На отметке четыреста метров из короткой травы поднимается ростовая мишень с концентрическими кругами оценочной разметки, в центре которой трехдюймовым черным пятном маячит "десятка". Финская цельноточеная пуля фирмы Lapua, весом 150 гран, на срезе 34-хдюймового ствола достигнет скорости 914 метров в секунду, но будет тормозиться о воздух с каждым метром пройденного расстояния. На подобной дистанции для мощности применяемого патрона вертикальные поправки делать ни к чему, а при ветре в полтора метра в секунду горизонтальное смещение не достигнет и угловой минуты.
Раздумывать в подобной ситуации особо не о чем, поэтому выстрелы всех участников звучат практически одновременно. Изображение в оптике туманится, отдача толкает в плечо. Шариф и Джоан чувствуют, что попадание рвет черный кружок. Большой палец уходит вверх, подцепляет рычаг продольного затвора и, оттянув его, заставляет дымящуюся гильзу со звоном вылететь вбок. В ноздри впивается знакомый кислый запах сгоревшего пороха. На возвратном движении из магазина выщелкивается новый патрон и по завершении толчка плотно ложится в боевую камору.
Глаз смаргивает, чтобы заметить новую мишень, вставшую из травы, на сей раз на отметке пятьсот метров. Пока движение плеч доводит ствол ружья до линии прицеливания, глаза следят за поведением ветра. Добавленные сто метров заставляют делать поправку в одну угловую минуту, разница температур между слоями воздуха еще не так важна.
Выстрел. "Десятка". Отстреленная гильза летит к остывающей товарке, звякнув, касается ее бока и замирает. Пальцы поправляют резкость на прицеле Leupold Mark IV: следующая дистанция – шесть сотен. Встает мишень…
Уже на дистанции семьсот метров дружный хор выстрелов разбивается, становится хаотичным, и мишени ложатся не разом, а вразнобой – сказывается отставание участников во времени прицеливания.
На отметке восемьсот метров многие не попадают в черный кружок, но пока это не проигрыш, поскольку каждая сотня метров дает умножение очков. На отметке девятьсот метров неожиданно поднимается ветер и случается первый промах – один участник выбывает из состязания. На отметке тысяча метров промахов уже два. Время прицеливания увеличивается, поскольку требуется баллистический расчет, а корректировщика огня у соревнующихся нет. Джоан пока лидирует, выполняя стрельбу как хорошо отлаженный автомат – по всей видимости, у нее большой опыт работы именно с такими патронами и она наизусть знает баллистические таблицы, остается только сделать поправки на ветер и температуру.
Если скорость ветра у ствола винтовки два метра в секунду, то в верхней точке траектории она будет достигать шести-восьми метров в секунду, а в этой части кривой пуля проводит шестьдесят процентов времени полета. Главное – не ошибиться в направлении. При стрельбе из калибра 338 на отметке полторы тысячи метров Джоан делает угловые поправки в четыре метра, а вертикальные в девять. Сейчас уже задача не поразить "десятку", а просто попасть в мишень. "Это напоминает запуск космического корабля на Марс", – проносится мысль в голове Шарифа. Кто не попадает, тот проигрывает…
Промах происходит на отметке тысяча девятьсот – пуля задевает край мишени, но та не падает. Джоан лежит недвижимой еще пару секунд, затем, опершись на одно колено, медленно встает. Раздаются аплодисменты зрителей – австралийка осталась одна на огневом рубеже. Ее лицо неподвижно, глаза, хоть и цепко осматривают окружение, лишены осмысленности – победительница еще не вернулась из мира траекторий и расчетов. К ней подскакивает судья, что-то спрашивает. Джоан кивает, и ее губы наконец озаряет робкая улыбка. Подходят участники, жмут руку, кто-то хлопает по плечу, комментатор через громкоговорители объявляет результаты…
– Это он… – хрипло бормочет Ноттингем, отнимая от лица бинокль.
– Что? – спрашивает Гизборн.
Ноттингем прочищает горло:
– Это он, говорю. Капюшон. Теперь я практически уверен. Австралийка не смогла бы весной в Европе отстрелять в подобном темпе серию на изменяемую дистанцию – нужна практика. А Джоан Литтл не приезжала в Германию уже лет пять, судя по отчету. За один пристрелочный день не достигнуть подобной результативности. Нужно, конечно, перепроверить. Сделай повторный запрос.
– Будем брать?
– Не сейчас. Во-первых, нужно дождаться результатов анализа ДНК. Во-вторых, не мог же Локсли явиться сюда без прикрытия. Шервудская бригада где-то рядом. Пусть третья группа начинает прочесывать периметр, а вторая отойдет от раздевалок – чтобы не спугнуть. Локсли никуда не денется. Через десять минут получит свой призовой "Суэггер", а через час начнутся пистолетные состязания, в которых он тоже заявлен. Глаз с него не спускать!
– Ясно, сэр! Будет сделано в лучшем виде!
– А где, кстати, Марион?
– Сказала, что ей скучно, и ушла за сигаретами. Я послал с ней Данко.
– Хорошо.
Результаты сравнительного анализа ДНК пришли примерно через сорок минут, когда соревнования по скоростной стрельбе были в самом разгаре. Совпадение характерных маркеров – девяносто девять процентов. Шариф усмехнулся: пора захлопывать мышеловку.
С пистолетом Джоан… то есть Робин был не столь хорош, поэтому выбыл из состязаний во втором туре. Ноттингема обуял азарт – наступал самый ответственный момент. Неожиданно в кармане зазвонил телефон. Высветился номер Марион.
– Слушаю, – немного раздраженно сказал руководитель операции, наблюдая за Локсли, в маскировочном обличии направлявшимся к раздевалкам.
Гизборн отдал группе "два" приказ о готовности.
– Это хорошо, что слушаешь, – раздался в трубке насмешливый мужской голос. – Узнал?
– Гоут? – опешил Ноттингем.
Бредущая по дорожке австралийка по телефону не разговаривала.
– Он самый. Думаю, что захват спортсменки – не тот результат, которого ты ждешь.
– Где ты? – Шариф закрутил головой по сторонам.
– В Нюрнберге, но не на стрельбище. Камеры – очень удобная штука, инспектор.
Гизборн вопрошающе смотрел на патрона – группа захвата была готова. Австралийка уже подошла к оперативникам вплотную.
"Технический вопрос: что стоит для Бригады подделать голос?" – спросил сам себя Ноттингем и подтверждающее кивнул.
Три быстрые фигуры, одетые в форму обслуживающего персонала, подскочили к девушке и моментально скрутили.
– Напрасно! – рассмеялся голос в трубке. – Кстати, ты не подумал, откуда у меня номер нашей общей знакомой? Она у меня в гостях… Я тебе дам сорок восемь часов. Можешь поискать меня, можешь допросить австралийку, проверить ее подноготную… А через сорок восемь часов я пришлю тебе Марион – по кускам. Если только не отпустишь Скэтлока. Тогда наша дама вернется к тебе невредимой, даю слово.
– Ты не сделаешь этого!
– Я? Нет, конечно. Это сделает монах Тук – она сейчас с ним. У нашего камбоджийского знакомого извращенное чувство юмора, а в друзьях как раз числится захваченный вами ирландец. Даже я остерегаюсь вставать на пути у дружбы.
– Это нечестно! – совсем по-детски возмутился Ноттингем.
– Подожди, дай секунду подумать. Мы в шахматы играем или в поддавки? Размен фигур, а, сэр? Решение за вами.
– Как я могу…
– Нет, связи и переговоров не будет. Отпустишь Уилла Скарлетта – я узнаю. Можешь наблюдение на него повесить, нечего ныть. А я слово сдержу: мне и самому Марион больше нравится живой и здоровой. Ладно, спокойной ночи желать не буду. И телефон можешь не отслеживать…
* * *
Nokia Oro издал короткое бульканье и погрузился на дно кружки с пивом.
– Это, между прочим, был мой любимый телефон, – тихо сказала Марион.
– Подарок от него? Я ревную, – усмехнулся Робин.
Марион затянулась сигаретой и выпустила струйку дыма к потолку. Фургон тряхнуло, и утонувший телефон звякнул о стенки кружки. За окном проносились идущие по соседним полосам автобана легковушки.
– Ладно, Эм, не дуйся. Куплю тебе новый, еще лучше…
– Он не пойдет на сделку – раскусит твой блеф.
– Откуда ты знаешь, может, и не блеф?
– Робби, неужели ты превратился в подонка? Как с той дрянью, что под кожу вкалываешь: хлоп – и новая личина?
– А чего ему не пойти на сделку? Я не террорист, просто бандит. Скэтлок наверняка сдаст меня…
– Гос-с-споди, как вы мне все надоели, кто бы только знал! – Марион закрыла глаза и откинулась на сидении. Столбик сигаретного пепла упал на ворс коврового покрытия. – Скажи мне, только честно, зачем тебе это? Ну, хорошо: играл в войну, но понял однажды, что все солдатики – живые. Пришел домой – а дома нет. Но вместо того, чтобы налаживать свою жизнь, зачем вновь упиваться играми?
Робин молчал, улыбка исчезла с его лица.
Марион продолжала:
– Зачем тебе всё это? Ладно, я понимаю Ноттингема – он по карьерной лестнице карабкается. Борется за правое дело, большим человеком стал, это греет его эго. Но ты, Робби, какого черта? Умный, красивый, талантливый… И специально мажешься грязью, как будто не можешь отвыкнуть от маскировки. Вернись с войны!
Гоут еще немного помолчал, глядя в зеленые глаза напротив, затем все-таки ответил:
– Так ведь война никуда не делась. Линии фронта нет. Воюют все – со всеми. За прибыль. Кстати, хочу спросить. Почему ты была не с умным, красивым и талантливым, а с карьеристом и потенциально большим человеком?
Марион грустно улыбнулась, губы задрожали:
– А что мне было делать? Ты оставил на мое попечение больного отца, сам пошел исполнять патриотический долг… А у меня в результате долгов только прибавилось. Может, надо было найти лепрекона и выбить у него на допросе признание, где он спрятал золото? А сейчас я устала от ваших игр! Идите все к чёрту!
Робин погладил Марион по щеке, вытер скатившуюся слезу.
– Ну, хочешь, я вколю себе "айч-пи" и превращусь в лепрекона?
Марион хлюпнула носом и покачала головой:
– Нет, прошлой австралийки с меня достаточно! Будет по ночам сниться.
Они оба рассмеялись. Марион заметила, что сигарета дотлела почти до пальцев, подняла к лицу связанные в запястьях руки:
– Развяжешь?
Робин вздохнул, достал нож и разрезал пластиковые путы. Марион наклонилась к столику, затушила в пепельнице окурок, а затем отвесила Локсли звонкую пощечину.
– Это тебе за то, что бросил меня одну!
Вторая пощечина.
– Это тебе – за "пропал без вести"!
– Ладно…
– Это тебе за то, что шесть лет ни строчки, ни звоночка, только оперативные сводки!
– Эй!
– Это – за то, что заставил смотреть, как ты в натурального оборотня превратился!
Робин перехватил ее руку.
– Всё, выпустила пар?
– Я только начала! – прошипела Марион и впилась в губы Локсли крепким поцелуем. А когда он наконец закончился и оба отдышались, раздался еще один звонкий шлепок:
– А это – за то, что не поцеловал меня первым! Я ведь леди…
* * *
В городе Киль у причала моторных яхт готовился к отплытию двадцатиметровый круизер голландской постройки класса "Континенталь". На его черном лаковом борту золотилось странное название – Sons of Anarchy, а на мачте трепетал австралийский флаг. Нанятый рабочий переносил на борт припасы, а матрос, вольготно сидевший на палубе и перетиравший челюстями жевательную резинку, лениво наблюдал за процессом. Если рабочий пытался с ним заговорить, матрос неизменно отвечал:
– Не говорю по-немецки.
В кают-компании находились три человека. Один из троицы, внушительного вида здоровяк в капитанской фуражке, производил пробу доставленной провизии, вскрывая консервные банки австрийским штык-ножом времен Первой мировой войны.
– М-м-м, а персики ничего! – пробормотал он.
– Не поплохеет, капитан? – поинтересовался с ухмылкой второй мужчина.
– М-м-м… – решительно мотнув головой, ответил капитан и спросил, протягивая ложку: – Хошь, Робин? Я не жадный… Или кликнуть Мельнику, чтобы тушенки принес?
В этот раз покачал головой Робин:
– Скажи-ка, нежадный, сколько ты на моей победе денег выиграл?
– Так, есть малёк… А чё, я в тебе не сомневался! Джо ведь темной лошадкой была, на нее ставки были двенадцать к одному – грех не воспользоваться. Но, командир, всё как положено: десять процентов с навара – твои.
– Это сколько же?
– Ну, сотни три будет…
– Чего?
– Тысяч…
– Чего?
– Фунтов…
Локсли присвистнул:
– Это ты, морда, три миллиона стерлингов поднял?
– А чё, нам с Джо в самый раз!
– Джо и Джо, и оба Литтл… Ты бы жену как-нибудь по-другому называл, а то я вас путаю. Она же Джоан!
– Ну, я и говорю – Джо.
– Послушайте, Джо и Джо, вот эта самодеятельность уже Скэтлоку аукнулась. Мельник ломанул базу тотализатора чемпионата. Вы что, не могли дождаться, пока мы богачей обнулим? Как, кстати, Уилл?
Джоан приподняла голову с дивана:
– Они сейчас с Туком следы заметают. Зная узкоглазого проходимца, могу поспорить, что заметание проходит по кабакам и по шлюхам…
– Нам тоже пора в путь. Ноттингем землю носом рыть будет, – вздохнул Робин.
– А и пускай! Впервой, что ли? – легкомысленно махнул рукой капитан, рыгнул, отставил пустую банку в сторону, с тоской посмотрел на галеты.
– Не, Джо, – Джоан кинула в мужа диванную подушку, – так нельзя! Давай, вы же с Робином как братья… Мне эти твои недомолвки уже в кишках сидят. Давай, говори что думаешь. А то мне в постели талдычишь одно, спать мешаешь, а Робину – другое. Ты скажи, скажи! А то я скажу. Стыдно будет!
– Ну-ка, ну-ка! – Робин заинтересованно поднял бровь.
Маленький Джо насупился, почесал небритый подбородок.
– Роб, ты знаешь: я в речах не мастак. Брякну чего – потом извиняйся, а это еще хуже… Ничего плохого я к тебе не имею, ты же знаешь… Но! Шеей мы своей рискуем? Вот в этот раз пришлось русским притворяться, что на Шварценеггера похож… Ну, ладно – я. А знаешь, как я за Джо перетрухнул? И в первый раз, когда вас через оцепление менял, и во второй, когда ее "интеры" скрутили… А что если мы с Джо сами для себя пожить хотим? Не, мы всегда тебе поможем, в этом не сомневайся! Только нас же, как собак бешеных, по всему миру гоняют, а мы всё убегаем, убегаем… Удача – девка непостоянная: сегодня она у тебя с ладони ест, а завтра – сам понимаешь…
И ради чего всё это? Ради лучшего мира? Да сколько бы мы пуп ни рвали, всё едино – деревянный он, неподъемный. Уж ты и родственникам Тука помогал, половину Камбоджи рисом обеспечил; в Африку лекарства гнал, и в Центральную Америку, и в Среднюю Азию… И всё равно СПИД свирепствует, да и других болячек немерено.
Ты вот этот… как его?.. оружейный паритет блюдешь. И это хорошо – только без толку. Хоть я и дурак, но понимаю: нельзя деньги разделить так, чтобы всем было в кайф. Деньги созданы богатыми, и это не просто бумага, это здесь – в мозгах обретается. Мозги надо менять, мозги! Попы, вон, прости господи, когда это поняли! Они все с именем Его на устах, а если Он вновь объявится – поди, опять на крест отправят… Потому как, если Он – идея, то ею можно вертеть как хочешь, а вот самим Богом командовать не получится.
И потом, как бы ты ни старался, не выйдет у тебя без крови-то! И поумнее нас люди были – не получается…
Я тебя знаю долго, много дерьма вместе одной ложкой вычерпали. И сколько смертей на тебе, знаю. Это в книжечку армейскую сорок два человека записано, а на самом-то деле их за сотню! Их кровь к тебе вопиет. Ты же просто совесть свою хочешь успокоить!
А я не говорю, что против, – сам не ангел. Мы все, которые за тобой пошли, не ангелы. Ну, разве что Джо… Но для нас важно каким-то нужным делом заниматься, знать, что мы не зря рискуем, а ради какого-то высшего смысла. Только мир не переделать, и всё равно большая часть людей – бараны. Посмотри, кому мы помогаем! Мы действуем – а они стоят с протянутой рукой и ждут подаяния. Мы, значит, хотим им лучшей доли – а они как жили, так и живут дальше. Привыкли, чёрт побери! Их бьют, убивают, эксплуатируют, смешивают с чем угодно – а они только жалобно смотрят. И мы – убийцы, воры и грешники – должны, как слоны, подпирать лень этих "праведников"?
Видишь ли, всё имеет конец: и удача наша, и любая дорога. Нас же за это в каталажку и отправят, а то и просто закопают по-тихому или в нейтральных водах на корм рыбам пустят… А потом легенды сложат! Может, даже фильм снимут… И мы тоже превратимся в идею, поскольку идеей управлять можно, а нами – фиг!
Вот я и подумал – а чего мы бегаем по проложенным лабиринтам? Ну много ли нам надо? Мы ведь можем построить свою жизнь так, как хотим. Анархия, говоришь? Пусть анархия, я – за! Прикупим островок и будем жить по своему разумению. Мир не переделать, а собственную судьбу – можно.
Да и глупо это: средства в руках, руки сильные, а мы с чужими баранами нянчимся…