выкопать могилу в шестнадцатом ряду, ближе к северному забору. Понял? К северному.
– Эээ… копать? Сегодня? – Могильщик так долго соображал, что возражать начал только к концу задания. – А выходной?
– Том, мы с тобой не дети и прекрасно понимаем, что люди умирают каждый день. И в выходные они тоже умирают. Ты понимаешь меня, Том? Такое бывает очень редко, но все же бывает. Как сегодня, например. Поэтому ты, Том, должен выйти на работу, взять лопату и выкопать могилу.
– А выходной? – Ссутуленный могильщик смотрел на начальника немного снизу вверх, отчего для разнообразия оба его глаза смотрели почти в одну и ту же точку, хотя взгляд от этого не казался более осмысленным.
– Не сегодня. Сегодня нужно работать. – Томпсон начал выходить из себя и вместо пространных речей соизволил спуститься до уровня собеседника. – Копать, Том. Понял? Копать. Иначе будет штраф. Большой такой штраф в половину жалованья. Понял меня, Том? Лопата. Могила. Копать. Шестнадцатый ряд. Северный забор. Сегодня. Сейчас же! Понял?
Скорбный Том посмотрел по сторонам и пожевал губами.
– А вы?.. – начал было он, но сник, едва услышал в ответ снова: "Сегодня! Копать!" – Ладно… Иду…
Томпсон со вздохом достал платок из кармана, снял котелок, отер блестящий лоб и поправил галстук. Он с удовольствием заменил бы могильщика на кого-нибудь посмышленее, только до грязной работы охочих в городе нет.
– Северный забор, не перепутай, – бросил он на прощание и поспешил прочь, косясь на свинцовые тучи, нависшие над кладбищем. Успеть бы добраться домой до дождя, ведь впереди столько дел.
У рабочего комбинезона было слишком много пуговиц, застегнуть которые скрюченными мозолистыми пальцами было не так-то просто. Том пыхтел и чертыхался, стараясь не оторвать те, что уже висели на честном слове. Пришить их обратно он бы ни за что не смог, а помощи попросить было не у кого. Разве что сестра Мэри из местного приюта не откажет, но из-за пуговиц беспокоить ее не хотелось. Том повертел в руке лямку, что никак не хотела пристегиваться, решил, что и без нее портки не потеряет, достал из чулана лопату и вышел за дверь.
Холодная тяжелая капля упала ему на нос, в разряженном воздухе пахло озоном и стемнело, будто вечер решил начаться прямо посреди обеда. Самое время могилу копать. Том высморкался. Возиться потом в грязи будет не лучше. Подозрительно покосился на свинцовое небо, соображая: польет или покапает и успокоится. Еще пара больших капель упало на носки грязных ботинок. Том взвалил лопату на плечо и поплелся к шестнадцатому ряду.
Дождь не спешил, давая добраться до места назначения, но стоило только пару раз копнуть сухую еще землю… Как там пастор говорил: "разверзлись хляби небесные"? Домой Том вернулся промокшим до нитки и в грязи по колено. Последнее, впрочем, заботило его меньше всего.
Ливень походил на небольшую бурю, и порывы ветра трепали и без того хлипкую халупу могильщика. Том до самого вечера просидел у окна, выглядывая в тучах хоть небольшой просвет. Вот тебе и выходной, да… Вдруг до него дошло, что темнеет не из-за туч. Еще чуть-чуть, и вечер станет обычной кладбищенской ночью. Том беспокойно походил по комнате. Комбинезон уже высох, дождь уже не так яро колотил по крыше, а начальник Томпсон грозился штрафом. Как ни крути, могилу копать надо к утру. Ведь люди там умирают… Вот им весело будет лежать в куче жижи. Последнее почему-то развеселило Тома, и он снова принялся влезать в комбинезон.
Копать эту самую жижу было не так весело, как думать о ней. Тяжелая земля расползалась и никак не хотела держать нужную для гроба форму. Лишь бы фонарь не погас, а то в темноте совсем будет не видно, что он тут копает. Том присел передохнуть на соседнее надгробие. Дождь почти прекратился, но это не помешало могильщику как следует промокнуть во второй раз. И грязью перепачкаться по самые уши. Впрочем, последнее – такая мелочь. Куда обиднее размокшие сигареты со спичками. Том грустно катал пальцами раскрошившийся табак и оглядывался по сторонам. Ветер причудливо шевелил куст сирени, растущий у самого забора, а нетвердый отсвет фонаря придавал этому шевелению что-то такое… такое… Могильщик не знал, как выразить словами то, что он видит и чувствует, и от этого стало еще грустнее. Поплевав на ладони, он вернулся к работе. Еще чуть-чуть, еще немного, он уже дошел до пласта, который не промочило дождем…
Руки опустились, а слезы сами собой побежали по щекам. Тому вдруг стало себя настолько невыносимо жаль, что несколько секунд он мог только стоять и всхлипывать, глядя, как в полутьме свежевыкопанной могилы копошатся черви. Нахлынувшая жалость отступила так же внезапно, как пришла, и могильщик утер нос, удивленно озираясь. На смену грусти пришло беспокойство, грозящее перерасти в панику. Том быстро выкарабкался из могилы и уселся на землю, оглядываясь. Тридцать с лишним лет – достаточный срок, чтобы не бояться никаких кладбищенских страшилок и легенд. Особенно если не боялся их с самого детства. Так в чем же дело? Том обернулся на все еще качающийся куст сирени. Темная мутная лужа собралась под ним и… тоже качалась в такт. Фонарь, стоящий неподалеку, мигнул, затрещал и потух…
В наступившей темноте стало тихо. Кончился дождь, улегся ветер. Только куст сирени едва слышно шевелил ветками. Том нащупал край могилы, чтобы обойти ее, но через два шага споткнулся о потухший фонарь. Забрать его надо: может, починит еще. Том огляделся, терпеливо ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Тем временем со стороны куста послышался хруст веток. Ну нет, это совсем не смешно. Пошарив руками возле себя, могильщик умудрился отыскать лопату. Негоже инструмент оставлять возле рабочего места. Помялся с ноги на ногу и двинулся к трещащему кусту.
Но едва он приблизился, как все звуки стихли. И вновь стало невыносимо грустно, прям хоть в петлю лезь или сразу в могилу. Свежевыкопанную. Придерживая лопату одной рукой, Том вытянул вторую и пошарил в темноте. Ободрал пальцы о кусты, поймал мокрую паутину. Пожал плечами, всхлипнул и опустился на корточки. Пальцы тут же наткнулись на что-то скользкое и мокрое, совсем не похожее ни на землю, ни на лужу. Может быть, на ощупь чуть-чуть похожее на жабу, но очень чуть-чуть. И это что-то было гораздо больше. С кошку, может быть. С такую огромную толстую лысую скользкую кошку. Живую. Том задумчиво всмотрелся в темноту, пытаясь различить очертания существа, но оно настолько сливалось с землей, что отличить его можно было только на ощупь. И еще оно хотело домой. Стоило только это понять, как грусть снова отступила. Том мало что понял из происходящего, но стянул с себя ветровку, а потом сгрудил в нее скользкое найденное.
Похороны – весьма унылое занятие, особенно когда хоронят твоего прапрадедушку, а в качестве провожающих – весь местный дом престарелых. Первые полчаса Майк старательно изображал из себя пай-мальчика и даже пытался выдавить слезу, правда, бесполезно. Он честно не понимал, для чего нужны все эти церемонии, ведь прапрадеда никто не любил и все ждали, когда он, слишком долго задержавшийся на этой земле, наконец преставится, чтобы поделить уже наследство. И вот, вместо того чтобы положить его бренное тело в эту кривую могилу с лужей на дне, они все по очереди рассказывают, каким великим человеком был усопший. Майк переминался с ноги на ногу, поскольку устал стоять и с большим удовольствием присел бы или побегал.
Внезапно кто-то дернул его за рукав сзади. Майк обернулся и изо всех сил постарался не улыбаться, чтобы не получить очередную затрещину от матушки. Кузен Дик пробрался к нему через толпу и теперь озирался с заговорщическим видом. Ему уже было двенадцать – аж на целых два года старше Майка, – но в отличие от других он не стеснялся якшаться с "малышней". Приложив палец к губам, Дик ухватил кузена за руку и потащил за собой. Матушка Майка погрозила вслед, но это не помешало мальчишкам выбраться из толпы скорбящих. Спустя пару минут они уже неслись наперегонки мимо могил.
– Слу-у-у-ушай, я что придумал, – внезапно возвестил Дик, когда они отошли от места похорон на приличное расстояние. – А давай пойдем к дому могильщика?
– Скорбного Тома? – удивился Майк. – А зачем?
– Ну, не знаю… камнями в него покидаем. Знаешь, за Скорбного нас точно ругать не будут. А за то, что по пра-прапрапрадедовым могилам топчемся, – запросто.
Майк задумчиво посмотрел на надгробную плиту, рядом с которой стоял. Выгравированное имя было ему неизвестно.
– Ну чего, ты боишься, что ли? – Дик толкнул его в плечо, явно подначивая. Уж ему-то известно, что Майк ничего не боится.
– Да иди ты, боюсь… Давай, кто первый добежит?
– Давай! Раз, два…
И кузен сорвался с места, привычно не досчитав до трех. Впрочем, Майк отставал от него всего на один шаг. Однако обогнать Дика не удалось. Запыхавшийся Майк настиг кузена, когда тот уже заглядывал в окна кладбищенской халупы.
– Слу-у-ушай, мне кажется, я видел что-то… непонятное…
Дик был так заинтересован, что даже не стал упиваться победой, полчаса скакать вокруг Майка и называть его малышней. Любопытство – вещь заразная, и уже через пару минут двоюродные братья подтащили к стене лавку, чтобы с нее забраться на узкий подоконник.
– Я ничего не вижу, – разочарованно заявил Майк, распластав лицо по стеклу и напряженно вглядываясь в сумрачную обстановку.
Грязная плита прямо напротив окна, навесной шкаф с отвисшими дверками, обеденный стол, заваленный обертками и остатками еды, полчище мух, лениво кочующих с одного пиршества на другое. Грязно, конечно, но стоит только раз взглянуть на Тома, чтобы понять – он именно так и живет. В грязи. Как свинья. По крайней мере в этом матушка точно права.
– Оно уползло куда-то, – прогнусавил Дик, прильнув к стеклу, словно мог сквозь него просочиться. – Давай, пошли, заберемся внутрь. Вот увидишь, мне не примерещилось.
– Внутрь?
– Ну да. – Дик, уже спрыгнув с лавки, искал камешек поувесистее. – Ты же видишь, Скорбного Тома нет. Вот пока он не вернулся, мы и осмотримся. Поберегись!
Майк едва успел отпрыгнуть в сторону, как булыжник с грохотом разбил стекло. Через дырку Дик нащупал защелку и отворил ставню.
– Ты, давай, или со мной, или тут на стреме будь, – задержался он на подоконнике.
Майк хотел было остаться на стреме, но оглянулся на кладбище и подумал, что не хочет оставаться наедине с таким соседством.
– Подожди меня, – приглушенно вскрикнул он, взбираясь на подоконник.
А кузен тем временем вовсю хозяйничал на кухне, не брезгуя заглядывать во все грязные углы.
– Смотри, да вот же оно! – Поиски не затянулись надолго, и вот Дик уже тянулся к чему-то черному, блестящему, толстой колбасой лежащему на пороге.
Майк всего на секунду отвел глаза, только чтобы не наступить, слезая с подоконника, в кучу битого стекла и не порезаться. Он уже протянул ногу, чтобы спуститься, как его оглушило истерическим воплем. Замерев, Майк обернулся через плечо. Дик стоял белый как мел, вытянув перед собой руки, и правая из них заканчивалась примерно в районе локтя окровавленным лоскутом белой рубашки. В следующую секунду он упал, и круглая пасть, начиненная двумя рядами зубов, сошлась на его колене.
Майк не помнил, как выскочил из окна, чудом не разбив нос о землю. Не помнил, как понесся прочь, не разбирая дороги. Не помнил, как спотыкался о надгробья, падал лицом в лужи вчерашнего дождя, вставал, поскальзывался в грязи, снова вставал и бежал, вновь и вновь натыкаясь на надгробия. Нет, последнее свое падение он помнил очень хорошо: он влетел в толпу расходившихся людей и, не успев вовремя затормозить, рухнул в могилу, прямо на крышку прапрадедушкиного гроба. Вот только когда его вытащили оттуда, дали нашатыря и каких-то капель, а потом долго расспрашивали, что случилось, Майк не смог вспомнить своего ухода с похорон и объяснить, куда делся его непутевый кузен.
Похороны прошли из рук вон плохо. С одной стороны, Филипп Джей Томпсон прекрасно понимал своего подчиненного: вырыть могилу под проливным дождем так, чтобы в ней не было ни капли воды, – задача непосильная. С другой стороны, все свое недовольство пожилая дама вывалила именно на него, а не на Скорбного Тома. Что ж, послать клиентку напрямую к своему подчиненному Томпсон не мог, зато мог сходить сам. В очередной раз.
Дождавшись, пока церемония со всеми ее форс-мажорами закончится, Томпсон самолично проследил за тем, как родственники разойдутся, после чего отправился к нерадивому работнику. Кроме всего прочего, тот еще должен завершить начатое – закопать могилу, чтобы больше никто в нее не свалился, как тот мальчишка.
Еще на подходе Томпсон заметил разбитое окно. Неужели кто-то из родственников все-таки заходил выразить свое недовольство небрежно вырытой могилой? Тем лучше, могильщик будет чувствовать свою вину и не будет спорить с начальником. Томпсон постучал во входную дверь и прислушался. В доме явно кто-то возился, но что-то не собирался открывать. Томпсон постоял еще немного и, подумав, что прождал достаточно, решительно рванул за ручку. Незапертая дверь подалась. И то верно: какой смысл запираться, если живешь на кладбище, – только сумасшедшему придет в голову мысль вломиться к тебе среди ночи. Но, едва сделав шаг к кухне, Томпсон вдруг осознал, что смысл запираться у могильщика все-таки был.
Весь пол кухни был залит огромной лужей крови, которую Том безуспешно пытался вытереть рваной тряпкой, ползая на коленях. Ошметки чего-то, сильно смахивающего на ливер, валялись тут и там. У плиты стоял детский ботинок, из которого торчала обглоданная, сломанная на середине кость. Томпсон замер в полушаге, так и не налетев на мусорное ведро, в котором валялась голова с обглоданным до кости лицом. Одновременно с ним замер Скорбный Том, все еще стоя на коленях и испуганно прижимая к груди грязную тряпку. Что-то черное, гладкое и блестящее шевельнулось в углу, среди кучки внутренностей, похожих на кишечник. Наступившую тишину нарушало только жужжание роя мух.
– Ты хорошо поработал, Том, – неожиданно для себя самого выпалил Томпсон. – Вот уж не думал, что кто-то под таким ливнем сможет вырыть толковую могилу. А ты, Том, смог. Молодец, Том. Хвалю.
Томпсон мало что понимал из происходящего, но его почему-то переполняла благодарность к могильщику, которую хотелось выразить любым доступным способом.
– А хочешь, я тебе, Том, за это выходной дам? Неделю? Оплачиваемый, разумеется. В качестве премии.
И, не дожидаясь ответа ошарашенного могильщика, Томпсон развернулся на каблуках и зашагал к двери. Едва переступив порог, он уже не помнил, зачем приходил к подчиненному и что там увидел, но чувство благодарности по-прежнему согревало его грудь.
Мистер Вальдман закончил протирать полку с микстурами от кашля и отошел на шаг, чтобы полюбоваться работой рук своих. Идеальной он считал только ту аптеку, где нет ни пылинки, и его собственное заведение вполне соответствовало идеалу. С чувством полной удовлетворенности он прошел за прилавок. Сегодня похороны, а значит, кому-нибудь скоро понадобятся успокоительные или сердечные капли. Высокая прибыль в системе его идеальной аптеки стояла как раз вторым пунктом после идеальной чистоты.
И вот колокольчик над дверью дрогнул, и дежурная улыбка моментально заняла свое привычное место на лице мистера Вальдмана. Однако вместо посетителя в его чистую, наполненную ароматами лекарств аптеку ввалился Скорбный Том. Ошметки грязи сваливались с его сапог, оставляя от двери цепочку бурых следов. От неожиданности и негодования мистер Вальдман потерял дар речи, и только это дало могильщику возможность приблизиться к прилавку, развернуть кусок мятой бумаги и, тыча в нее пальцем, промычать:
– Это, вот. Надо. Очень надо. Позарез. Вот это вот…
– Пошел вон отсюда! – завопил мистер Вальдман, обретя наконец дар речи. – Вон! Ничего я тебе не дам! Убирайся откуда пришел! У тебя и денег-то нет всегда, уж мне ли не знать. Проваливай куда хочешь, но у меня ты не получишь ничего.
Скорбный Том воззрился на него растерянно, даже с каким-то отчаянием в глазах.
– Надо. О-о-очень, – несмело повторил он, чем вызвал у аптекаря очередную бурю негодования, сопровождаемую гневной тирадой.