Накачанный - не специально, просто такой крепенький - желтоглазый (именно желтоглазый) и длинноволосый, почти как Роман, мальчишка, назвавшийся Вадимом Толубеевым, всё время играл длинным ножом. У него, кстати, я и правда заметил шрам, и неплохой - во всю грудь справа, от ключицы до соска. Мне показалось, что я ему совершенно неинтересен.
Оля Назарова, третья девчонка в компании, была невысокая толстушка с косой, из‑за своей упитанности явно не комплексовавшая и весёлая.
Тёмно–русый, круглолицый, как Максим, но высокий и кареглазый - один такой кареглазый в компании - мальчишка, Дима Лукьянов, единственный поднялся и пожал мне руку. Правда, я не ощутил ни в ком недружелюбия. Хуже всего были пожалуй равнодушие Вадима и какая‑то непонятная ирония Антонины. Остальные, похоже, были готовы со мной подружиться.
Я так почувствовал, а я уже упоминал, что неплохо чувствую людей при первом знакомстве.
Юрка между тем уже разделся и полез в воду, толкая перед собой баллон с ухитрявшейся царственно на нём возлежать Нинкой - похоже, им нравилось играть в Величественную Госпожу и Влюблённого Слугу. Я, посматривая по сторонам, тоже стащил бермуды, скинул кроссовки и уселся на песок. Никто не спешил со мной заговаривать, но и чужим я себя тоже не ощущал - и внезапно с удивлением понял, что, пожалуй, нашёл друзей.
Это было странное ощущение.
- Что умеешь? - деловито, но в то же время дружелюбно поинтересовался вдруг Паша, переворачиваясь на живот и глядя на меня.
- Отстаааань от него, Зуб, - протянула веснушчатая Аня. - У нас выходной. Законный. Давайте отдыхать и песни петь.
- Нет, кто как, а я только сейчас от вони отмылась, - заявила толстенькая Оля. - Но всё равно зря Юрка нас отослал, вон как получилось… Ни за что больше в болота не полезу.
- А малярия? - спросил Коновалов. - Малярия как же? Это же такое наслаждение! Поймать анофелеса, - он сделал такое реалистичное движение рукой в воздухе, что все засмеялись. - Препарировать его… - он шевельнул пальцами. - Извлечь возбудитель… - он причмокнул, как бы разглядывая что‑то, зажатое в щепотке.
- Смейся–смейся, - беззлобно отмахнулась под общий смех Оля. И повернулась ко мне: - Ты их меньше слушай. Как что, так они ко мне бегут. Зимой… - она устроилась удобнее.
- О не–е-ет!!! - взвыл долговязый Витя.
- Зимой, - невозмутимо продолжала девчонка под общее хихиканье разной степени ехидности и громкости, - гуляю я по центральной площади у ёлки. Согласись, уже само по себе страшно… - я кивнул, хотя не очень понимал, что тут страшного. - Вся в красивой шубе и новогоднем настроении с головы до пят. Ни о чём худом не помышляю, ни–ни. Вдруг появляется эта безумная банда, - она кивнул в сторону неба, - Редиска, Великий и Ужасный, а с ним - Братья Зуб… - чьё‑то хихиканье стало истерическим. - Редиска с треском разрывает на себе всё до тельняшки, на его могучую голую грудь сыплется новогодний снег…
- Не было, - быстро ответил Витя, и я понял, что Редиска - это он. От Редина, ну конечно…
- Было… - в сторону сообщил Зубков–младший. Я не видел его лица, но по голосу было слышно, что он улыбается.
- Предатель, - презрительно и грустно сказал Редин. - Топчите меня и мешайте с грязью… ииииихххх!!! - он улёгся лицом в песок, а Оля продолжала:
- Все трое - в снегу нашего Второго Всенебесного Отечества. Ломятся ко мне по площади так, как будто… - она задумалась, подыскивая сравнение. Все заинтересованно ждали. Потом махнула рукой и пояснила: - Как будто так и надо. Падают передо мной на колени, хватают меня за руки, лобызают их и мои красивые новые сапожки…
- Кхгм… - громко произнёс Паша. Оля быстро посмотрела на него и согласилась:
- Да, Старый Зуб не падал. Он, как всегда, остался стоять во весь свой внушительный рост, могучий и непоколебимый, потому что коленки не гнулись от ужаса… - Паша махнул рукой. - Выясняется, что они притащили сюда роженицу…
- Роженицу?! - не выдержал я. Мир передо мной стремительно разворачивался в многомерное яркое полотно, игравшее всеми красками… и я уже не знал, что с этим делать.
- Роженицу, - кивнула Оля. - Обычное дело, но такая паника поднялась… Короче, когда я до завода добралась, там и без меня родили. Но самое интересное, что там с ней ещё один человек сидел…
- Ну я сидел, - лениво отозвался Коновалов. - Сидел. Пока ты там телепалась в своей красивой шубке по сугробам, я всё и сделал, как надо…
- …и доложил мне, что вес ребёнка - примерно как "калашников", - победно заключила Оля. - Потом подумал и обстоятельно добавил: "Незаряженный."
- Погоди, ты врач, что ли? - уточнил я недоверчиво, переждав общий хохот. - Тебе сколько лет‑то?!
- У меня родители врачи, оба, - ответила толстушка. - Мама гинеколог как раз, отец - хирург. Ну я и поднабралась опыта, чуть ли не с рождения… И путём упорного самообразования.
- Я с вами две минуты, и мне всё время кажется, что меня разыгрывают, - признался я неожиданно для самого себя. Никто не стал смеяться или возмущаться, только Роман заметил:
- Это ещё ничего. Юрку мы бить собирались, он со слезами нас уговаривал - пойти с ним и посмотреть, что там и как.
- А у кого‑нибудь, - я оглядел всех, - есть соображения, что это такое на самом деле?
- Ты про переход? - спросил Роман. - Никаких. Какой‑то природный фокус, выверт…
- Но ведь завод же на этом месте сто лет стоял! - потряс я рукой.
- Ну и что? - пожал плечами Роман. - Стоял. Может, только недавно эта дырка образовалась… Беспризорники её случайно нашли. Ян нашёл.
- Второй раз упоминаете, - заметил я. - Кто такой этот Ян?
- Ну, если уж ты к нам присоединился, то Яна ты точно увидишь, - пообещала Аня.
- Юрка сказал, что ты петь умеешь и на гитаре играть, - вдруг как будто очнулся Сашка. Я кивнул, удивившись, когда же мой кузен успел это сообщить. - Бардов уважаешь?
- Бардов, старый металл, советский, из западных - "Manowar", - конспектировал я свои пристрастия.
- Знаешь Цоя, "Последний герой"? - я кивнул. - Это что‑то вроде гимна у нас. не вообще, а именно у нашей команды.
- Доброе утро,
последний герой!
Доброе утро -
тебе и таким, как ты!
Доброе утро,
последний герой!
Здравствуй,
последний герой…
- прочёл–пропел я. И услышал голос Вадима, не перестававшего играть ножом:
- Вот именно…
…Весь этот день дотемна мы провели на речке. Купались, играли в водное поло лёгким мячом (правил толком никто не знал, но от этого было только интереснее), играли на гитаре, пели, жарили сосиски, за которыми мои новые знакомые сбегали куда‑то в ларёк. Плавали - по очереди и кучей - на баллоне. Дурачились, шутили - и только когда сумрак начал опускаться на реку, а наверху, над откосом, зажглись огни - засобирались по домам. правда - не очень активно, нехотя. Как бы и собирались, и не спешили… а мобильники то и дело пищали разные мелодии в кучках одежды, перебивая друг друга. Это было смешно - о мальчишках и девчонках, ходящих в иной мир, как в свой двор, беспокоились самые обычные мамы и папы.
Или это всё‑таки выдумка? Глобальный розыгрыш приезжего лоха?
Я натянул бермуды, но не спешил обуваться, слушая, как Сашка рассказывает анекдот:
- Сидит, значит, Ворона на дереве в полном альпинистском снаряжении. Вся в карабинах, кошках, с рюкзаком, в клюве, вестимо, сыр…
- Пармезан? - спросила Оля. Сашка покосился на неё и ответил спокойно:
- Пошехонский… Так вот. А тут бежит мимо Лиса: " - Ой, ворона! Какие у тебя крутые карабинчики! Все блестят, переливаются! - а ворона ей: - Умгум… - а лиса: - Ой, ворона! Какие у тебя кошечки из нержавеечки! - А ворона ей: - Умгум… - лиса снова: - Ой, ворона! Какой у тебя рюкзачок кожаный! - а ворона ей опять: - Умгум… - ну, лиса дошла и орёт: - Слышь, ворона! Тут знающие люди говорят, что никакой ты не альпинист, а все прибамбасы для понта на себе тягаешь… - ворона как каркнет: - Фигня–я-я–я!" - Сашка выдержал драматическую паузу и закончил: - Сыр выпал и повис на страховке…
Я посмеялся, хотя мне было не очень смешно, потому что в этот самый момент позвонила тётя Лина, и Юрка пообещал, что придёт через полчаса, когда проводит Нинку.
- Да вот он, тут, со мной, - закончил Юрка и. показав мне мобильник, сделал губами: "Про тебя спрашивает!" Я кивнул и улыбнулся.
Хотя и улыбаться не было желания.
Ни малейшего.
Сашка с обеими девчонками - Ольгой и Аней - ушёл первым; вместе с ними пошли Димка Лукьянов и Витька Редин. Они уже исчезли в темноте, когда оттуда послышалась гитара и голос Коновалова:
- Глухо лаяли собаки
В убегающую даль…
Я явился в чёрном фраке -
Элегантный, как рояль.
Вы лежали на диване -
Двадцати неполных лет…
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет…
К нему присоединились другие мальчишки:
- Расположен
кверху дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
А я думал,
я всё думал -
Убивать? Не убивать?
Уличный концерт прервал злобный женский визг:
- Ды коды ж вы заткнётись, падддддддонки, сво–ло–та–а-а малолетняя…
- Пэ–э-эрдон, ма–адам, - раздался голос Сашки, а затем - звонкий хохот девчонок, потому что послышалось очень громкое, очень похожее и очень гнусавое подражание саксофону - типа "ууу–ммм–па–ба, уммм–па–ба, па–ба–па…"
Похоже, оппонентка задохнулась от негодования.
Юрка тоже слинял (они с Нинкой вместе укатили баллон), но я на него не обиделся. Не со мной же ему целоваться? Пашка с Димкой и Максим тоже ушли вместе. Остались кроме меня Роман и Вадим. Вадим, хотя и полностью оделся, сидел на берегу и бросал в воду камешки. Роман, качая кроссовками в руке, спросил его:
- Пойдёшь?
- Скажи там, что я попозже, - ответил Вадим и махнул рукой - нам обоим: - Пока.
- Пошли, провожу, - кивнул мне Роман. Я хотел было сказать, что ничего не боюсь, но потом сообразил, что он и не имел в виду это - а просто думал, что я не найду дорогу. Я её отлично запомнил, но отказываться не стал.
Как не стал и обуваться.
Мы поднялись переулком. Горели редкие фонари окна домов, было не так уж темно, как казалось у речки и довольно многолюдно - на лавочках тут и там сидели компании разных возрастов (от предподросткового до глубоко пенсионного), обсуждавшие насущные проблемы, кто‑то ещё катался на великах. Особого шума слышно не было. Земля оказалась тёплой, я только немного боялся распороть ногу о какие‑нибудь дары цивилизации.
- Ты на Юрку не обижайся, - вдруг сказал Ромка. - У них с Жютиком большая любовь.
- С кем? - не понял я. Ромка негромко засмеялся:
- А, это у Настёны прозвище такое - Жютик… А тут такое дело, сам видишь, мы думали, что он уже вернулся, а его подкараулили…
- Ничего, что он про всё мне рассказал? - не стал я развивать эту тему. Роман усмехнулся - я увидел эту усмешку:
- Если кто‑то среди нас и разбирается в людях с первого взгляда - так это Юрка. А Беловодье - не наша монополия. И не наша колония. Скорее уж это общий подарок. Для всех. И разу уж Юрыч решил, что и для тебя тоже - значит, и для тебя тоже.
- А ты почему в этом участвуешь? - снова задал я вопрос. Роман удивлённо и даже чуть насмешливо посмотрел на меня:
- У нас у всех одна причина… хотя… - он помялся и признался: - Мне ещё и просто интересно. Интересно, что из всего этого получится. Интересно в этом участвовать.
- А шею сломать? - испытующе полюбопытствовал я. Роман рассмеялся:
- Десятки наших ровесников ломают себе шеи каждый день в сто раз более глупо. Вообще бессмысленно. На этом фоне возможность сломать шею за высокие идеалы - почти счастье.
Мда, подумал я, вот вам и глухая провинция… Как это он - "возможность сломать шею за высокие идеалы - почти счастье". Лихо. Юрка говорил примерно то же самое. И, похоже, вся компания примерно так же и думает.
- А какое у тебя прозвище? - неожиданно (теперь уже для себя самого) спросил я. Но Роман вроде бы и не удивился:
- Милорд.
Хотите верьте, хотите нет - но чего‑то подобного я ожидал ещё за секунду до ответа.
- Наша школа. И твоя теперь. А напротив - интернат, - сказал Роман, кивая на большие трёхэтажные здание, занимавшие по обеим сторонам почти весь квартал, мимо поворота в который мы проходили. (Кстати, похоже, что сейчас мы шли другим путём, не тем, что вёл меня Юрка.) Обсаженные ровным строем тополей - не пирамидальных огрызков, а настоящих тополей - здания выглядело величественными, и я почему‑то спросил:
- А как раньше город назывался?
- А почему ты решил, что он как‑то назывался? - удивился Роман.
- Так у вас много старых зданий, а название советское - Северсксталь…
- Смешно, но он так и назывался, - ответил Роман. - Хотя построен в середине девятнадцатого века… Было село Северское, а потом, после 1861 года, один предприимчивый крестьянин завод построил. Ну а при советской власти развернули целый комплекс… В гербе города - стальной нож на верте; в верхней части пересечённого французского геральдического щита - герб Перми…
- Верт - это зелёный цвет? - вспомнил я. Роман улыбнулся:
- Ты что, увлекаешься геральдикой?
- Так… Читал кое‑что.
- Да, зелёный… Но "верт" - красивее по–моему… Погоди, я сухариков куплю, - он остановился, кивнул на маленький магазинчик с застеклённым фасадом, над которым горела надпись:
ПЕЙКА
ЕШЬКА
По периметру вывески шустренько бежали алые огоньки, сама надпись была густо–синей на кислотно–бирюзовом фоне.
- Ага, давай, - я кивнул и прислонился к одному из тополей.
Роман неспешно отправился к магазину.
Вечер был таким приятным и тихим, что моё чувство опасности помалкивало, даже когда неподалёку появилась из какого‑то проулочка компания в количестве пяти человек. Тот факт, что они шагали под музыку своих мобильников, включенную на максимум, уже свидетельствовал об их невысоком интеллектуальном уровне. Усугублялось это ощущение бесконечным неизобретательным матом и взрывами нарочито громкого хохота.
Но я до последнего надеялся, что они пройдут мимо.
Не прошли.
Когда они примолкли на секунду, а потом направились в мою сторону, я мысленно тяжело вздохнул, хотя и остался неподвижен. Пять человек. Мои ровесники. Тупые, но крепкие, будущая надежда любой избирательной кампании, так сказать. Даже если из магазина выскочит Роман (а я почему‑то был уверен, что он выскочит) - могут навешать обоим. Запросто.
Значит, надо не дожидаться начала разговора и быстренько как минимум сделать из пятерых четверых.
И я приготовился (пожалев, что стою босой) пнуть того, который окажется ближе, в пах, едва раздадутся мантрические слова: "Закурить есть?"
- Закурить… - начал идущий первым. И умолк, потому что Роман (он подошёл за их спинами - я и не заметил) весело и громко сказал:
- Не курит он.
Они раздались в стороны. Я напрягся, готовясь атаковать. Но Роман стоял на краю тротуара, бросая себе в рот сухарики из пакетика. И широко, приятно улыбался.
- Это что ли это… Буров? - "правофланговый", явно главный в этой компашке, назвал Романа по фамилии - не по прозвищу и не по имени даже - и я отметил это. И ещё я отметил, что в голосе была откровенная растерянность и опаска.
- Угу, - Роман кивнул энергично и щедро протянул "главному" пакетик: - Сухариков хошь? Бери и вали за "клинским".
- Пошли, пацаны, - угрюмо сказал "босс". И они исчезли - молча, быстро и не оглядываясь. Роман проводил их взглядом, по–прежнему улыбаясь.
- Мелкий рогатый скот, - сказал он насмешливо. - Козлы вечерних улиц…
- Ничего себе, - я вздохнул, чувствуя, как отпускает напряжение. - Это фокус?
- Да так… - он протянул пакетик мне. Я взял несколько штук, энергично захрустел. - Смотри, туман ползёт.
Я оглянулся туда, куда он показывал.
Из двух переулков сразу выползал туман. Да нет, не выползал - вываливался клубами. Как будто там стояла и выдувала его сюда сценическая машина. Туман как будто светился, расползался по улице, поднимаясь одновременно всё выше и выше - и в этом движении было что‑то не вполне реальное.
- Красиво, - вырвалось у меня.
- Да, - согласился Роман. Он как будто чего‑то ждал, глядя в туман. И я ждал тоже.
Туман коснулся наших ног. Всегда кажется, что он холодный, но туман тёплый, как ночная вода летом…
А потом я увидел девчонку.
Я не понял, откуда она вышла. (И выходила ли вообще?) Она просто появилась среди туманных неподвижных (и в то же время - неостановимо движущихся куда‑то) клубов и слоёв. Сперва мне показалось, что она - голая. Но потом, приглядевшись, я различил, что на ней какое‑то трико под цвет тумана… и от этого казалось иногда, что она исчезает, тает в воздухе, чтобы через мгновение появиться совсем в другом месте.
Девчонка танцевала.
Не знаю, видела ли она нас. (И могла ли она видеть нас вообще?) Во всяком случае, мы ей были явно неинтересны. Она жила тем, что танцевала - медленно, быстрее, медленно, быстрее; плыла с туманом и оставалась на месте, как он…
… - Кто это? - тихо спросил я, когда танец закончился, и девчонка растаяла среди туманных клубов. Роман словно бы нехотя пожал плечами. Потом сказал:
- Дева Тумана.
- А серьёзно?
- А что, слабо поверить? - усмехнулся он. И добавил серьёзно: - Не знаю я, кто это. Первый раз прошлым летом увидел. Как туман от реки - так она здесь танцует.
- И что, не пытался подойти, познакомиться?! - изумился я. - Она же тебе… - я не договорил. Роман покачал головой:
- Не пытался. Зачем?.. Пошли, нам вон туда. В переулок - и ты дома. Со стороны задней калитки, ты там был? - я кивнул. - Да ты запоминай, запоминай, тебе этим путём часто ходить…
…Дома была тишина. Тётя Лина явно легла спать, не дожидаясь ни сына, ни племянника. Но меня это почему‑то не обидело и не задело. Чего ей нас ждать, да и беспокоиться особо - чего?
Я прошёлся по комнатам, отметив, что начинаю ориентироваться в них очень неплохо - похоже, дом меня "принял" и перестал шутить. Везде были разбросаны светлые ночные полосы, квадраты и прямоугольники из окон. Стояла тишина - такая глубокая, что я слышал, как тикают в соседних комнатах часы.
Я зевнул и потянулся. Неспешно прошёл к себе, проверил почту. Опять та же бодяга, но уже меньше - слава богу, цивилизованный мир начинает про меня забывать… Я написал письмо матери - что ухожу в поход и в ближайшее время буду недоступен для переговоров. Потом посидел, глядя в экран компьютера, отправил письмо, вырубил аппарат и пошёл мыть ноги, всё больше и больше ощущая, что меня с непреодолимой силой клонит в сон, в туман, в непрозрачную спокойную воду лесного озера - тишина, темнота, покой…