Трое суток Руно не приходил в себя, почти три месяца пролежал в специализированном госпитале в Швейцарии. Еще повезло, что сменщик успел буквально вырвать его из когтей смерти. Седенький врач в Давосе сказал: "Все решила одна минута".
"Если бы Руно в тот момент думал не только о заводе, а о возможных последствиях распространения яда… или хотя бы о себе, о собственной жизни! Но он не был бы тогда Руно Гаем. Тем Руно Гаем, которого я любила… И все еще люблю", - поправила себя Нора.
"Если бы Церр держал своих племенных рыбин и хотя бы часть мальков в закрытом бассейне, как это у них полагается! А он спешил вырастить их к открытию Всемирной выставки. Славы захотелось, признания, награды за многолетний труд. Иначе он не был бы Церром.
Или если бы Анита вспомнила о грозящей опасности, о своей молодой жизни! Но нет, и она не была бы тогда Русалочкой.
Бедная девочка, даже полюбить не успела. Какой красивый, непохожий на других, неповторимый человек! Она была совсем особенная. Мне. Руно, всем остальным мир представляется таким, каков он есть. А она жила в ином мире - ярче, свежее, бесшабашнее. Вообще, сколько людей - столько и миров. Человек подобен Вселенной. И когда гибнет человек, гибнет целая Вселенная. Это ужасно, это непоправимо - уничтожить целый мир. Юный, веселый, доверчивый мир Аниты. Это невозможно простить. Пусть он не виноват, пусть суд оправдал его, пусть он чист в глазах людей, но я-то знаю: такое не прощается. Я знаю это, и Руно знает, как бы не старался заглушить голос собственной совести. Тот, кто вольно или невольно отнял у человека жизнь, недостоин любви. Тут уж меня никто не переубедит. Но почему так тревожно на сердце?"
Первое время у нее все перепуталось: больной Руно, смерть Аниты, рыбины на пляже, купание среди льдин, убитый горем Церр… И ей почему-то казалось, что маленький гриб - следствие этой глупой шутки Руно, этого купания. Она понимала, все понимала, однако впечатление сохранилось. Впечатление ложное, но, может быть, именно в нем истина? Логика жизни, логика характеров?
Церр прав: в обществе, где человек, его благополучие, его счастье - главная цель всех усилий многих людей, никому не позволено рисковать ни своей, ни тем более чужой жизнью. Пусть бы уж лучше взлетел на воздух этот завод - Руно должен был вызывать аварийную команду до тех пор, пока самолеты не обезвредили бы действие БТ по всей округе. Завод можно восстановить, а человека… Человек неповторим. Нельзя рисковать человеческими жизнями. А он…
А Руно всю жизнь твердил о праве на самопожертвование, на риск. Он был убежден: без риска жизнь потеряет половину своей привлекательности.
"Лучше потерять половину, чем все, - сказал тогда подавленный случившимся Церр. - Это нелепость - добиваться счастья и процветания общества ценой человеческих жизней, превращать цель в средство". И Церр был прав, безусловно прав. Но почему же так тревожно на сердце?
Тогда она во всем согласилась с Церром, да и сейчас согласна. Но доводы ли разума убедили ее, не жалость ли к старику, потерявшему дочь? Милый угловатый Церр! Он представлялся ей ежом, существом совершенно беззащитным, если бы не колючки. Разве еж виноват, что колется? И разве иглы нужны ему для нападения, не для защиты? В сущности, Церр - безобиднейший человек, робкий и застенчивый. Лишь обстоятельства заставляли его ощетиниваться время от времени. Сначала он и Норе показался излишне колючим, но потом, когда она подружилась с Анитой, когда они вчетвером гуляли по вечерам, жарили грибные шашлыки на костре, катались на яхте, играли в теннис, словом, чуть ли не каждый свободный час проводили вместе, - она поняла Церра и полюбила его как отца. Жизнь его не задалась - он до преклонных лет был одинок, любил только свою науку, своих рыбок. А потом нагрянула поздняя любовь, поздняя и несчастливая, от которой, похоже, даже приятных воспоминаний не осталось, только дочь, Анита. В ней сосредоточилась вся его жизнь, все, что мы называем личным. И вдруг - ничего. Пустота. Вакуум. Крах.
Но самое странное, самое непонятное в том, что Анита, дочь Церра, воспитанная им и без памяти его любившая, во всем была похожа на Руно. Она тоже не признавала жизни без риска. И откуда взялась в ней эта отжившая черта? Ведь за ней стояло будущее. "А вдруг это и есть черта человека будущего, а мы с Церром ошиблись? Или… или она была немножко влюблена в Руно и потому старалась во всем ему подражать? Да нет, непохоже, это было у нее свое, внутреннее, глубинное. Неужели же Церр заблуждался?.."
Нора еще раз окинула взглядом водохранилище, не увидела на нем никаких льдин, не увидела обуглившейся рыбы на прибрежной отмели - и устало провела рукой по лицу. Хватит! С прошлым покончено. Пора возвращаться в настоящее. И, если возможно, подумать о завтрашнем дне.
"Прощай, тайга! Прощай, Лена!"
Одним махом преодолела она гостиничную лестницу, пальцы решительно отстукали по клавишам под экраном видео. Дверь номера была закрыта, но ей показалось, будто в ванной чуть слышно жужжит бритва. Руно все еще незримо присутствовал в ее жизни. Больше того, он не отлучался ни на минуту, выдавая себя то жужжанием бритвы, то насвистыванием за стеной, то вздохом в пустом соседнем кресле.
Экран вспыхнул - сейчас на нем появится Жюль, близкий, заботливый, необходимый, и она скажет ему все, что давно уже пора сказать. Она скажет: "Дорогой мой Жюль Иванович, я вам так и не ответила вчера. Я отвечу сегодня…"
Но в тот самый момент, когда Жюль должен был появиться на экране, она инстинктивно, испуганно нажала клавишу отказа от разговора.
- Нет, не сейчас! - прошептала Нора. - Не сейчас, после. Еще успеется.
За спиной послышался облегченный вздох. А может, ветер шевельнул занавеску.
Нора быстро набрала другой номер - на экране возник сын, Игорешка. Волосы на макушке вихром, глаза круглые, шальные - не остыл еще от каких-то своих интересных дел. Был он в этот момент мучительно, укоряюще похож на отца. На Руно.
- Мамочка! Ты приехала! - выдохнул Игорешка - и безотчетно подался вперед, к ней.
9
Другоевич погасил скорость и медленно описал эллипс вокруг бакена. Серый неприветливый мяч как ни в чем не бывало проворачивался вокруг своей оси, и казалось, нет ему никакого дела до подошедшего изуродованного судна.
Бентхауз, Церр и даже Мелин приникли к иллюминаторам. Молча следил за ними воспаленными лихорадочными глазами Ларри Ларк - был он очень слаб, стонал, впадал в беспамятство, но, когда приходил в себя, только взгляд выдавал его муки. Похоже, он превзошел все пределы человеческого терпения - изнуряющая тряска доконала бы любого на его месте.
- Удивительное невезение, - забыв о своей обычной невозмутимости, растерянно произнес Другоевич. - По золотому правилу: пришла беда - отворяй ворота. Как же мы теперь координироваться будем?
- Но встретить-то он нас должен, - не то спросил, не то заверил Бентхауз. - Он же знает время, разве не так?
- Так, так, - вздохнул Другоевич и по возможности спокойно в третий раз повторил то, о чем уже говорил дважды: - Он проинформирован о времени нашего прибытия, о всех наших неполадках, о состоянии капитана и об уровне радиации в двигательной камере. Не знает он только двух вещей: что с нами делать, это он мне сам вчера сказал, и что у нас отказало радио.
- Надо же, чтоб оно отказало в самый такой момент, - пробормотал Бентхауз. - Как по заказу.
- Это антенна, точно, антенна, - заявил Мелин. - Когда корпус перекосило, ее вполне могло срезать. Держалась на волоске. А чем иначе объяснить, что все в порядке, а приема нет? Если бы не заклиненный люк, я бы в момент…
- Антенна, не антенна, какая разница? Теперь посыплются несчастья одно за другим, - трагическим полушепотом предрек Церр. - Может, антенна в порядке, да он не желает с вами разговаривать?
- Вы никогда не занимались дрессировкой змей? - слабым голосом спросил вдруг Ларри Ларк.
- Нет, я занимался рыборазведением. А что? - насторожился Церр.
Ларри закрыл глаза.
- Странно, очень странно. Я все думаю: где вы научились так похоже шипеть?
Длинную неловкую паузу прервал Мелин:
- Похоже на что?
- Похоже на змею.
Другоевич нервно встал:
- Что он примет нас на бакен, я не сомневаюсь. А уж все остальное… Сами понимаете, задали мы ему задачку.
Час прошел в молчании.
- Ничего? - спросил наконец Мелин.
Бентхауз только плечом повел. Теперь он один оставался у иллюминатора, Церр вообще ничем не интересовался или делал вид, что не интересуется. Еще через час Другоевич предложил перекусить. Аппетита ни у кого не было, кусок не лез в горло. И все-таки каждый через силу заставил себя проглотить котлету.
Вдруг что-то скрежетнуло о борт. "Толчинского" слегка качнуло. Все бросились к иллюминаторам, но в них ничего не было видно. Другоевич переключил на экран салона наружную камеру. Возле изуродованного двигателя плавала… лодка. Маленькая ремонтная лодка бакена.
Ларри Ларк даже не шевельнулся. Тонкие губы Дру-гоевича дрогнули в улыбке.
- Вот так штука! - воскликнул Мелин. - Что бы это значило?
- Очень просто, осматривает повреждение.
- Но почему не в скафандре? Почему в лодке?
Другоевич не ответил. Ответил за него Церр:
- Боится радиации. Ему же сообщили уровень…
- Нет, что-то не то. Наружная радиация ничтожна, а в лодке все равно не сунешься в камеру.
- Значит, он формально осмотрит нас и объявит, что сделать ничего нельзя.
- Нерационально! - возразил Мелин. - Зачем усложнять себе такую простую задачу? Формально он мог осмотреть нас и в скафандре.
За спиной пассажиров Ларри Ларк, кивнув на Мелина, выразительно переглянулся с Другоевичем. Другоевич опустил глаза.
Снова лодка шоркнула о корму.
- Сколько лет было вашей дочери, Церр., когда она… когда это случилось? - ни с того ни с сего спросил Мелин.
- Восемнадцать. А что?
- Восемнадцать. Значит, сейчас было бы двадцать три. Как и мне.
Томительно текли минуты. Казалось, паузы в разговоре еще больше растягивают время. Наконец, подал голос Бентхауз:
- Скажите откровенно, Другоевич…
- Возвращается! - перебил его Мелин. - Смотрите, он возвращается на бакен!
- Этого следовало ожидать, - прокомментировал Церр, спрятав глаза под колючками бровей.
Действительно, лодка на экране стала уменьшаться, уменьшаться, приблизилась к шару бакена и нырнула в его нижний люк. Другоевич опустил голову.
- Скажите откровенно, - продолжил Бентхауз, но теперь в его голосе угадывалась растерянность. - Вы все еще верите в этого человека?
- Я надеюсь, он добросовестно выполнит свой долг, как любой служащий Космофлота, - сдержанно ответил Другоевич.
- А не кажется ли вам, что выполнить долг в чрезвычайных обстоятельствах, скажем, в наших обстоятельствах, - нечто иное, чем просто выполнить обязанности, предусмотренные служебной инструкцией?
- Браво, Бент! - прохрипел Ларри Ларк.
Другоевич усмехнулся:
- Да, кажется.
- И вы все еще надеетесь?
- Да, друзья мои, да.
- Вы неисправимый оптимист.
- Таким уж уродился.
- Я тоже родился оптимистом. И оптимистом надеюсь помереть. Но после того, что рассказал коллега Церр… и судя по поведению этого типчика…
- В сомнениях Бентхауза есть резон, - поддержал его Мелин. - И самое страшное, что этот Руно Гай будет прав, что бы он ни сделал. Даже если ничего не сделает. Он может спрятаться за инструкциями, как за метеорозащитным полем. Видать, в космическом праве дока. А у нас положение самое дурацкое - никому ничего не докажешь.
Ларри Ларк попробовал приподнять голову. Его орлиный нос, обтянутый пожелтевшей кожей, еще больше заострился.
- Все мы неизбежно ставим себя на его место. Не так ли, Мелин?
- Совершенно верно, капитан.
- А ведь тебе уже двадцать три года.
- Ну и что?..
- Ей было восемнадцать, когда она бросилась в реку… спасать рыб.
- При чем тут возраст! - покраснел Мелин.
- Я был о тебе лучшего мнения. Надеялся, ты сможешь работать на Космофлоте.
- Я и так буду работать на Космофлоте!
- Очень сожалею, Мелин. Это исключено.
- Ларри, вам нельзя волноваться, - напомнил Дру-гоевич. - Мы-то с вами знаем, что все будет в порядке, так зачем…
- А затем, что, будь я на месте бакенщика, я бы зубами отгрыз этот задравшийся двигатель. Он же на одной шкурке висит. На одной обшивке…
- Хорош инструмент - зубами! - не сдержался обиженный Мелин, хотя все они договорились между собой не задевать больного капитана. - Так и зубы поломать недолго.
- Зубы надо еще иметь! - фыркнул Бентхауз.
Кровь отлила от лица Ларри Ларка - оно стало белее бумаги. Все ждали - сейчас он взорвется. Но Ларри сказал совсем тихо:
- В одном ты прав, Бент: в чрезвычайных обстоятельствах можно выполнить долг только чрезвычайными средствами. Они не записаны в инструкциях. Они записаны в сердце. А у кого не записаны, тому нечего делать в Космофлоте… - Лоб Ларри Ларка покрылся бисеринками пота. Прежде чем потерять сознание, он проскрипел сквозь стиснутые зубы: - Чрезвычайными средствами… например, зубами… Мелин…
10
Он знал, что времени остается в обрез. Значит, пробил час подведения итогов. На всякий случай следует быть готовым к худшему. Много раз вплотную подступал Руно Гай к этой черте, к последней черте, за которой нет ничего, и каждый раз подводил итоги. Это стало уже почти привычкой. Правда, получалось у него не совсем то, что принято называть подведением итогов, - что ж, всяк поступает по-своему.
В такой момент жизнь кажется особенно прекрасной. Как дорог стал ему и опостылевший бакен, и пол, еще недавно уходивший из-под ног, и даже этот ненавистный, осточертевший, трижды проклятый "Золотой петушок"!
За окном на черном бархате вечной ночи яростно сияла звездная карта. Зыбким, кисейным выглядел на ее фоне голубоватый полумесяц Сатурна в ореоле призрачных колец. Даже солнце катилось среди звезд блеклым оранжевым мячиком. И лишь "Золотой петушок" соперничал со звездами, а порою и затмевал их. Он выныривал из созвездия Стрельца безобидным яичным желтком, распухал, разрастался на глазах, клубился роем назойливой разноцветной мошкары - и вдруг обрушивался на бакен проливным кровавым дождем, на несколько дней смывая с горизонта и Солнце, и Сатурн, и даже звезды. Тогда стрелки приборов испуганно вздрагивали, дальняя связь прерывалась, а защитное поле работало на полную мощность, забивая все отсеки напряженным шмелиным гудением. "Петушок" уносился прочь, но долго еще парили вокруг оброненные им радужные перья, переливались, вспыхивали, причудливо изгибались, сворачивались спиралью - и не таяли до тех пор, пока не появится в созвездии Стрельца новый безобидный желток.
Вот и сейчас кружили в черноте ночи слинявшие, пожухлые обрывки перьев, а меж ними медленно плыл четкий, будто нарисованный, силуэт "Профессора Толчинского", оставляя за собой голубой шлейф плазмы.
Судно превратилось в комету…
Вернувшись в институт после очередного учебного рейса, уже хлебнув космоса и чувствуя себя причастным к нему, Руно Гай, гордый и неприступный, как все стажеры, столкнулся в толпе студентов… с кометой. Огненно-золотистый хвост ее волос коснулся лица Руно - и затерялся в дали институтских коридоров. И все. На этом Руно Гай как самостоятельное небесное тело прекратил свое существование. Он попал в сферу притяжения кометы, навеки стал ее спутником. А она даже ни разу не взглянула на него, хотя великолепная форма стажера Космофлота всегда и неизменно очаровывала первокурсниц.
Ее звали Нора. Она была космогеологиня. Она была комета. Она была солнце. Она была все. А он был для нее ничто.
И он ушел в свой космос, окунулся в него с головой, он упивался схваткой с космосом, объятиями с космосом, пьянел от азарта, от радости покорения пространства, от постоянного общения с неизвестным. И когда друзья спрашивали его: "Какого дьявола ты не вылазишь из корабля?", он отшучивался: "Гоняюсь за кометой, братцы. Хочу схватить ее за хвост".
Через четыре года, уже достаточно известный, он снова забрел в институт, чтобы подыскать себе штурмана среди выпускников. Он сидел в парке, в тени акаций, а на соседней скамье за кустами группа молодежи вела горячий и шумный спор. Речь зашла об идеалах, были названы имена Циолковского, Курчатова, Джордано Бруно. И вдруг девичий голос, звучащий туго натянутой струной, произнес:
- А мой идеал человека - Руно Гай!
Он вскочил - и тут же опустился на скамью: это была она, его комета! Точеный профиль, влажные серые глаза, и в каждом движении, в каждом жесте - порыв, устремление, вихрь. Он хотел спрятаться, но было поздно - его обнаружили, узнали, затащили в компанию.
- А ваш идеал? - спросили его.
- Первый космонавт, - ответил Руно.
- Почему? Потому что он был первый?
- Нет. Потому что он был легок на подъем. Потому что тяжесть славы не смогла удержать его на Земле.
Когда они остались вдвоем, он спросил:
- Нора, почему вы назвали Руно Гая?
Кажется, в этот день она впервые никуда не спешила, никуда не стремилась. Потупившись, она чертила носком туфельки узор на песке.
- Завтра вы улетите в свой космос, и мы никогда больше не встретимся. Правда ведь? Так почему бы вам не выслушать еще одно признание? - Нора лукаво стрельнула в него глазами. - Я вас полюбила с первой встречи, с первого взгляда. И ни на шаг не отставала все эти тысяча пятьсот дней. Я знаю о вас все…
- Откуда?!
- Из газет, кино, видео…
- Но ведь в жизни я совсем не такой…
- Конечно. Лучше! - торопливо воскликнула Нора.
- А вы уверены, что знаете про меня все?
- Уверена. Голову даю на отсечение.
- Вместе с хвостом?
- Разумеется. Вам нравятся мои волосы?
- Ах, Нора, Нора, ничего-то вы не знаете! Ровным счетом ничего. Вы даже не знаете, что я потерпел сокрушительную аварию…
- Аварию?! - ее глаза округлились.
- Да, столкнувшись с кометой.
- С кометой? Когда?!
- Примерно тысячу пятьсот дней назад. В этом самом здании.
До сих пор Нора держалась молодцом, бравировала и пробовала кокетничать, хотя голос порою срывался. Теперь она сломилась и прошептала едва слышно:
- Вы… влюбились?
- Да. Но она меня не замечала. У нее были длинные золотисто-рыжие волосы, и она ускользала от меня, как комета. Ее звали…
- Глупая девчоночья гордость!
Нора отвернулась почти сердито. На песок падали слезы, и она с женской непосредственностью вытерла глаза хвостом кометы.
- Глупая мальчишечья робость, - признался Руно. И добавил, словно продолжая недавний разговор: - А мой идеал женщины - Нора Гай.
- Нора… Гай?
Через неделю они улетели на Марс, в свадебное путешествие.
В лайнере он сидел вместе со всеми в пассажирском салоне, и тем не менее привычный зуд единоборства с пространством снова охватил его. Когда в иллюминаторе возникло лохматое космическое Солнце, Нора, впервые увидевшая его, широко распахнула сияющие, праздничные, полные языческого преклонения глаза:
- Смотри, Солнце!
Он усмехнулся ее наивности:
- Подумаешь, Солнце! Обычная звезда.
Ее глаза погасли.