Я пил на кухне чай с хрустящими хлебцами. Катя вышла из ванной в красном махровом халатике, села напротив меня. Того детского наивного выражения, которое когда-то, на Costa del Sol, привлекло мое внимание, давно уже не было на Катином лице. Ее лицо, с высоко поднятыми черными тонкими бровями, с приоткрытым маленьким ртом, теперь выражало озабоченность, а сейчас еще и усталость и, я бы сказал, насыщенность неприятностями жизни. Мне захотелось погладить Катю по голове, приласкать, сказать ей ободряющие слова. Но я просто поставил перед ней чашку:
- Может, попьешь?
- Ладно, налей. - Катя потянулась к хлебцам. - Знаешь, что сказала Ольга Викторовна? Утром Джамиль ей говорит, что видел страшный сон. Будто они прощаются на берегу океана, и он, Джамиль, садится в лодку, берется за весла и уплывает. Ольга кричит ему: "Когда ты вернешься?" А он отвечает: "Никогда". Подумай, какое жуткое совпадение.
- Да, совпадение, - сказал я. - Совпадение во времени двух причинно не связанных событий, имеющих одинаковый смысл, кажется сверхъестественным. Юнг называл это синхроничностью.
- Кто называл?
- Карл Юнг. Я тебе о нем рассказывал.
- А, это тот ученый, к которому влетел в окно жук?
- Да, тот самый.
Уж не помню, в связи с чем я рассказал однажды Кате эту известную историю из области психоанализа. К Карлу Юнгу обратилась за помощью тяжело больная женщина. Она уже потеряла надежду на излечение - и вот, прослышав о Юнге, приехала к нему на прием. И пустилась подробно рассказывать о болезни. Как раз она излагала Юнгу свой сон о том, как ей подарили золотого скарабея, и тут послышался легкий стук в окно. Юнг отворил окно, и в комнату влетел жук - местная разновидность того скарабея, которого в Древнем Египте считали священным. Женщина была настолько поражена этим совпадением, что быстро пошла на поправку. Возможно, уверовала, что жизненный ресурс еще не исчерпан.
Однако странный сон Джамиля зацепил меня. С чего это приснилось ему, что он садится в лодку и уплывает в океан? Когда я вижу во сне, как мы налегаем на весла и гоним шлюпку по синей воде, чтобы загарпунить кита, то это можно понять. Я с детства, самого раннего, мечтал уйти в океан. Наверное, в меня впечатаны морские гены (если таковые существуют). Но Джамилю, абсолютно сухопутному человеку, - ему-то почему показывают морской сон?
Мы с Катей пили на кухне чай с хрустящими хлебцами. Из-за стены доносились угрожающие крики и выстрелы - то одиночные, то длинными очередями. За окном истекал тусклым фонарным светом долгий февральский вечер.
Спустя два дня в ритуальном зале Троекуровского кладбища проходила панихида. Мы с Катей приехали за полчаса до ее начала, но уже было много народу. В медленно текущей очереди мы приблизились к гробу и положили красные розы на длинных стеблях. По грудь в цветах лежал Джамиль в костюме-тройке, в белой сорочке с черным галстуком. Странно, но я не сразу его узнал. Давно ведь не видел. Он былседой, с сильно поредевшими над лбом волосами. На его лице - широком, с синеватым оттенком, с мешочками под закрытыми глазами - я прочел выражение недовольства. Он будто кричал безмолвно: "Да вы что? С ума посходили?" Катя быстро перекрестила его.
Тихо играла музыка - струнный квартет.
В нескольких шагах от гроба на длинной скамье сидели родственники Джамиля. Ольга, заметно располневшая, со знакомой трудной складкой между бровями, с незнакомой взбитой прической, сидела очень прямо, неподвижно, одетая во всё черное. Когда мы с Катей подошли со словами соболезнования, Ольга секунды на три задержала на мне взгляд и медленно молча кивнула. Рядом с ней сидела мама Джамиля, молодящаяся дама лет шестидесяти пяти. Я помнил ее: в наши школьные годы она была розоволицей блондинкой, строго требовавшей, чтобы я немедленно разулся, когда входил в их квартиру. Я знал, что ее муж, старый гинеколог, умер довольно давно. Вытирая платочком заплаканные глаза, она воззрилась на меня, когда я произнес сочувствие, поблагодарила, но, кажется, не узнала.
А вот Адиль, сидевший рядом с ней, узнал.
- Хомячок? - сказал он. - Ну, ты почти не изменился.
- Прими мое сочувствие, Адиль.
- Да-да. Убили нашего Джана…
Он был пузатый, облысевший, с седыми, неровно подстриженными усами. А ведь какой был когда-то красавчик - мускулистый борец, победитель спартакиад и женских сердец. Я знал, что Адиль редко бывает в Москве, у него какой-то бизнес в Баку.
- Отец тоже хотел прилететь, - сказал он, - но врачи не пустили. Болеет сильно. Смерть Джана его совсем подкосила.
По другую сторону от Ольги сидела, обливаясь слезами, ее сестра Светлана. Я, конечно, помнил ее, она была не такая красотка, как Ольга, но тоже прекрасно сложена. Светлана была профессиональной бегуньей, ей принадлежало несколько рекордов, в том числе и всероссийский. А с мужьями ей не везло. Первый муж, прыгун с шестом, оказался жутким бабником, ни одной юбки не пропускал, - Светлана терпела год, терпела два, а потом прогнала прыгуна. Второй муж тоже был из мира спорта, пловец с олимпийскими достижениями, с весьма серьезными намерениями, - вдруг он угодил в автокатастрофу, врачам не удалось его спасти. Теперь Светлана замужем за скалолазом Тимохиным - это я знал от Кати.
А увидел его тут, на похоронах Джамиля, в первый раз. Рядом с плачущей Светланой сидел широкоплечий блондин не блондин - человек средних лет с желтоватой шевелюрой, будто растрепанной от постоянного трения о скалы. Впрочем, он уже давно не занимается скалолазанием (это я тоже знал от Кати, от кого же еще), а имеет какой-то бизнес. Вернее - имел. Что-то производил он для огородников - сетки, покрытия для теплиц, - но прогорел. И еще какую-то потерпел неудачу, еле выкрутился. А теперь у него было охранное агентство - это всё, что я знал о нем. Никогда, повторю, я раньше не видел Тимохина, а теперь взглянул, и его лицо показалось мне странно знакомым.
Началась панихида. Нет, не церковная, а гражданская (Джамиль не был верующим). Очень тепло говорили о нем друзья и коллеги по бизнесу - люди солидного вида, хорошо одетые, при галстуках (кажется, я один тут был в джинсах и старом своем пуловере, прежде в сине-голубых ромбах, а теперь неопределенного цвета). Молодой самоуверенный очкарик, помощник известного депутата Госдумы, сказал, кивая головой на каждом слове:
- Джамиль был потрясающе удачлив. Всё, за что он брался, приносило успех. Это свойство восхищало нас, его друзей…
"И вызывало, наверное, зависть", - подумал я. Ну как же: богат и успешен, красавица жена - такие "свойства" не только восхищают.
- …Располагал к себе людей, - говорил другой оратор, кудрявый франтоватый малый (от Кати я потом узнал, что это - весьма модный кутюрье). - Особенно женщин. Да, это точно. Его все любили, да. Решительно все…
"Какими, однако, друзьями обзавелись они, Джамиль и Ольга", - думал я, стоя среди хорошо одетых людей с печальными лицами. Такая удавшаяся жизнь… и так нелепо оборвалась…
- …не только отремонтировали здание, но и сменили всю мебель. Устроили компьютерный класс, - говорил, грассируя, пожилой человек со старомодной седоватой эспаньолкой. - На пожертвования Джафарова наш детский дом совершенно преобразился. Его благотворительная деятельность - замечательный пример…
"Благотворитель", - думал я. Но в прежние годы Джамиль вовсе не отличался щедростью. Напротив, был расчетлив и прижимист; о таких, как он, говорили: лишней копейки не потратит. Вероятно, и благотворительность была его рассчитанным шагом… Впрочем, не знаю, не знаю… De mortuis aut bene, aut nihil…
Джамиля похоронили там же, на Троекуровском кладбище. Опять говорили речи. Ольга стояла над гробом будто окаменевшая. А сестра ее Светлана прямо-таки рыдала в голос. Плакала и мама Джамиля.
Потом автобусы привезли всех граждан в одно из принадлежавших Джамилю кафе. Там уже были накрыты столы, мы расселись, и начались поминки. Руководил ими тот же самоуверенный помощник депутата.
Я слушал вполуха. Поглядывал на стену, расписанную ярким восточным орнаментом, на изображение жеманно улыбающейся круглолицей девы в саду, среди созревших красных гранатов. Напротив меня, наискосок, сидела Ольга - очень прямая, с незнакомой высокой прической, со знакомой складочкой между бровей. Она ничего не ела, только пригубливала из фужера с красным вином после каждого тоста. А тостов было много, говорили о Джамиле: какой он порядочный, а в бизнесе это самое главное - порядочность, ну и, конечно, какой он умный, и энергичный… и как странно, что приходится употреблять глагол "был"…
"Джонни Уокер", шведский "Абсолют" и прочие первоклассные напитки делали свое дело - горячили головы, повышали голоса. Невольно я прислушался к спору, возникшему между помощником депутата и Адилем.
- Чепуху городите! - кричал Адиль, заметно раскрасневшийся от выпивки. - Это только политикам-шмалитикам было нужно! А нам совсем не нужно!
- Кому это - "нам"? Спортсменам? - сыронизировал помощник депутата.
- Народу Азербайджана! В том числе и спортсменам! Зачем нам было отделяться? Мы прекрасно вместе жили с русскими, грузинами, евреями…
- С армянами, - вставил помощник.
- Да, и с армянами! - выкрикнул Адиль. - Если б они не начали карабахскую истерику, никто бы их не тронул! У меня были друзья армяне, я их не выгонял из Баку!
- Вы, конечно, не выгоняли, но ваши сограждане…
- Никакие не сограждане! - Темно-карие глаза Адиля пылали, седые усы топорщились. - Сволочи политики всё заварили! Была большая страна…
- Адиль, успокойся, - сказала Ольга.
- Да разве можно об этом спокойно? - Адиль, однако, сбавил тон. - Ездили друг к другу, соревновались, а эти взяли и кинули всех нас на лопатки. А теперь - что, всем хорошо стало жить?
- Теперь, - сказал мой сосед по столу Афанасий Тимохин, - ваши сограждане завладели московскими рынками.
Он это тихо сказал, ни к кому не обращаясь. Но Адиль услышал.
- А-а, московские рынки! - воскликнул он. - А чего же вы, москвичи, пустили туда моих сограждан? Наполнили бы рынки своими фруктами-шмуктами, тогда азербайджанцы и не сунулись бы. Не скажешь, Афанасий?
- Ничего не скажу. - Тимохин с усмешкой обратился ко мне: - Передайте горчицу.
Я посмотрел на него - и обмер от внезапного удара памяти: у Тимохина углы рта оттянуты чуть не до ушей, губы - как неровная нитка…
И снова, снова нахлынул страшный сон: в красноватом свете заката косо уходит под воду черная корма лодки…
Я передал Тимохину горчицу и сказал:
- Но ведь тогда никто не утонул?
- Вы о чем? - не понял он.
- Ну, когда кита загарпунили. Не помните разве?
- Какого кита? - В прищуре его глаз было что-то острое, режущее. - Вы меня с кем-то путаете.
- Возможно… Извините…
Я не решился спросить, метнул ли онтогда в кита второй гарпун. Я только помню, что раненый кит нырнул, резко натянув канат, и наша лодка стала тонуть, мы все, и капитан тоже, оказались в воде, но, кажется, никто не утонул, потому что нас подобрала вторая лодка…
"О Господи, опомнись!" - сказал я себе. Мало ли что может присниться. Нельзя же продолжать наяву странное ночное кино. Права Катя, когда говорит, что нечего забивать себе голову выдумками о прошлой жизни. Даже если она и была на самом деле.
5
Ну и дела!
Сидел себе спокойно над книгами, в табачном дыму, некто Олег Хомяков, строчку за строчкой переводил никому не ведомого маратхского поэта - и вдруг всё разом изменилось.
Из-за Адиля, конечно. Из-за Адиля с его бешеной энергией.
- Хомячок! - прокричал он в мобильник. - Хомячок, мы нашли бабку, она полуглухая, но зрение хорошее. Она видела, как они вышли из машины…
Я сразу понял: "они" - это убийцы Джамиля, которые бросили в Кузьминках машину.
- Ну-ну? - говорю. - Что бабка рассказала?
- Она сидела на скамейке у подъезда дома номер тридцать два, она целыми днями там сидит. Подъехала, говорит, синяя машина. Подъехала и стоит, долго никто не выходил. Ну, бабке торопиться некуда. Полчаса, говорит, прошло, а может, больше, потом из машины вылезли двое. Один длинный, другой пониже, оба в темных куртках, в кепках. Который ниже - с косой.
- С косой? - переспрашиваю.
- Так бабка сказала: коса сзади торчала. Вылезли оба и быстро пошли к парку Кузьминскому, или как он там называется.
Спрашиваю, изготовили ли фоторобот.
- Да какой фоторобот? - прокричал Адиль. - Довольно далеко бабка сидела, лиц не разглядела, только косу заметила. Теперь такая мода-шмода, мужики косу носят. Я чего звоню, Хомячок? Послезавтра девять дней, Ольга просит прийти. Приходи со своей женой. Или она кто тебе? Подруга?
Разговор этот вызвал у меня тревожное чувство. Я долго ходил по комнате из угла в угол, курил подряд, скользил взглядом по корешкам книг на стеллажах - как будто в них, книгах, содержался ответ на вопрос: кто?
Я знал, конечно, что следствие шло, что оперативники опрашивают всех, кто так или иначе были связаны с Джамилем по бизнесу. Знал со слов Адиля, принявшего активнейшее участие в следствии, что за два дня до убийства у Джамиля был неприятный телефонный разговор. Это Ольга ему, Адилю, рассказала. Был вечер, они сидели в кухне, ужинали, и тут раздался звонок. Джамиль взял трубку. Слушал с кружком нацепленного на вилку поджаренного баклажана (он эту еду очень любил), потом сказал: "Да, да, понял. Только одно мне неясно: гарантии. - И, опять послушав, повторил: - И всё же это не гарантировано… Понимаю, но не могу. Без серьезных гарантий невозможно… Извини, не могу". И положил трубку. "Вечно недоволен, - пробормотал сердито. - Надоел, черт его дери…" "А кто звонил?" - спросила Ольга. "Неважно", - сказал Джамиль.
Установить, кто звонил, не удалось: "вечно недовольный", вероятно, звонил из будки автомата. Подозревала ли Ольга кого-то? Не знаю. Адиль вычислил одного деятеля, крикливого и вспыльчивого карачаевца, поставщика ранних овощей, с которым у Джамиля бывали споры. Но карачаевец всю зиму сидел у себя в Черкесске, так что… впрочем, я не сыщик.
Что до синих "жигулей", то выяснилось, что машину угнали в день убийства с одной из улиц Марьиной Рощи, а ее владелец, пожилой переводчик не то с китайского, не то с японского языка, лежит в больнице после урологической операции.
Следствие шло трудно.
На поминках девятого дня народу было заметно меньше, чем в день похорон. Проходили они не в кафе, а на квартире Джафаровых. Она, квартира, поразила меня абсолютным несходством с обычными московскими двушками-трёшками. Во-первых, потолки были раза в два выше, а вместо привычных развесистых люстр на них размещались два ряда ламп, утопленных в бетоне - или из чего они, такие потолки, сделаны. Во-вторых, квартира была двухуровневая, а из скольких комнат она состояла, не знал никто, кроме, разумеется, хозяев и этого, как его, ДЭЗа. Мы сидели за овальным столом в зале, стены которого были увешаны картинами в дорогих рамах. Одна, самая большая, несомненно была написана Айвазовским - бурное темно-зеленое море, катятся белопенные валы, вдали корабль с зарифленными парусами, а на переднем плане зловещие черные скалы. Остальные картины тоже были хороши, но - главным образом из авангарда, который меня не волнует. Так, пестро, разнообразно, а то и вовсе безобразно. Словом - модно.
Помощника депутата на сей раз не было, и обязанности тамады исполнял Адиль. Во время его речи спустились по изящно изогнутой лестнице две девочки лет восьми-девяти - сероглазые, в одинаковых голубых платьицах с кружевными воротниками, русые волосы заплетены в косички.
- А вот и мои племяшки, - воскликнул Адиль, - две половинки моего сердца! Идите сюда, азизим!
Девочки были прелестные, их усадили за стол между Ольгой и Адилем, и они сразу заговорили между собой, затараторили. Ольга строго сказала им что-то, и девочки, замолчав, принялись за еду.
Адиль мне первому предоставил слово: мол, одноклассник нашего дорогого Джамиля, старый друг. Я подтвердил - да, дружили, в одной команде играли в баскетбол, призовые места занимали на межшкольных соревнованиях… Джамиля все любили в школе, ну как же - он и спортсмен, и красавчик, и математическая голова, ему сам Адам Адамович прочил большое будущее в науке… Тут я малость запнулся (будущее-то у Джамиля оказалось не в науке, а в коммерции), а Ольга вдруг сказала, что Джамиль заочно окончил высшие экономические курсы и работал над диссертацией - очень жаль, что не успел довести ее до защиты. И пошел, прерываемый тостами, разговор о том, как серьезно Джамиль относился к экономике и какие строил планы развития бизнеса - не только ресторанного, но и, оказывается, всероссийского. Такая замечательная была голова…
Черт, не надо было, наверное, налегать на "Абсолют". Уже и Катя, сидевшая рядом, спросила:
- Ты что, хочешь выпить всю эту толстую бутылку? Остановись.
Такую хорошую, мягкую водку мне раньше пить не доводилось. Может, она и на самом деле была абсолютным решением идеи водки? Вопрос интересный. Впрочем, абсолютного на Земле нет ничего - иначе остановилось бы развитие… черт, опять меня занесло куда-то в сторону от обычного течения жизни…
Девочки-близняшки, съев по большому куску белоснежного торта, по команде Ольги вылезли из-за стола и стали подниматься по лестнице. Их косички торчали в разные стороны… Может, "Абсолют" ударил мне в голову, но вдруг представился мне малый, лезущий по лестнице… по лестнице, приставленной к стене… а стена еще не достроена, такая оранжевая кирпичная кладка… у малого в руках как будто доска, а сзади из-под кепки торчит коса, перевязанная черной ленточкой… и небо над ним голубеет…
Чертовщина какая-то! "Протри-ка глаза", - скомандовал я себе. Это девочки в голубых платьицах поднимаются по лестнице в неведомые покои… дочки Ольги и Джамиля… да-да, они могли бы быть твоими дочками… твоими и Ольгиными… но Олятогда не хотела детей… а ты, пьяный человек, тогда и не думал жениться… ах, как печально всё это…
А время, по своему обыкновению, незаметно текло, и гости стали расходиться. Уже и мы с Катей встали из-за стола, но не успели произнести прощальных слов: вдруг между Ольгой и Светланой возникла перепалка. Я знал, что сестры и прежде ссорились, но мало ли что бывало в прежние времена…
- Ты же всегда делаешь только по-своему! - кричала Светлана, сердито глядя на сестру. Щеки у нее были в красных пятнах.
- А с чего ты взяла, что Руслана надо заменить? - холодно, не повышая голоса, сказала Ольга. - Руслан ничем не хуже охранников твоего Афанасия.
- Разжирел он, реакция не та! Но ты же никогда не слушаешь…
- Прекрати орать.
- Только свои дела на уме! Вместо того, чтобы заботиться о Джане…
- Девочки, не надо, прошу! - вмешался Адиль, делая быстрые, как бы разнимающие жесты. - Не надо!
Я так понял, что муж Светланы Афанасий Тимохин, владелец охранного агентства, предложил заменить некоего Руслана, телохранителя Джамиля, своим, более ловким, охранником - а Ольга не захотела. Кстати: а где Тимохин? Почему не пришел на поминки девятого дня?
В полупустом вагоне метро, когда ехали домой, мы с Катей сидели молча. Я посмотрел на ее тонкий белый профиль, на полуприкрытый веком карий глаз, спросил:
- О чем ты думаешь, Катенька?
Она повернула ко мне голову:
- У нас в турфирме давно болтали, что он с ней жил. А мне не верилось. Ведь они такая хорошая пара…
- Постой. Кто с кем жил?