Вокское имя администратора было длинным и увешанным почтительными титулами, но годилось и обращение "Оскар", тем более, что он на него откликался. Естественно, он владел английским. Его английский был несколько беднее моего, - он выучил его по старинным учебникам и юридическим документам, - но вполне беглым, а главное, он, в отличие от меня, был уполномочен выступать от имени менеджерского сословия.
- Прошу вас, успокойтесь, мистер Файндли, - загнусавил этот бледнолицый коротышка-блондин, рано начавший стареть.
- Идите к черту, Оскар! Ваши подручные чуть не сделали насильственно операцию моей подруге. Я этого так не оставлю.
- Женщина, которую вы называете своей "подругой", серьезно пострадала в ходе восстания фермеров. Вы при этом присутствовали, не так ли? И сами пытались это предотвратить.
Оскар старался перевести спор на юридические рельсы, как его учили, то есть заболтать суть. Но Турк отвернулся от него и занялся мной.
- Ты как?
- Пока что неплохо. Но если они вернут "узел", мне поплохеет.
- Но это же абсурд! - возмутился Оскар. - Ты не можешь этого не понимать, Трэя.
- Меня зовут не Трэя.
- Снова абсурд. Такое отрицание - симптом помутнения рассудка. Ты страдаешь патологическим когнитивным диссонансом, который требует экстренного устранения.
- Оскар, хотите знать, куда вам следует засунуть язык? Выметайтесь! Мне надо поговорить с Эллисон с глазу на глаз.
- Никакой "Эллисон" не существует, мистер Файндли. "Эллисон" - это выдумка, и чем дольше мы позволим Трэе поддерживать этот самообман, тем труднее будет излечение.
Сама Трэя подчинилась бы Оскару без лишних препирательств, я тоже ощущала в себе этот древний малодушный импульс, но он был мне теперь ненавистен.
- Оскар… - простонала я чуть слышно.
Он посмотрел на меня укоризненно и повторил свое вокское имя со всеми статусными довесками: я принадлежала к рабочей касте и позволила себе непочтительность, назвав его кратким именем.
- Оскар, - повторила я, - вы что, туги на ухо? Турк же сказал вам: выметайтесь!
Его обычно бледное личико побагровело.
- Не понимаю! Мы чем-то вас оскорбили, мистер Турк? Вам угрожали? Я неудовлетворительно исполняю свою роль посредника?
- Мой посредник не вы, а Эллисон.
- Никакой Эллисон не существует, эта женщина не может быть посредником, так как не имеет больше нервного "узла" и не подсоединена к Сети!
- Она отлично говорит по-английски.
- Это мой родной язык, - поддакнула я.
- Вот именно!
- Но…
- Никаких "но". Я назначаю ее своей переводчицей, - отчеканил Турк. - Впредь мои контакты с Воксом будут осуществляться через нее. Врачи нам обоим пока что не требуются. Никаких скальпелей и таблеток! Вы можете это устроить?
Помявшись, Оскар обратился ко мне по-вокски:
- Если бы ты была полноценным человеком, то поняла бы, что твое поведение является предательским не только по отношению к административному классу, но и самому "Корифею".
Весомые слова! Трэю они повергли бы в трепет.
- Благодарю, но я знаю, что делаю, Оскар, - ответила я ему тоже по-вокски.
* * *
Как раз в это время Вокс начал свое неуклюжее и безнадежное плавание к Антарктиде.
Добыть надежные сведения у Оскара (продолжавшего появляться перед моим носом с удручающей регулярностью) было невозможно; но иногда удавалось разговорить медсестер, по-прежнему крутившихся рядом с нами, приносивших еду и справлявшихся о нашем самочувствии как назойливые родители. От них я узнала, что обитатели Вокса поначалу перешли от ликования ("мы перебрались на Землю, пророчество исполнилось!") к смятению ("Земля лежит в руинах, гипотетики по-прежнему не обращают на нас внимания!"), а потом к стоической верности древней клятве ("раз гипотетики не идут к нам, мы сами их отыщем!")
Но поиск гипотетиков оказался нелегким делом. Воздушные армии беспилотных аппаратов обследовали территории, бывшие некогда Южной Индией и Индонезией, но повсюду была только голая земля. Признаки жизни можно было обнаружить разве что у бактерий.
Океаны лишились всего кислорода. Когда-то, еще у себя в Шамплейне, я много читала о токсичности океанов. Углекислый газ, который мы тогда выбрасывали в воздух, сжигая топливо сразу двух планет, а не только собственное, сработал как спусковой механизм, хотя для достижения полного эффекта потребовалась не одна сотня лет. От ускоренного потепления в морях образовались слои сульфатных бактерий, и в атмосферу повалил ядовитый сероводород. По-научному это называется эвтрофикация. Такое случалось и раньше без всякого участия человека - именно с эпизодами эвтрофикации было связано периодические вымирание на планете всего живого.
Административный класс Вокса изучил немногие сохранившиеся записи диаспоры землян и решил, что нам надо добраться до последнего известного места проживания людей у Южного полюса, на берегу моря Росса, как это называлось тогда. Тем временем беспилотные аппараты продолжали бороздить воздушное пространство над Евразией и обеими Америками.
Когда я рассказала все это Турку, он спросил, как долго продлится наше плавание в Антарктику. Вокс он воспринимал, скорее, как цепочку островов, чем как морское судно. Вокс настолько превосходил размерами любое судно, на котором Турку доводилось плавать, что его воображение не справлялось с мыслью, что это все же судно, с поразительно мелкой при таких размерах осадкой и неплохой маневренностью. Так что на плавание к морю Росса должно было уйти, по моим прикидкам, месяца два. Я пообещала Турку как-нибудь совершить с ним экскурсию в машинное отделение и собиралась, - по причинам, которые не спешила ему объяснять, - сдержать свое обещание.
Многое я не могла ему объяснить, и причина тому была нехитрая: в Вокс-Коре даже у стен были уши, уши и глаза. Причем не обязательно, чтобы шпионить. Все эти нано-глаза и нано-уши, вделанные в стены, поставляли информацию в Сеть, которая фиксировала аномалии и поднимала тревогу при одной возможности возникновения нештатной ситуации, будь то ухудшение здоровья, технологический сбой, искра или даже запальчивый спор. Казалось бы, для нас двоих могли сделать исключение. Но в мою бытность Трэей меня учили, что при общении с Посвященными нет такого жеста или словечка, которым можно было бы пренебречь, во всем следовало искать любую информацию о гипотетиках и о том, что испытывали Посвященные, находясь среди них. Поэтому нас подслушивали не одни безжизненные "жучки". Я не позволяла себе сказать ничего такого, что не предназначалось бы для слуха администраторов. А успеть сказать надо было многое, причем поскорее.
(Даже если предположить, что нас не подслушивали администраторы, для "Корифея" наши беседы не могли составлять тайны. Я много думала о "Корифее", но не хотела, чтобы он об этом узнал.)
Мне хотелось научить Турка хотя бы азам географии и принципов функционирования Вокс-Кора, потому что эти знания могли ему впоследствии пригодиться. Несколько дней я оставалась его покладистой посредницей, делая то, чему научили Трэю, хотя больше я не была Трэей и не хотела ею быть.
Я отвела Турка в библиотеку, которая находилась совсем рядом по коридору. Библиотеку укомплектовали заранее еще несколько лет назад, чтобы Посвященные могли в ней заниматься, и она полностью соответствовала своему названию: помещение с бесконечными рядами книжных полок. На них стояли настоящие книги, что привело Турка в восхищение. Бумажные книги в обложках, свежеотпечатанные, но с таким допотопным содержанием, что голова шла кругом.
На всем Воксе таких книг не было больше нигде, и изготовили их специально для Посвященных. Это были главным образом исторические обзоры, собранные учеными и переведенные на простой английский и пять других древних языков. Насколько я могла судить, этим сочинениям можно было доверять. Турка заинтересовали и одновременно напугали десятки наименований, и я помогла ему отобрать несколько томов:
"Упадок Марса и марсианская диаспора".
"О природе и назначении гипотетиков".
"Гибель природной среды Земли".
"Принципы и судьба государственности Вокса".
"Кортикальные и лимбические демократии Срединных Миров".
Ну, и еще парочку. Все вместе должно было дать ему базовое представление о Воксе и о причинах войн, которые велись им в Кольце Миров. Я успокоила его, сказав, что названия фолиантов звучат устрашающе, но воспринять их содержание будет ему нетрудно.
- Неужели? - не поверил он. - Действительно, "кортикальные и лимбические демократии" - тоже мне трудность!
Так называются способы осуществления консенсусного управления, взялась ему объяснять я. Нейронное приращение и Сети всеобщего охвата делают возможными различные варианты совместного принятия решений. Большинство обществ Срединных Миров представляют собой "кортикальные" демократии, названные так потому, что в этих обществах установлено взаимодействие с корой человеческого мозга. Там при принятии политических решений используется коллективное мышление на основе предметной логики. (Турку же моргал, силясь не отстать от моей мысли, однако не перебивал.) "Лимбические" демократии, такие, как Вокс, действуют иначе: здесь Сети взаимодействуют с более примитивными участками мозга, создавая интуитивноэмоциональный, а не чисто логический консенсус. Если совсем грубо, то в "кортикальных" демократиях граждане совместно рассуждают, а в "лимбических" совместно чувствуют.
- Что-то я не совсем улавливаю… Разве это такая уж принципиальная разница? Почему не общая кортикально-лимбическая демократия? Взять из двух миров?
Что ж, такие попытки предпринимались, Трэя изучала их в школе. Те немногие кортикально-лимбические демократии, которые удавалось создать, какое-то время неплохо функционировали, бывали даже идиллически мирными. Но рано или поздно проявлялась их внутренняя шаткость: почти всегда они деградировали в оцепенелые Сети, становились похожи на массовый суицид вследствие блаженного безразличия.
Нельзя сказать, что лимбические демократии оказались гораздо жизнеспособнее, - но я не говорила об этом там, где и стены умеют слышать. У этих демократий есть свои слабости, в частности, склонность к массовому помешательству.
За исключением нашей, конечно. Вокс - исключение из всех правил. По крайней мере так меня учили в школе.
* * *
Свои тревоги я держала при себе, чтобы не давать Оскару шанс меня одолеть. Но главное, не хотелось, чтобы Турк усомнился, что я - Эллисон Пирл, что хочу ею быть и останусь ею, пока меня не скрутят и не всадят мне "узел".
А ситуация была не такой простой.
Потому что ежедневно я просыпалась и засыпала с одним-единственным вопросом: вправду ли я Эллисон Пирс?
Если рассуждать без затей, то нет. Как я могу ею быть? Эллисон Пирл жила и умерла (предположительно) на Земле десять тысяч лет назад, когда Земля еще была обитаемой планетой. Все, что от нее осталось, - пара гигабайтов каким-то чудом уцелевших дневниковых записей. Она начала делать их в десятилетнем возрасте и без видимой причины оборвала в 23 года. Трэя усвоила всю эту информацию (вместе со всевозможными подробностями жизни в XXI веке) корой головного мозга и лимбически - как информацию и личностные особенности. Конечно, Трэя никогда не считала себя настоящей Эллисон Пирл. Но Эллисон Пирл сидела, как прописи, глубоко в ее мозгу. Сеть поселила Эллисон Пирл в душе у Трэи, но возвела между Эллисон и Трэей строгие барьеры.
Строгие, но не непреодолимые. Я свято хранила свою тайну, никому ее не выдавая: еще до поломки Сети, до того, как взбунтовавшиеся фермеры уничтожили мой "узел", Эллисон проникла в кровь Трэи. Трэя не возражала против этого и не жаловалась своим начальникам на то, что с ней происходит. Она сделала это подспудное просачивание Эллисон Пирл в собственную повседневность своей тайной - постыдной тайной, поскольку в Эллисон было много такого, чем Трэе самой хотелось бы обладать.
Трэя была послушной, Эллисон - непокорной. Трэя стремилась подчинить свою личность необъятной личности Вокса, а Эллисон скорее бы умерла, чем пошла на такое. Трэя верила всему, что слышала из уст непогрешимого начальства, а Эллисон принципиально не доверяла всем вышестоящим.
Но даже не в этих различиях была суть дела. Можно сказать, что благодаря Эллисон Трэя начала открывать для себя возможность критического отношения, неповиновения и сопротивления.
Поэтому теперь, когда дверь между Трэей и Эллисон оказалась настежь распахнутой, во весь рост вставал вопрос: кто я - Эллисон или Трэя, ставшая Эллисон?
Нет, не первое и не второе. Я нечто третье, я сама по себе.
Я - то, что я сама сложила из всех этих несочетаемых частей, и все мои воспоминания, настоящие и виртуальные, - только мои. Вокс выращивал обеих, Трэю и Эллисон, но не учел последствий такого сочетания. Да пусть он провалится, этот Вокс! Это и была та ересь, которой всегда сопротивлялась Трэя, но о которой беззвучно молил голос Эллисон: пусть провалится этот постылый Вокс со своей тихой тиранией, со своей замороженной религией-мечтой, со своим малодушным наваждением - гипотетиками! А главное, с безумием, заманившим Вокс на загубленную Землю. Ко всем чертям то неизлечимое безумие, что вот-вот начнет бушевать на борту.
К чертям Вокс! И да будет благословенна Эллисон Пирл: не будь ее, я не смогла бы даже вымолвить что-то такое.
* * *
Свои скальпели Оскар спрятал, но с намерением склонить меня к операции не расстался. Он обрабатывал меня чужими руками, сталкивал меня с людьми, отказ говорить с которыми был для меня невозможен, - с прежними и нынешними друзьями Трэи, с ее родней.
Они ведь были и моими друзьями, моей родней, хотя сама я была уже не той, кого они знали, и тем более не той, кем они хотели меня видеть. Мое человеческое естество страдало от их непонимания и их уныния.
Однажды Оскар привел мою мать (то есть мать Трэи). Мой отец (отец на Воксе) работал на стройке и погиб при обвале стенки тоннеля вскоре после моего рождения. Меня растили мать и тетушки, которых я любила не меньше, чем они меня. Во мне осталось достаточно от Трэи, чтобы не потянуться к женщине, в чьих объятьях я так часто получала утешение, чтобы, глядя прямо в перепуганные глаза, твердо заявить: нет, ее дочь не умерла, она просто переродилась, сбросила невидимые, но несносные оковы. Ничего из сказанного мной та не поняла и спросила: "Ты не хочешь приносить ПОЛЬЗУ? Ты уже не помнишь, что значит быть членом семьи?"
Я это помнила, и очень хорошо. Вместо ответа я сказала, что по-прежнему ее люблю. Сказала правду. Но это не стало для нее утешением, и не могло стать. Она лишилась дочери. Трэи не стало, ее место заняла я - упрямый монстр. Сказав, что люблю ее, я сразу увидела по ледяному выражению ее лица, что она теперь меня ненавидит, по-настоящему ненавидит, что она любит не меня, а ту тень, которую я перестала отбрасывать.
Что ж, возможно, она и права. Никогда мне не быть той дочерью, которую она знает. Уж какой я стала, такой стала. Я была той, что звалась Эллисон, Эллисон, Эллисон Пирл. Я повторяла это про себя шепотом еще долго после ухода матери.
Идти с такими переживаниями к Турку я не собиралась. У него своих забот хватало. Гордо сохраняя стоическое настроение "будь что будет", он уже одним этим заслуживал уважения. По существу ему было очень одиноко здесь, он должен был ощущать себя чужаком, оказавшимся в чужих до ужаса местах. Мы жили с ним в соседних комнатах, и по ночам меня будили его шаги или бормотание. Его терзали неведомые мне страхи. Мне казалось, что он, вероятно, чувствует себя пленником сна, сознающим все безумие привидевшегося сюжета, но неспособным вырваться и вернуться в здравую реальность.
Я старалась не грузить его еще собственными надеждами и страхами. Но при этом не могла отделаться от мысли, что при всех наших различиях мы с ним схожи. Я постоянно гадала, мог ли он повстречаться с Эллисон Пирл в невообразимо далеком двадцать первом веке - случайная встреча в безликой американской толпе… Если кто-то в Вокс-Коре и мог бы понять Эллисон Пирл, то только Турк. Так что неудивительно, что в одну из таких ночей, когда нам обоим было не уснуть, я пришла к нему за утешением. Сначала мы разговаривали - так, как мы могли разговаривать только друг с другом: это была близость, рождавшаяся не благодаря тому, что мы друг о друге знали, а вопреки этому. "В этом мире я больше всех похожа на тебя, - сказала я ему, - а ты на меня". После этого уже нельзя было избежать утешения в объятьях друг друга, и меня перестало интересовать, могут ли стены слышать и кому они нашепчут свои опасные секреты.