Девушка встрепенулась, посмотрела по сторонам, но мальчишки с зеркальцем в руках не заметила - он отступил за столб.
- Ты от него? - обрадовалась Руфь и погладила щёку, на которой только что играл солнечный лучик.
Зайчик перебежал на грудь, метнулся в сторону, опять кольнул глаза.
- Ты хороший, - неведомо кому сказала девушка, потянулась пальцами к жёлтому пятнышку на одежде.
Мальчишка тотчас повернул зеркальце.
- Бегай по мне, бегай, - засмеялась девушка. - Ты добрый, и я тебя не боюсь. Ни капельки. Я тебе рада. Я знаю: тебя мистер Литтлмен ко мне послал.
Солнечный зайчик спрыгнул с одежды Руфь на забор.
- Куда же ты, хороший? - удивилась она и протянула руку, как бы пытаясь его остановить. - Не уходи, ясноглазый. Расскажи мне о Литтлмене. Или отведи к нему.
Зайчик побежал по забору, вернулся, и девушка, улыбаясь, слепо двинулась за ним.
Третий разговор был неожиданным и бурным. Он налетел словно дождь, прошумел возле дома Фроста, впервые остудив сердца детей.
В тот день они материализовали яблоки. Рэй вспомнил, как они познакомились с Учителем, а Катарина предложила самим теперь попробовать сотворить что-нибудь вкусненькое.
Литтлмен согласился.
- Только делайте их спелыми, - пошутил он. - А то ещё с животами будете маяться.
Яблок было уже десятка три - все крупные, краснобокие и… неимоверно горькие.
- Не понимаю, - вздохнул огорчённо Патрик. - Я делаю всё по правилам, а оно не получается. Смотрите, ребята.
Он сосредоточился. Воздух над травой в двух шагах от мальчика пришёл в движение, как бы потемнел, собираясь в шар.
И тут Литтлмен быстро шагнул к этому "созревающему" плоду, наклонился и достал из тёмного облачка нечто похожее на клочок ядовито-зелёной ваты.
- Зачем ты это делаешь, Конни? - спросил он, поворачиваясь к сыну шерифа. - Я давно наблюдаю за тобой. Ты вмешивался во все акты творения и всем подсовывал эту горькую пакость. Зачем?
Конни испуганно сжался, покраснел.
- Я знаю зачем, - сердито сказал Рэй. - Он вообще пакостник и к тому же давно не получал по шее.
- Как тебе не стыдно, Конни?! - воскликнула Катарина. - Ты с нами и нам же всё портишь.
- Подумаешь, - огрызнулся тот. - Уже и пошутить нельзя.
- Ты не прав, Конни, - укоризненно покачал головой Литтлмен. - Шутки должны радовать, а не огорчать. Запомни на будущее.
На этот раз цветы получились.
Уилфилд оглядел то, что сотворил раньше, и рассмеялся.
Среди битого кирпича валялись мясистые подобия тюльпанов без стеблей, безобразных размеров розы с алыми листьями и огромными колючками, нечто с непрорезавшимися лепестками, похожее на небольшие кочаны капусты. Были тут и целые кусты - уродливые, ни на что не похожие, будто больной художник мешал как попало краски.
Уилфилд дематериализовал все пробы.
"Маме всё равно понравятся, - подумал мальчик, разглядывая свои странные создания. - Она любит цветы. Всякие. Когда была здорова, то приносила их и весной, и летом. Отец, правда, ворчал, но не ругался так страшно, как теперь".
Уилфилд вдруг заметил, что летний долгий вечер куда и девался - в зарослях уже давно разлеглась темень, а в окнах домов зажглись огни.
Прижимая букет к груди, мальчик побежал домой.
Он торопился и уже на третьей улице в боку неприятно заёкало.
"Хотя бы отец задержался в своей мастерской", - с тоской подумал Уилфилд, не зная, как будет оправдываться, если отец дома и уже хорошенько выпил. Отец выпивал и раньше, но злился редко. Когда маму три года назад парализовало, он стал каждый вечер приходить с работы не просто усталый, а какой-то чёрный и неразговорчивый. Любая мелочь раздражала его. Он начинал орать на маму, проклинал всё на свете. Мама отворачивала голову к стенке и плакала.
Уилфилд бежал, бежал, а перед входом в дом замешкался. Боязно.
Тихонько приоткрыл дверь. Отец сидел в кресле перед телевизором и, казалось, дремал. Мама, как всегда, в спальне, её из комнаты не видно.
Уилфилд на цыпочках направился в спальню. И вдруг… Будто молния блеснула. Отцовская рука упала на плечо, рывком остановила.
- Ты где околачиваешься?
- Мы… играли… - пересиливая страх, ответил мальчик. - А оно стемнело… Сразу. Я вот… для мамы…
Он замолчал, не зная, что сказать.
Отец вырвал из рук Уилфилда букет, грозно спросил:
- Откуда цветы? Украл?
Уилфилд отрицательно покачал головой. Голос куда-то девался.
- Та-а-к, - протянул отец и шумно выдохнул. В комнате распространился запах дешёвого виски. - Значит, я гну спину в мастерской, а ты в это время лазишь по чужим цветникам!
- Папа, я не воровал. Я… маме.
Отец швырнул букет на пол, схватил с подоконника бельевую верёвку.
- Джил, не трогай его, - слабо отозвалась из спальни мать. - Я тебя умоляю.
- Помолчала бы, - рыкнул отец, и горячая верёвка обожгла спину Уилфилда.
Мальчик вскрикнул от боли. Железная рука отца, от которой пахло автолом, пригибала его к полу - там валялись разлетевшиеся от удара лепестки его самодельных цветов.
И тут Уилфилда осенило: материализация! Он умеет мысленно так погладить атомы, что они улягутся будто шерсть котёнка под рукой! Он может уговорить ленивые атомы, которые разбрелись в маминых ногах, вернуться обратно. Он должен их уговорить! Сейчас! Немедленно! Учитель рассказывал, что для материализации главное - желание. Так вот. Больше всего на свете он хочет, чтобы мама поправилась и опять ходила по дому, готовила обеды… Чтобы он слышал её шаги.
Верёвка снова перепоясала мальчику спину. Он вздрогнул, но кричать или плакать не стал.
"Пусть маме вернутся ноги!" - мысленно взмолился Уилфилд.
Взбешённый молчанием сына, отец остервенело хлестал его, приговаривая:
- Будешь красть?! Будешь шляться по ночам?!
"Атомы, миленькие, скорей! Скорей возвращайтесь! Я люблю маму! У неё были такие красивые ноги. Пусть к ним вернётся сила! Я прошу вас, атомы!.."
И чем сильнее бил Уилфилда отец, тем отчаянней мальчик просил природу, приказывал ей, требовал вернуть маме ноги. Такие, какими он запомнил их, когда ходили на речку: стройные, смуглые, сильные. Чтоб под гладкой кожей шевелились тёплые мускулы и играла кровь, чтоб они жили! Жи-ли, жили!
Отец ударил как-то особенно больно, с оттяжкой. Уилфилд, сцепив зубы, застонал.
Отчаянно вскрикнула мать.
Рука Джила, сжимавшая верёвку, вдруг разжалась. Он испуганно отступил, отпустив сына.
В дверях спальни, придерживаясь за спинку кровати, стояла - да, именно стояла! - его жена.
"Надо слетать туда", - подумал Литтлмен, дочитывая информацию в газете. Короткая заметка сообщила:
"Философы и социологи 70 стран соберутся 12–18 августа в Лос-Анджелесе на очередной форум "Социальные пути развития и проблема выживания человечества"".
Он вспомнил чужую тоску, которая будто сигнал SOS, привела его в хибарку Ноубоди, предостережения старика. В чём-то он прав… Отдать знания - половина дела. Надо, чтобы они овладели массами, родили идеи и желание переустроить мир. Надо, наконец, чтобы, как когда-то в России, нашлись чистые и мужественные люди, которые овеществили бы идеи, переложили их на язык действия. Это единственно верный путь. Но одному такой тяжкий труд не по плечу. Один - всё равно никто. Даже самый сильный и умелый…
Литтлмен перебрал в памяти события последних дней. Весь городок говорит о чудесном исцелении матери Уилфилда. Молодец, парнишка. Как надо любить мать и хотеть её выздоровления, чтобы совершить такое чудо. Ничего не сказал, не попросил помощи. Сам вызвал беду на бой и сам победил её. Уже ради этого стоило учить детей, хотя трудности множатся с каждым днём. Детям скоро в школу. Занятия с ними надо как-то узаконить. А то ведь городок маленький; множатся слухи, один нелепее другого, обыватели хотят знать - кто он и что, зачем пожаловал сюда, почему возится с детьми. Да и сама школа… Его, Литтлмена, школа. Занятия надо строить более широко и фундаментально. Дети, конечно, увлеклись экзотическими знаниями. Все хотят летать, обмениваться телепатемами, овладеть материализацией. Но ведь прежде всего из них нужно сделать Людей. Случай с Конни, который пакостил остальным, тому подтверждение. Нравственность, любовь, сострадание… Вот какими должны быть главные предметы в школе Литтлмена.
Он вышел из отеля и в который раз наткнулся взглядом на одутловатое лицо Гризли.
"Следит, - отметил про себя Литтлмен. - По-видимому, Шериф тогда всё же здорово струхнул. Зря я ему сказал о помятом бампере… Теперь эти идиоты будут контролировать каждый мой шаг".
Литтлмен нарочно зашёл в универсальный магазин. Походил по залу минут десять, вышел на улицу. Помощник шерифа стоял возле витрины, прикуривал.
Ненависть к этому ходячему окороку, подонку и убийце, с новой силой обожгла Литтлмена. Стоит только захотеть, только подумать, и в мозгу помощника шерифа сейчас, сию секунду лопнет маленький сосуд. И он станет уже не ходячим окороком, а прикованным к постели. К тому же бессловесным, как и положено скотине… Однако нет! Он сюда пришёл не судьёй, а учителем. Посему проведём маленький урок. Чисто человеческий. В духе Рэя, который успел во время передышки дать Конни-секунданту пинка.
Литтлмен резко свернул в проулок, спрятался за стволом клёна. Услышав сопение Гризли, вышел на пешеходную дорожку, перегородил преследователю путь.
Гризли остановился, не зная, как поступить.
- Послушай, помощник. - Литтлмен говорил медленно, отчётливо выговаривая слова, чтобы они дошли до примитивного сознания Гризли. - Если бы я захотел, то давно отправил вас обоих на электрический стул. Или просто уничтожил. Однако мне пока нет до вас дела. Так вот. Если ты каждое утро будешь говорить мне фразу: "Я дурак и преступник", то тут же будешь получать пятьдесят долларов. Договорились?
На беспросветном лице Гризли отразилось сомнение.
- Хорошо, - сказал Литтлмен, доставая деньги. - Ты лицо официальное, поэтому я удваиваю твой гонорар.
Гризли кивнул и, опасаясь, что этот чокнутый передумает, поспешно выпалил:
- Я дурак и преступник, сэр!
- А где Учитель? - первым долгом спросил Уилфилд, когда они во вторник собрались у дома Фроста.
- Он вчера улетел в Лос-Анджелес, - сказал Рэй. - На два дня. Там какой-то международный форум.
- А что мы тогда будем делать? Без Учителя? - огорчился Патрик.
- Как что?! - удивился Рэй. - Надо потренироваться в гравитационном плавании - ещё никто из нас ведь не научился летать. Затем история философии. А напоследок хоть по одной телепатеме обменяемся.
Конни тем временем сосредоточился и представил на загорелой шее Катарины серо-чёрного толстого ужа с жёлтыми ушками на голове.
- Ай, мама! - вскрикнула Катарина.
Дрожа от ужаса и омерзения, она подняла руки, чтобы сбросить с себя ползучую тварь, но испугалась ещё больше и так и застыла с поднятыми руками.
Патрик подскочил к девочке, одним движением сорвал с её шеи ужа, гневно выкрикнул:
- Это проделка Конни!
- Как же так! - Рэй посмотрел сыну шерифа в глаза. - Ты всё время подличаешь, Конни. То портил нам яблоки. А теперь и вовсе нарушил Закон. Учитель ведь запретил нам создавать живое.
- Плевать я хотел, - плаксиво закричал Конни. - Закон… учитель. Ничего нельзя. Плевал я на ваши законы. Что хочу, то и делаю.
- Иди отсюда, Конни, - сказал Уилфилд и сжал кулаки. - Не то я тоже нарушу Закон и как следует отлуплю тебя. Как раньше.
- Подумаешь, испугался очень, - процедил сквозь зубы тот. - Недоноски…
Он зашёл за угол полуразваленного дома Фроста, присел на траву и стал обдумывать план мести. Пожаловаться отцу? Нет, не годится. Тот под горячую руку может всыпать и ему. Набить Патрику и Уилфилду морды? Превосходная мысль, но как её осуществить? Патрик ещё куда ни шло, его главное с ног сбить. А вот Уилфилд сам наваляет кому угодно… Вдруг Конни вспомнил телевизионный фильм о доисторических людях. Какой там страшный тиранозавр - уничтожил половину племени… Огромный!
Конни злорадно улыбнулся. Он не ради любопытства выспросил у Учителя формулу материализации больших объектов. Ещё тогда, месяц назад, ему захотелось вызвать из небытия доисторическое чудовище. Чтобы хоть раз по-настоящему ощутить своё могущество. Да и недоносков всяких попугать охота. Это тебе не уж…
Конни шмыгнул носом, уставился в зелёную стекляшку от разбитой бутылки.
Прежде всего надо локализировать пространство материализации, наметить объём будущего объекта. Дальше хоть в общих чертах прорисовать скелет. Теперь самое главное: надо как можно ярче представить себе чудовище, как бы самому на время стать тиранозавром, ощутить вес брони и беспричинную холодную ярость, когда тяжелеют мускулы и всё в тебе - челюсти, шея, лапы, хвост - готовы в любой миг сокрушить жертву, чтобы зверь голода, который живёт внутри огромного тела, хоть на миг угомонился. Тяжело колышутся бока, из пасти клочьями срывается слюна, земля дрожит от моей поступи. Вот он - я. Могучий и непобедимый. Вот он - я!
Конни повторил про себя формулы фиксации объекта во времени и пространстве, открыл глаза и… в ужасе попятился.
На пустыре, возвышаясь над низкорослыми деревьями, возникла буро-зелёная громада чудовища. Оно сделало шаг - и кучи битого кирпича затрещали под его лапами будто морские ракушки.
Из-под безобразных век, нависших как щиты над глазами на мальчика упал зловещий отблеск.
Он хотел крикнуть, но не смог, а в следующий миг удар огромной лапы смял его тело, чудовищная пасть разинулась и сомкнулась, и Кони не стало.
Ящер, ломая кусты, двинулся вперёд.
Дети, увидев его, обомлели от страха.
- Бегите! - крикнул Рэй, бросаясь к Уилфилду. - Все бегите!
Он ничего не объяснял другу, только крепко сжал ему руку, и тот понял, напряг все свои крошечные силы, как тогда, когда просил маме исцеления.
Объединённая воля Рэя и Уилфилда упала на тиранозавра и разметала его на атомы. На поляне будто бомба взорвалась, разбросав во все стороны и мальчишек, и кирпичи, и обломки кустарника. Это воздух, из которого Конни создавал доисторического ящера, вернулся на свой холм.
Литтлмен приземлился рядом с домом Фроста.
- Вы здесь, ребята?! - позвал он, пробираясь сквозь кусты дикого алоэ.
На поляне никого не было.
Внимание Литтлмена привлекло большое пятно выжженной травы, обломки кирпичей. Видно, что здесь что-то взорвалось, но что? Сердце Литтлмена пронзила тревога. Что здесь произошло? Не рано ли он доверил детям чужие знания? С другой стороны - кому же доверять, как не им?
Литтлмен поспешил в город.
Над пыльной площадью стоял зной. Он высушил листья акаций, и они металлически шелестели, будто вырезанные из фольги. На веранде несколько человек, в том числе и Гризли, играли в карты.
Шериф сидел в своём плетёном кресле и допивал шестую порцию виски. Он то и дело поглядывал на дорогу, в сторону Хэмпера. Оттуда должен подъехать знакомый майор с двумя десятками солдат. Надо обыскать каждый уголок, каждый дом… Мальчик не мог так просто пропасть. Здесь негде утонуть или заблудиться. А это значит… Самые чёрные догадки вновь обступили Шерифа, и он чуть не застонал от горя и слепой, удушающей злобы… Конни, сынок! Где ты? Что с тобой?
Злоба имела конкретный адрес. Два дня, как пропал Конни, и столько же нет в городе этого ублюдка Литтлмена. А что? Разве недоносок может научить детей чему-нибудь путному, чёрт побери?! И всё время какие-то секреты. Раз спросил у сына, чем вы там занимаетесь, а он говорит, мол, фокусы разные показываем. Дофокусничались… Если с мальчиком что-нибудь случилось, он из-под земли достанет этого Литтлмена и сделает из него отбивную.
- Гризли, принеси мне ещё стаканчик, - крикнул он через площадь. - Двойное виски…
От зноя и выпитого голова, казалось, налилась расплавленным свинцом, перед глазами мельтешили белые мухи.
И тут Шериф увидел Литтлмена.
Тот поспешно спускался от дома Фроста. От быстрой ходьбы полы его пиджака разлетались в стороны.
Шериф встал.
- Подожди, Литтлмен, - хрипло позвал он, и на веранде "Поцелуя носорога" разом прекратились все разговоры.
Литтлмен остановился. На миг он вновь увидел Руфь с прутиком в руке, услышал её испуганное: "Не ходи сюда… Не ходи, мой хрустальный…"
- Где мой Конни? - спросил Шериф.
- Не знаю, - ответил Литтлмен. - Я сам ищу ребят. Я только что прилетел из Лос-Анджелеса.
- Ты должен знать, где он, - процедил Шериф. - И вообще: что ты делаешь с нашими детьми?
- Ты же знаешь, - тускло улыбнулся Литтлмен. - Я учу их быть людьми. Прекрасными, умными…
- Ты всё врёшь, Литтлмен! - Боязнь за Конни, сумасшедшее солнце и виски смешались в голове у Шерифа в один чёрный коктейль. - Ты не пастор и не учитель, а такой же недоносок, как и все…
Он сглотнул вязкую слюну, потребовал:
- Ты как-то мне с Гризли фокусы показывал. Психологические… А ну-ка, поищи мне сына. Как ты там умеешь - по-колдовски или телепатией?
Литтлмен отступил на шаг, побледнел.
- Я не знаю, что здесь произошло, - тихо сказал он, - но я… не вижу… Конни… среди живых. Может быть, я ошибаюсь…
Шериф пошатнулся. То ли от выпитого, то ли от страшных слов Учителя.
- Э, нет, приятель, - засмеялся он, расстёгивая кобуру. - Ты ошибся. Это тебя, недоносок, нет среди живых. Я уже не вижу тебя среди живых…
Он пьяно ткнул пистолетом в сторону "Поцелуя носорога", крикнул, обращаясь к посетителям пивной:
- Кто-нибудь видит Литтлмена живым?! Молчат… Значит, никто не видит.
- Опомнись, Шериф! - сказал Литтлмен.
"Я ничего не успел, - с тоской подумал Литтлмен. Он мысленно тыкался то к одной душе, то к другой, но везде находил равнодушие. - Я не передал детям и сотой доли богатств, которыми владею".
- Ты говорил, что тебе не болит, - Шериф выстрелил.
Литтлмен и в самом деле почти не ощутил боли. Удар в грудь, а затем тепло и зуд - это организм поспешно регенерировал повреждённую ткань. Можно было погасить мозг Шерифа на расстоянии или улететь, но Литтлмену опять захотелось поступить, не советуясь с разумом и не пользуясь своим могуществом: подойти к негодяю, вырвать у него пистолет и хорошенько отхлестать по морде.
Он двинулся к Шерифу.
- Стой! - заорал тот и выстрелил раз, а затем другой. Раскалённый металл в двух местах прошил грудь Литтлмена, и ему на мгновение стало дурно. Его качнуло, и он вытянул вперёд руку: то ли хотел остановить вооружённого безумца, то ли схватить его.
- Дьявол, - испуганно прохрипел Шериф и попятился. - Люди, его пули не берут!.. Стой, тебе говорят!
Он снова выстрелил.
"Жаль ещё, что я не успел стать отцом, - подумал Литтлмен и отчётливо увидел перед собой Руфь-одуванчик, её милые черты. - Из меня, наверное, получился бы неплохой отец".
Только теперь он заметил на пиджаке пулевые отверстия и кровь. Он снисходительно улыбнулся, и Шериф вскрикнул от ужаса, побежал. Спрятавшись за первое попавшееся дерево и преодолевая в себе панический страх, выстрелил ещё два раза.