Почему-то вспоминаются губы Мэй Уэст. Когда-то я тоже хотел такой диванчик, но дизайнер мне объяснил, что он бы совсем не вписывался в общую атмосферу усадьбы.
Поля, поля. Господи, как красиво.
Трава.
* * *
Я вижу фигурку. Она довольно далеко, но я скачу быстро. Через несколько минут я понимаю, что это мужчина. Молодой мужчина. Он идёт навстречу мне по дороге. Я замедляюсь. Он не из местных: их я всех знаю. Он одет странно: в стиле сороковых годов. Мальчишка почти, и что-то неуловимо знакомое в его походке.
Он выходит на центр дороги и расставляет руки, пытаясь остановить меня, и кричит:
- Сэр! Сэр! Стойте! Прошу вас!
Я останавливаю лошадь шагов за пять до него.
- Сэр! Скажите, пожалуйста, а деревня Бленкинсшоп близко? Я туда иду?
Не люблю торопыг.
Я машу рукой за свою спину. Бленкинсшоп - это туда, дальше.
- Спасибо!
Он вприпрыжку огибает лошадь и бежит по дороге.
И тут я понимаю.
Неуловимо знакомое.
Чёрт!
Дьявол!
Это Харпер.
Харпер через двадцать лет. Вернулся.
Я разворачиваю лошадь. Во мне - ни капли удивления. Я серьёзен абсолютно. И зол.
Я догоняю его. Он недалеко убежал, и я кричу ему вслед:
- Харпер!
Он останавливается и оглядывается. Он успел сойти с дороги и уже пробирался через рожь, хотел срезать, наверное. Я спрыгиваю с коня и иду к нему. Он идёт навстречу.
- Джерри? - спрашивает он.
Я с размаху бью его по лицу.
Вы думаете, двадцать лет что-то могут стереть? Вы думаете, двадцать лет - это много? Он остался таким же молодым. Он был младше меня на шесть лет. А теперь - на двадцать шесть. Потому что он ни капли не изменился. Он и в самом деле не сбежал. Чёрт побери, он всё-таки сделал эту свою машину.
Он поднимается с земли.
- За что, Джерри? Джерри, всё за тот сад? - Он наивен, глуп с этим вопросом.
Ко мне возвращается хладнокровие.
- Нет, - отвечаю я. - За мать, которая сгорела как свеча через год после твоего исчезновения. - Я надвигаюсь на него. - За отца, который четыре года умирал от рака желудка, и не ты, а я носил ему утку.
Он отступает в рожь.
- За Рэйчел, которую фашисты угнали в лагеря и сгноили там в дерьмо! - Я ору. - За шесть лет войны, которых ты не видел! За то, что ты сбежал! За то, что ты… - Самообладание покидает меня.
Я бью его, и снова, и снова бью, и кричу:
- Ты знаешь, что такое бомбардировки? Ты знаешь, что такое - когда тебе отказывает единственная женщина, которую ты способен любить? Ты знаешь, что такое - когда вокруг трупы, а ты должен таскать их к грузовикам? Ты знаешь, что такое - когда тебе далеко за сорок и ты добился всего, но впереди уже нет ничего! Всё! Ты, дерьмо, ты бросил всех и сбежал в лучший мир, ты решил спрыгнуть с поезда, да? Сука! Маленький ублюдок! Сволочь!
В моей руке камень. Я бью Харпера, разминаю его лицо в кровавую кашу, он не двигается, он мёртв.
Я встаю. Камень выпадает из моей руки. Я бреду к дороге. Сажусь на Илайю, который покорно ждал всё это время.
Мои руки в крови.
И вдруг я понимаю.
Двадцать минут назад Харпер появился из мира, который закончился двадцать лет назад. Он хотел вернуться. Он обещал вернуться в той записке. Может, он не исполнил бы своего обещания. Может, он соврал.
Я не дал ему ни единого шанса сдержать слово.
Я убил не Харпера.
Я убил мать. И, может быть, отца. И, может, даже Рэйчел. Всех их - камнем, насмерть. Размесил по спелой ржи.
Прошлого не вернуть.
Я останавливаю коня. Спрыгиваю.
Трава. Спелая, свежая трава. Капельки: кап-кап, кап-кап. Как прекрасен этот бесконечный зелёный покров. Я вжимаю щёку в траву.
Я жду радостного вопля, который вот-вот прервёт моё единение с природой.
- Джерри!
Я жду этого крика. Я хочу услышать его снова.
Господи, как хочу!
Хочу…
Примечание автора
Удивительно, но "Здравствуй, Каин" - мой второй рассказ. Первый, "Вернуться героем", тоже есть в этом сборнике.
В "Каине…" я впервые попытался писать в настоящем времени, потому что в тот момент зачитывался Чаком Палаником, - и мне понравилось. Если честно, этот рассказ вообще не требовал фантастической составляющей, поскольку в своём психологическом аспекте был самодостаточен, но так как основной целью написания был конкурс РБЖ "Азимут", пришлось "ввинтить" в рассказ машину времени. На конкурсе, кстати, рассказ занял третье место. Неплохо для второй попытки.
С тех пор утекло много воды, но "Здравствуй, Каин" мне по-прежнему нравится (хотя изрядное количество рассказов, написанных в те времена, я впоследствии стёр и объявил несуществующими). И мне приятно, что он есть в этом сборнике.
Подземелья Третьего Рима
Я спрыгиваю вниз. Сначала кажется, что под ногами ещё как минимум метра два пустоты, но это не так. Когда сжимаешь зубы и перестаёшь бояться, спрыгнуть легко. Там не больше полуметра.
- Пошёл! - кричу наверх.
Даник лезет вторым. Он подвижный как обезьяна, лёгкий и выносливый. И очень весёлый: я ни разу не видел, чтобы он о чём-то грустил.
- Уф! - восклицает он, опускаясь на холодный бетон рядом со мной.
- Дальше! - кричу я.
Третьей идёт Майя. Её надо страховать: у неё слишком слабые руки при росте почти в метр девяносто. Вымахала девочка. Впрочем, она красивая, не отнимешь.
Последним спускается Ёрл. Длинное и дивное эльфийское имя, принятое в глубоком детстве, сократилось и стало удобной кличкой. Напоследок он цепляется хаером за какую-то фигню на стенке колодца и ойкает.
- Полчерепа оторвал, - говорит он уже спокойно. На лице - гримаса.
Я осматриваю свою команду.
- Ну, - говорю, - пошли.
Коридор узкий, стены серые и пыльные. Но есть чем дышать, это радует.
- И чё, это так вот тридцать лет и стоит? - спрашивает Даник.
- Ага, - отвечаю я. - С семьдесят пятого.
- Прикольно.
Всё не так и сложно. Легендарная "Волоколамская", она же "Стадион "Спартак"", она же "Спартаковская", она же "Аэрополе". Единственная подземная станция-призрак Московского метрополитена. Мы нашли спуск через воздуховод с первой же попытки. Ориентировались на северный выход (я прочёл где-то, что с южной стороны станции - глухая стена, выход не планируется). Верёвка, просто верёвка - и мы тут. Ну, конечно, карабины, то есть не совсем уж бечева, а трос альпинистский. Станция мелкого заложения, всё легко.
Идём по коридору. Майя радостно вскрикивает:
- Крыса!
Девушки обычно боятся крыс. Эта - не боится. Крыса, смешное пушистое существо, рассадник болезней, носитель бубонной чумы. Что тут страшного. По сравнению со свиным гриппом в Мексике - ничего.
Голос Майи эхом проносится по коридору.
- Тише, - говорит Ёрл.
Он всего опасается. Он оглядывается по сторонам и иногда светит фонариком назад. Я его понимаю. Идти последним неприятно.
Проход ведёт в нечто вроде тоннеля кабельной канализации.
- Это было на фотках Скорохода, - говорит Даник.
Было. Тут всё было на фотках Скорохода. Скороход спустился на станцию с цифровой зеркалкой и сделал всё, что нужно. Отличная фотосессия появилась в его Живом Журнале и на различных диггерских сайтах. Его фотографии пригодятся для ориентации на "Волоколамской". Я хочу найти что-нибудь такое, чего не нашёл он.
Мы идём вперёд и неожиданно оказываемся в тоннеле с рельсами. Здесь горят фонари.
- Интересно, это отвод или сейчас нас размажет? - спрашивает Ёрл флегматично.
За "Волоколамской" расположен пошёрстный съезд, это не секрет. "Отвод" - неправильный термин. Пошёрстный съезд соединяет разнонаправленные участки пути.
- Нормально, - говорю я. - Нам туда.
Мы идём по путям и метров через тридцать попадаем в основной тоннель. Где-то далеко шумит поезд.
Я оборачиваюсь.
- Так. Мы пережидаем поезд - и бегом по тоннелю за мной. Придавить нас не придавит, но если машинист подсечёт, что тут кто-то шляется…
- Понятно, - перебивает Даник.
Поезд проносится мимо. Это обыкновенный состав из вагонов типа 717/714, ничего особенного. Самые крутые составы ходят по Филёвской линии. Там ещё можно встретить легендарные Е и Еж. Мне они нравятся больше, чем новые "Русичи". Старые вагоны пахнут тем, чем должно пахнуть метро, - уютом, полутьмой. Там нет промежуточных вагонов, поезда составлены из головных, правда, с некоторых сняты моторы.
Поезд проходит.
- Пошли!
Мы выбегаем из боковой ветки и несёмся что есть мочи. По шпалам бежать довольно трудно. По станционным путям - проще, там есть углубление, чтобы случайно упавший на рельсы мог избежать поезда. Внутри тоннеля - просто шпалы, как на железной дороге.
Впереди - огни станции. Я прижимаюсь к левой стене и по железной лесенке взлетаю на платформу.
Больше всего я опасаюсь, что Майя споткнётся. Но всё в порядке.
Я иду и осматриваюсь. "Волоколамская" никогда не работала. От наземной "Первомайской" на Арбатско-Покровской линии осталась лепнина под крышей депо и два характерных въезда для поездов. На закрытой наземной "Калужской" (Калужского радиуса) до сих пор висят оригинальные светильники шестидесятых. "Волоколамская" - это просто бетонный скелет. Станция, которая родилась мёртвой.
Мы идём по платформе. Фонари достаточно яркие, как ни странно. Когда я проезжал мимо станции в поезде, они то горели, то нет. Нам повезло.
- Э-ге-гей!!! - орёт Даник.
- Сам ты гей, - отвечаю я, смеясь.
Михайлов и Скороход круты, ничего не скажешь. Но мы тоже сюда добрались. Я дотрагиваюсь до осыпающейся бетонной колонны. Ёрл осматривается. Даник что-то фотографирует. Майя обнимает одну из колонн.
- Ты чего делаешь? - спрашиваю.
Она поворачивает ко мне голову и счастливо улыбается.
- Его зовут Шаплюск, - говорит она.
Я помню, откуда это. Из повести Дяченко "Подземный ветер". Там были два фонаря - Шаплюск и Даюванн.
Я улыбаюсь. Она хорошая, когда улыбается. Когда Майя грустит, у неё под глазами появляются синяки. Это придаёт ей какой-то диковинный готический вид.
- А его - Даюванн! - говорит она, показывая на противоположный столб.
Мне хорошо сейчас. Друзья, заброшенная станция. Романтика.
Ёрл уже добрался до противоположного конца платформы. Там - единственный выход. Наверх поднимаются ступени. Он идёт по ним. Лестница заканчивается бетонной плитой.
Это просто. Станцию строили открытым методом: выкопали котлован, поверх настелили плиты. Так же поступили и со входами. Просто положили бетон - и всё.
Вот так ты поднимаешься всю жизнь вверх, стремишься к чему-то, борешься за что-то, зарабатываешь деньги, ездишь по чужим городам, любишь разных женщин, а тебя всё равно ждёт бетонный потолок заброшенной станции метро. Ты упираешься в этот потолок головой и падаешь вниз. А тебе кажется - что вверх. Что ты по-прежнему идёшь вверх.
Ёрл дотрагивается до ржавой сетки, которая не позволяет добраться до места, где лестница смыкается с бетонной плитой.
- Даник, щёлкни тут.
Раздаётся шум поезда. Они редко сейчас ходят. Раз в пять минут где-то. Вечер всё-таки, почти двенадцать.
Мы прячемся за ближайшими колоннами, Ёрл плашмя падает на лестницу. Поезд проносится, сверкая окнами. Даник появляется из-за колонны и ловит в прицел объектива Майю. Она отворачивается и прячет лицо.
- Не надо, - говорит она.
- Она не любит фотографироваться, - поддакиваю я.
Мне всегда хотелось сфотографировать её обнажённой, но это тайная фантазия. Впрочем, по-моему, не только моя, судя по взгляду Даника. Но Майя боится фотографироваться. Будто фотография забирает часть души.
Я помню, одна девочка старательно доказывала мне это. Она смешно тянула слова, говорила жеманно и медленно. Особенно забавным в её произношении было слово "наво-о-оз" - она училась в сельскохозяйственном, специальность "Животноводство" или что-то в этом роде, - которое звучало так, будто его произносит по меньшей мере императрица. Она очень боялась фотографии. Она не любила себя на фото. Она отворачивалась, когда видела на фото своих знакомых.
Майя - проще. Она просто не любит фотографироваться.
- Пошли под платформу, - говорит Даник.
Это нетрудно. С того же конца станции можно спуститься и попасть в подплатформенное пространство, в кабельную канализацию. Мы спускаемся по очереди: Даник, Ёрл, Майя, последним - я.
Тут можно стоять во весь рост, даже Майе.
Что-то бурчит и чухает за решёткой. Это насосная установка. Она ухожена, электрический щит выкрашен в синий цвет с жёлтым треугольником "опасность", какие-то вентили помечены красным. Тут бывают люди.
- Опа, так тут вовсю кипит работа! - говорит Даник, поднимая объектив.
- А ты что думал, - отвечает Ёрл, - поезда же ходят.
На самом деле, тут нет ничего интересного. Это просто бетонный недострой. Таких в городе - пруд пруди. Схватчики играют на них в свою "Схватку", "Дозор", "Encounter" и так далее. И я играю - правда, в штабе. Даник - полевой игрок.
Но у этого недостроя есть одно отличие. Это запретный плод. Сюда нельзя. Совсем нельзя. Как в депо, где на путях стоит знаменитый московский памятник "механическому Ленину". В тысяча девятьсот двадцать пятом году рабочие вагонных и паровозных мастерских пятого участка тяги соорудили чудовищную конструкцию из балок, колёс от локомотивов, каких-то перемычек, водрузили наверх небольшую статую Ленина и поставили это чудо в депо. Оно и поныне там, в любительском музее паровозного дела. Кстати, это не просто случайный памятник. Он даже вошёл в одну из хрестоматий по русскому авангарду.
- Эй, - кричит мне Даник, - ты чего там, заснул?
- Иду, - откликаюсь я.
Над нами проносится поезд.
Мы снова поднимаемся на платформу.
- Что-то скучно стало, - говорит Майя.
Она кружится прочь от нас по пустой платформе, вальсируя с человеком-невидимкой.
- Метро-два тут нет? - спрашивает Ёрл.
- Вообще-то есть, - неожиданно отвечает Даник.
Я поворачиваюсь к нему.
Тут не должно быть никакого Метро-2. Точнее, Д6. Название "Метро-2" привязалось к секретной системе сообщения в начале девяностых, когда какой-то лихой журналист написал о Д6 статью в "Огоньке". У Метро-2 всего пять линий - и ни одна не идёт на север. Нулевая линия проложена по центру Москвы; первая идёт от Кремля к аэропорту Внуково-2 и проходит через Ленинские горы, Раменский подземный город, Академию ФСБ; вторая линия соединяет Кремль с правительственным пансионатом "Бор"; третья линия ведёт к посёлку Заря, где под землёй базируется Генштаб; четвёртая соединяет станцию метро "Смоленская" с Барвихой.
В районе "Волоколамской" Метро-2 не должно быть.
- Где?
Даник показывает рукой в сторону удаляющейся Майи.
- Там, когда мы бежали, я видел сбоку ответвление путей, уходящих за стальную дверь. Бронированную.
Мы быстро идём в другой конец платформы.
Майя думает, что мы - за ней, и прячется за колонну.
- Пошли Метро-2 искать, - машет Даник рукой.
- Не хочу, - улыбается Майя.
Мы оставляем её позади, обнимающуюся со своим Шаплюском.
Раздаётся шум поезда. Мы прячемся за столбы.
Переждав, подходим к краю платформы.
- Нужно пропустить следующий, - говорит Ёрл.
Я утвердительно хмыкаю.
Ждать приходится долго. Я смотрю на глухую стенку, Даник фотографирует общий вид станции. Где-то посередине танцует Майя.
Поезд приближается.
Я ощупываю стену и вдруг понимаю, что серая штукатурка отваливается прямо под моими руками, а под ней - красный кирпич и потрескавшийся раствор в швах. Я достаю нож и стучу рукояткой по кирпичам. Звук - гулкий.
В этот момент мимо проносится поезд. Я едва успеваю убрать нож, как Даник командует:
- Пошли.
Мы стартуем.
И действительно, буквально в двадцати метрах от платформы рельсы разветвляются. Одна ветка уходит за широкую стальную дверь.
- Ты и в самом деле думаешь, что это Метро-2? - спрашиваю я.
- А что?
- Может, обычное бомбоубежище. Щёлкай, и пошли обратно: тут опасно.
Даник фотографирует дверь.
Суть в том, что я уже не думаю ни о какой двери. Я думаю о стене. Почему с одной стороны лестницу просто накрыли бетонной плитой до лучших времён, а с другой - ещё и кирпичом заложили?
Мы выползаем на платформу, где нас встречает Майя.
- Ну что?
- Даник слажал, - улыбаюсь я.
- Типа эт-та, - Даник имитирует произношение гопника, - заткнись, тип-па.
Майя хихикает.
Я обращаю их внимание на стену.
- Смотрите, - говорю. - Тут всего-то слой кирпичей. Закладывали что-то впопыхах.
Ёрл хмыкает, ощупывает стену.
- А чего думать, рубить надо, - говорит Даник и жестом Рэмбо извлекает из-за спины кирку.
Мы взяли две кирки - на всякий случай. Зацепиться за что-нибудь или устроить погромчик.
- Минут двадцать, - оценивает Даник.
Я уже бью по стене.
Серое покрытие отлетает легко. Пыль попадает в глаза. У Майи должны быть очки - обычные, не защитные, но тоже поможет хоть чуть-чуть.
- Май, у тебя очки далеко?
- Вообще не брала.
Собрались, называется.
Мы лупим по стене что есть сил. Под штукатуркой и первым слоем кирпича обнаруживается второй. Шум поезда заставляет нас присесть и сделаться невидимыми.
Данила первым пробивается через стену. Его кирка уходит в никуда, проваливается в пустоту. Он рвёт её на себя и титаническим усилием умудряется выворотить штук пять кирпичей за раз.
- Кирку сломаешь, - скептически говорю я.
Ёрл забирает кирку у Данилы и подменяет его.
Мы работаем ещё около десяти минут. Идёт всё хуже: слабое место мы пробили, вокруг него раствор много крепче. Каждые несколько минут проходит поезд: но это хорошо, потому что без отдыха тут не справиться.
Впрочем, уже полпервого, кажется. Скоро поезда закончатся.
- Кстати, тут "Билайн" ловит, - говорит Майя.
Данила проверяет свой мобильник:
- И "МТС".
У меня и у Ёрла - "Билайн", нам проверять нет смысла. Но то, что мобильник берёт, - это очень хорошо. В каком-нибудь экстремальном случае можно позвать на помощь.
Мы продолжаем работу. В отверстие уже получится протиснуться, но мы хотим расширить его до такой степени, чтобы можно было пройти легко. Ёрл светит фонариком в отверстие, я тоже заглядываю.
Вверх, к бетонной плите, перекрывающей выход, идёт такая же, как и с противоположной стороны, лестница. Только вот посередине этой лестницы чернеет провал размерами примерно два на три метра. А что в провале - разглядеть не получается.
Мы смотрим друг на друга и начинаем долбить стену с удвоенной силой.