Нужно отдать должное, тирада помогла. Могильщик начал отступать к выходу, беспомощно оглядываясь. Внезапно он замер, что-то сосредоточенно разглядывая. Мистер Вальдман проследил его взгляд на полку. Ну да, раствор марганцовки. Кажется, точно такой пузырек и был накорябан на мятой бумажке. Аптекарь не то чтобы всматривался, просто заметил краем глаза… Скорбный Том схватил пузырек, попутно уронив соседние и обрушив нижнюю полку. Мистер Вальдман схватился за сердце, а потом за телефон, застревая пальцами в наборном диске.
– Полиция? Меня ограбили! – закричал он в трубку, глядя в спину убегающему могильщику.
Единственный на весь Таунвелли полицейский "плимут" неспешно подкатил к кладбищенскому домику.
– Думаешь, он нас прямо там ждет? – Сэм заглушил двигатель и взглянул на напарника, поправляющего фуражку.
– А куда ему бежать-то? – ухмыльнулся Боб, вынимая из бардачка наручники. – Я давно был уверен, что Скорбный Том с катушек слетел. Вот тебе и прямое доказательство.
Сэм пожал плечами и вылез из машины.
У порога дома стояло ведро, до краев наполненное каким-то мусором, и туча мух вилась над ним.
– Кого это он здесь прикармливает? – пробормотал Боб, заглядывая в ведро, и тут же отпрянул с ошалевшим видом. – Да ты только взгляни! Я же говорю, совсем наш Том с катушек съехал!
Сэм осторожно склонился над находкой и тут же отскочил, с трудом сдерживая тошноту. Все остальные куски мяса классифицирует потом судмедэксперт, а человеческую голову не узнать невозможно. Что за дела тут творятся? Пока Сэм боролся со своим взбунтовавшимся желудком, Боб успел вооружиться винтовкой и с грозным видом направился ко входу.
Скорбный Том обнаружился на кухне сидящим на табуретке у разбитого окна. На коленях у него лежал сверток грязной ветоши, из которого поблескивало что-то черное, влажное.
– Руки поднять! Вставать медленно! – громогласно скомандовал Боб, но могильщик только захлопал глазами и прижал сверток к груди.
На секунду Сэму показалось, что среди черного и влажного блеснул ряд зубов, как у пиявки, только увеличенной в тысячу раз.
– Вставай, кому сказал! Иначе мозги вынесу! – Боб целился в голову Тому, но тот только крепче обнимал сверток и мотал головой.
– Подожди, дружище, не спеши. – В успокоительном жесте Сэм положил руку на плечо напарнику. – Давай разберемся сначала. Может, Том ни в чем и не виноват.
Боб обернулся на него как на идиота, а могильщик энергично закивал.
– Мне надо было. Очень надо было. Для моего, – он показал на сверток, – для этого. А тот не давал. Иди, говорит, отсюда. А мне надо. Очень надо. О-о-очень.
– Вот видишь, – многозначительно проговорил Сэм, сам тем временем не понимая, что нужно во всем этом увидеть.
Но тем не менее Боб увидел. Лицо его приобрело вид растерянный, а горящие яростью глаза потухли. Он опустил винтовку и согласно кивнул.
– И точно. Преступник-то совсем не он. Хорошо, что ты меня вовремя остановил.
К аптеке подлетел полицейский "плимут", отчаянно визжа тормозами. Мистер Вальдман выскочил из своего заведения им навстречу. Толпы любопытных выглядывали из окон соседних домов, многие останавливались на улице.
– Как? Что? Вы его арестовали? – суетился аптекарь, пока Боб вылезал из машины в обнимку со своей винтовкой.
– Мы нашли виновного, – безапелляционно заявил полицейский и взвел курок.
Пуля вошла в левый глаз мистера Вальдмана и выскочила сквозь затылок, испачкав идеально чистую вывеску разводами крови и серого вещества.
– Круто ты его! – искренне восхитился сидящий за рулем Сэм.
Аккуратно орудуя секатором, Милдред обрезала свои великолепные кусты шиповника. Веточка к веточке, цветочек к цветочку. Это очень сложно на самом деле: отрезать только лишнее, не тронув все необходимое для полноценного роста. Пару веток она, к сожалению, уже загубила, но ничего, скоро научится, набьет руку и больше не будет вредить своему колючему любимцу. Зато в вечернем воздухе разливался аромат свежесрезанных веточек.
Тем временем за спиной без умолку трещала соседка Аннет. Милдред слегка раздражало, что соседка заглушает своей болтовней музыку, доносящуюся из открытого окна. С тех пор как Бен прикупил себе радиолу, супруги выключали ее на ночь да когда уходили из дому. Но Аннет только что обошла всех своих подруг, и теперь ей не терпелось поделиться последними новостями. Оказывается, спятившие полицейские забрались в часовню и стреляют оттуда сверху по всем, кто попытается приблизиться. Начальник похоронного агентства закрыл кладбище и пускает туда только по билетам или по пригласительным, поэтому аптекаря не похоронили, а спустили в подвал его же аптеки. Там холодно, и, может быть, он даже не испортится, когда его все-таки возьмутся хоронить. А по городу ходит странный мальчишка, хватает прохожих за руки, заглядывает в глаза и с улыбкой спрашивает: "А вы знаете, что скоро умрете?" Потом заливается смехом и убегает прочь. Аннет даже утверждает, что к ней он тоже подходил, только она его не узнала. Ну конечно, не узнать мальчишку в их маленьком Таунвелле! Нет-нет, Милдред не поверила всем этим россказням. Она даже развернулась, чтобы так и заявить соседке. Но в этот момент с домом Аннет поравнялся Скорбный Том, устало бредущий куда-то по своим делам. Он остановился перевести дух и оперся локтем на калитку, рассеянно глядя по сторонам.
– Ах ты, паршивый! Да что же тебе неймется-то? Так и норовишь на моем пороге нагадить! – заверещала Аннет, рыща взглядом вокруг в поисках своей метлы.
Скорбный Том встрепенулся, убрал локоть и отряхнул калитку, словно упавшую с его локтя грязь и впрямь можно было оттереть его же грязными руками. Аннет заверещала еще громче, глядя, как ее калитку покрывают черные отпечатки рук могильщика.
Милдред вздохнула и положила секатор в карман передника. От воплей у нее разболелась голова, но ничего не поделаешь: соседку нужно выручать. Милдред наклонилась, подняла с земли декоративный булыжник и направилась к месту разборок.
Острый каменный край пришелся аккурат в висок, и Аннет тут же перестала верещать. Она удивленно взглянула на подоспевшую соседку, застыв с раскрытым ртом. Второй удар свалил ее на землю, а удара так с пятого голова Аннет лопнула как переспелый арбуз. Отбросив камень в сторону, Милдред удовлетворенно отряхнула руки.
– Так-то лучше. Правда, милый Томми? – Она подмигнула ошалевшему могильщику и игриво взяла его под локоток. – Ну пойдем, покажешь мне свое житье-бытье и все такое.
Было глубоко за полночь, когда Скорбный Том в очередной раз намывал пол в своей кухне. Он споткнулся о секатор и в сердцах пнул его ногой. Но потом подумал, что вещь хорошая и в хозяйстве пригодится. Поднял его с полу и переложил на окно. Стекло заменить сегодня некогда было, ну да ничего, за ночь не замерзнет, а завтра можно и фанерку какую найти, прислонить.
В углу сыто заурчал найденыш, и Том с нежностью посмотрел, как тот блестит и переливается в свете тусклой лампочки. Он был здоров и доволен, не то что прошлой ночью, когда могильщик случайно нашел его. А ведь мог бы и не найти. Сердце болезненно сжалось от одной мысли об этом. Нет-нет, как же он без своего найденыша? Как же? Имя бы вот придумать ему. Найденыш согласно булькнул. Умничка, понимает старого Тома без слов.
Могильщик подхватил ведро и вышел на улицу. Вдали мелькали огни и слышались голоса, едва доносимые ветром. Скорбный Том выплеснул воду и замер, вглядываясь в темноту. Среди ночи с огнями сюда никто никогда не ходил, сколько могильщик здесь жил. А теперь вот идут. Неспроста ведь, неспроста. Том метнулся обратно на порог и дрожащими руками запер за собой дверь.
Ну как можно было так беспечно думать, что горожане не обратят на происходящее внимание. Про мальчишку, может быть, еще ничего не знают, тетка с секатором сама спятила. Полицейских было всего двое, найденыш легко с ними справился. Том понял это не сразу, но, в конце концов, все-таки понял. Не зря же голова на плечах. Но целый город! Могильщик выглянул в окно на приближающееся шествие. Судя по огням, их было много, очень много. Том взялся было считать, но плюнул, сбившись на третьем десятке. И каждый с факелом, чтоб им пусто было. Кладбищенский домик вспыхнет как лучина, и в пепле костей потом не отыщешь.
Том заметался из угла в угол, лихорадочно соображая, что делать. Топор. Нужно взять топор. И хлеба. Найденыша – под мышку, вылезти через разбитое окно и кладбищенскими тропками к пролому в заборе. Только бы из города выскочить, а там… а там… Могильщик чуть не споткнулся о найденыша, который выполз из вороха ветоши и, неуклюже переваливаясь своим колбасообразным телом и смешно перебирая десятком крошечных лап, ползал по полу, в ногах. Том присел на корточки и погладил безглазую зубастую голову.
– Не бойся. Придумаем. Хорошо. Все будет хорошо, – пообещал он.
Тем временем голоса послышались из-за самых дверей. Том рывком выключил свет на кухне и на четвереньках подполз к окну. Нет, сбежать он уже не успеет. Совсем не успеет. Осторожно выглянув на улицу, он увидел, как горожане, взявшись за руки, выстраиваются шеренгой вокруг его дома. Окружают, оцепляют… сейчас начнут бросать факелы. Том сполз по стене на задницу, подтянул к себе табуретку и отломал от нее ножку. Найденыш неспешно подтек к нему и мягко потыкался в бок.
– Выходи, Том!
– Том, выходи к нам!
– Мы знаем, что ты дома! Иди к нам! Ты нам нужен!
Могильщик сильнее сжал деревяшку в руке. Ага, как же, разбежался. Выйдет он. Сэма с Бобом он тоже в толпе видел, и в руках у них винтовки, а не факелы. Хотя, может, получить пулю в лоб лучше, чем сгореть заживо? Найденыш снова ткнул его в бок и булькнул. Вот умничка, ничего не боится.
– Том, выходи! – не прекращались крики за окном. – Иди к нам! Ты нужен нам!
– Мы тебя любим! – возвестил чей-то женский голос, и Том решил, что ослышался.
Он осторожно приподнялся, стараясь, чтобы голова не сильно торчала над подоконником.
– Мы любим тебя, Том! – кричала стоящая напротив окна тетка, которая вчера утром прогнала его с крыльца. – Выйди к нам, ничего не бойся!
Могильщик уже был готов поверить, что спятил, но вовремя сообразил, что это такой хитрый ход. Обмануть его, чтобы он поверил. Чтобы купился и вышел. И тогда можно не устраивать пожар на кладбище. Начальник Томпсон не любит бардак, вот и хочет его выманить. Ага, щас, как же, разбежался. Раскусил я вас.
– Почему ты не веришь нам, Том? – Могильщик вздрогнул, расслышав голос того, о ком только что вспомнил. – Что нам сделать, чтобы ты, Том, нам поверил? Скажи? Ответь! Хочешь… хочешь, я сделаю так? Смотри, Том! Смотри на меня!
Любопытство пересилило страх, и могильщик привстал, опираясь локтями на подоконник, но по-прежнему крепко сжимая деревяшку. Томпсон стоял чуть правее, но видно его было нормально. Он бросил факел себе под ноги, и пламя принялось весело взбираться по штанинам.
– Смотри, Том, это все для тебя! – Начальник протянул руки по направлению к дому, и на губах его играла счастливая улыбка. – Это чтобы ты, Том, поверил, что мы не хотим тебе, Том, зла. Совсем не хотим.
Горожане, стоящие рядом, с веселым смехом принялись тыкать в Томпсона факелами, от чего через минуту того полностью объяло пламя. Воодушевившись, утренняя тетка подожгла себе юбку и принялась кружиться, разбрасывая искры. Через секунду мимо окна промчался мальчишка с горящей головой. Смех и радостные вопли разносились вокруг, словно в город приехала ярмарка и клоуны давали представление.
Скорбный Том почувствовал, как его волосы буквально встали дыбом на загривке. Дрожащими руками он вцепился в подоконник, чтобы не рухнуть на обмякших коленях. А найденыш тем временем довольно булькал и тыкался блестящим влажным лбом в его ногу.
* * *
Да, мифических существ можно попробовать приручить с той или иной степенью успеха. Наверное, есть люди, которым повезло, хотя бы частично. Другие же считают, будто Мифы – это кунсткамера или цирк. Что можно прийти, поглазеть, подивиться… и спокойно уйти.
И ничего не случится.
Они ошибаются. Я это хорошо знаю по себе: ведь поначалу, когда я только начал заниматься письмами, мною тоже двигала обычная любознательность.
Если человек попал в сферу ИХ влияния, то не сможет выбраться. И спастись тоже не сможет, разве что кто-то из Высших отпустит его сам ради смеха или из своих, неведомых нам соображений.
И горе несчастному, рискнувшему прикоснуться к НИМ лишь ради развлечения, а через какое-то время ощутил… что меняется. Слишком высокой оказывается плата за обычное человеческое любопытство, сиюминутное удовольствие от созерцания отталкивающих уродств.
Мифы тоже умеют развлекаться, и так изощренно, что маньяки и психопаты всех мастей выглядят капризными малышами на детской площадке. И поняв, что людей часто притягивает нечто жуткое, омерзительное, тошнотворное, Мифы научились использовать это противоестественное влечение. Получается что-то вроде ловли на живца, странной охоты, в которой преследователь не знает, что в итоге сам окажется добычей.
Театр фон Клейста
Елена Щетинина
Театр фон Клейста появился в городе вместе с началом сезона дождей, привезя с собой сырость, вязкие туманы и пронизывающую морось.
Театр кочевал по стране – точно его гнало, как перекати-поле, туда, где особенно сыро, промозгло и противно. Он приходил с дождем – и всегда уходил с сильным ливнем, будто его смывало потоками воды дальше. После его ухода ничего не менялось в городе – всего лишь скоро приходила зима. Такая же сырая, промозглая, с ветрами, крупой снега и осколками льда. Потом зима сменялась весной – не менее противной и мокрой, но хотя бы теплой, а та медленно переходила в лето, удушливо-влажное, с паром, поднимавшимся от реки и городских фонтанов.
А потом вновь приезжал театр – и снова город окутывала мерзотная морось, под ноги стелились клочья тумана, квартиры заполоняла сизая плесень, а городское кладбище покрывалось ковром похабно шевелящихся дождевых и прочих червей.
Театр появился в городе – и принес мне мигрень, бессонницу, удушье и кошмары в редкие минуты ночного забытья. Вполне возможно, что это все было связано не с театром, а с сезоном сырости, но мне почему-то казалось, что всему виной именно он – тот пропитанный водой насквозь шатер, что раскинулся на набережной и наполовину сполз в реку.
Кроме всего прочего, у меня портилось настроение. Я не мог объяснить, почему и какая тут взаимосвязь, но против фактов – пусть даже и таких странных – не попрешь. В театральный сезон у меня всегда портилось настроение. Мне было страшно, стыдно за свой страх, противно, неуютно от этой противности – и так далее, чувства и эмоции скручивались в тугой клубок, клубок перемешивался в шар, подобный шару Мес Гегры… И я ничего, ничего не мог с этим поделать.
И мне приходилось уговаривать себя, что все в порядке.
И в конце концов я начинал себе верить.
Ну а что мне еще оставалось?
– Богомерзкие твари! – прошипели из-за соседской двери, когда я, вернувшись домой из конторы, пытался попасть ключом в замок.
Лампочка на потолке искрила и шипела – наверное, коротило от сырости, – тени метались по закутку, в котором я стоял, ключ же скользил и срывался с запотевшего металла. Ну вот, к весне замок снова проржавеет и его придется менять.
– И вам добрый вечер, мадам фон Хаммерсмит, – не оборачиваясь, ответил я.
– Твари, твари, твари! – продолжала плеваться соседка – вдова бригадного генерала, жившая тут чуть ли не со времен постройки дома. Старуха ненавидела всех вокруг себя: не этих – так цыган, не цыган – так нищих, не нищих – так соседей. Пока ее ненависть ограничивалась лишь поливанием грязью в глаза и сплетнями за спиной, но весь наш дом уже начинал побаиваться, что вскоре она начнет поджигать квартиры. Она-таки дождется, что ее квартиру запалят первой, да.
– Мадам фон Хаммерсмит, – вздохнул я. – Право слово, хватит.
– Она пялилась на меня! Эта богомерзкая тварь стояла на улице и пялилась на меня. – Старуха стучала по полу клюкой, и я понимал, что от того, чтобы клюка не стала стучать по мне, меня отделяют фут с мелочью, влажный пол и нежелание соседки пачкать тапки.
– Ну, мадам, с их точки зрения, мы тоже можем быть богомерзкими, не так ли? – попытался я воззвать к останкам разума, погребенным под старческим маразмом. – С точки зрения их богов.
Соседка сплюнула.
– У этих тварей не может быть богов!
– Мадам фон Хаммерсмит, – вздохнул я. – Мы должны быть терпимы.
Возможно, я бы, пораздумав, и разделил кое в чем старухину точку зрения – особенно в плане того, правомерно ли называть то, во что верили они, богами, – но мадам чересчур уж рьяно отстаивала ее, так что та вызывала только отторжение. Никому не хочется соглашаться с сумасшедшими.
– А еще, помяните мое слово, в городе снова кто-то пропадет! Его заберут эти твари! Твари, твари, мерзкие твари!
В голове снова начала пульсировать боль – кажется, ночью будет ливень.
– Мадам фон Хаммерсмит, прекратите, – вздохнул я. – Пожалуйста… – Ключ наконец-то скользнул в скважину, и замок спасительно щелкнул. – Сообщите в полицию, если уж вас так побеспокоили.
Старуха еще возмущенно шипела мне вслед – кажется, на это раз проклиная уже меня, – но я ее уже не слушал.
Отчасти, конечно, мадам была права. Всегда, когда театр приходил в город, исчезали люди. Нет, конечно, они исчезали и в любое другое время года, но в театральный сезон пропадали обязательно. Разные люди. Парни, девушки, старухи, мужчины. Из разных слоев, разных профессий, разных интересов. Один-два, не более. Но исчезали. В театральный сезон. Незадолго до того, как театр покидал город. А может быть, и в тот день, когда покидал город, – кто может сказать точно?
Скорее всего, это было всего лишь совпадение… да нет, это совершенно точно было совпадение – люди пропадали у нас всегда. Маленький городок, на перекрестке основных дорог, такие же маленькие городки на севере, юге, востоке и западе, ближайшая железнодорожная станция в трех часах езды, столица в сутках пути на поезде – молодежь сбегала из болота быта, старики переезжали к молодежи… никто никому не был нужен, поэтому, как правило, никого и не ставили в известность о своих переездах. О, эти неловкие моменты, когда заочно похороненный в том году человек вдруг наведывался в родной город собрать кое-какие долги!
А то, что люди исчезали именно в сезоны дождей… Тоже все было объяснимо, разве нет? Депрессия, желание сменить обстановку – и если у человека достает сил, то он бежит прочь из города, а если нет… Если нет, то его тело вскоре всплывает у излучины реки за городом.
Однако людям свойственно отрицать принцип Оккама. Хотя нет. Наверное, нет. Наверное, в нынешнее время как раз самым простым и понятным было обвинять во всем их.
Под дверью подвывали и царапались. За окном стонали и стучали. Какофония звуков вонзалась в мои виски, предвещая завтрашнюю неумолимую мигрень.